Сразу оговорюсь, что эту писанину можно найти в интернете. Писала я три года назад, с аккаунта арбузера.
Посвящается любителям трешачка Судьбе, Галчонку и Санитару.
Последний день
Сегодня объявили национальный траур. Указа, по такому случаю, президент, конечно, не подписывал. Но и без бумажной волокиты было ясно, что в ближайшие дни увеселительные заведения приостановят свою работу, а запланированные мероприятия и вовсе будут отменены. Флаги, украшающие муниципальные здания, приспустили.
Страну накрыл ступор. Он распространился как компьютерный вирус, парализуя головы граждан подобно вредоносной программе. Никто не знал, как реагировать: услышав страшную новость, человек надолго погружался в себя, и добиться какой-либо реакции становилось попросту невозможно. Противники власти замолчали, поджав хвосты. Никаких постов в соцсетях, никаких публичных выступлений. Казалось бы, радуйся, бери управление в свои руки, пользуйся всеобщей растерянностью. Но даже самые беспринципные и дерзкие не решались. Двигаться можно теперь в любом направлении. Но парадокс заключался в том, что двигаться никто не решался: все топтались на месте, ожидая первого шага от других.
В срочном порядке отменили все рейсы. Для иностранных делегаций организовали специальный коридор. Первыми прибыли представители Сербии, о чем наперебой сообщали СМИ. Простым смертным въезд в столицу был запрещен. Но никто не кричал о несправедливости. Понятное дело, что всем проститься не получится.
Он бесцельно шел по дороге. Город будто вымер: вечер пятницы, центральная улица, непривычная тишина. Люди, не зная, радоваться или плакать, прятались в скорлупе собственных квартир. Свет горел практически в каждом окне. Он остановился, разглядывая эти светящиеся прямоугольники. Вдали послышались сирены – «скорая» спешила на очередной приступ. Он все-таки зашел в магазин, хотя до последнего сопротивлялся. Купил бутылку виски и горький шоколад. Нужно вывести себя из этого состояния, он надеялся на алкоголь, что, говорят, развязывает язык.
Та же дорога к дому: вдоль детского сада, потом через гаражи, чтобы сократить путь. Последний подъезд, щербатые ступеньки. Все как обычно, но ощущение сюрреализма не отпускает.
Жена открывает дверь без звонка – значит, ждала у двери. Молча обнимает и не отпускает до тех пор, пока из комнаты не выглядывает дочка. С визгом «папочка» бросается на шею и радостно смеется: не понимает, мелкая.
Благодаря ребенку, ужин не проходит в молчании. Она рассказывает о садике, по своему, конечно:
- Она сказала, что он умер! - жена застывает как восковая фигура – А знаешь, что кто умер, того уже не спасти? – ребенок пытливо заглядывает в глаза.
- Знаю, малыш – в глазах дочурки разочарование – А кто это сказал?
- Воспитательница. Она плакала, а мы спросили почему. Она сказала так, - делает паузу, наслаждаясь привлеченным вниманием – Сегодня от нас ушел великий человек. Он сделал многое, а мог сделать еще больше.
- С чего ты решила, что он умер? Наверное, он куда-нибудь уехал. – Жена вышла из оцепенения и всеми силами пыталась оградить ребенка от информации, с которой сама была справиться не в силах.
- Я слышала на тихом часе. Они с няней говорили, что он умер. – и без перехода - Пап, мы поиграем?
- Нет, заяц, уже поздно. Ложись в кроватку, мама тебе почитает.
- Про мертвого дяденьку?
- Нет.
- Но воспитательница сказала, что он великий. А про царей всегда пишут сказки! – девочка топнула ногой, но желаемого эффекта не произвела.
Он налил виски в два стакана и смотрел в одну точку, пока из детской не вернулась жена.
- Ты как? – она ласково положила руку на плечо
Пожатие плеч вместо ответа.
- Как думаешь, что напишут в учебниках? – она отпила немного – Я имею в виду… Значение для страны. Будут осуждать или наоборот, считать, что без него страна не выбралась бы из кризиса?
Он внезапно понял, что ответить нечего. Мнение граждан разнилось от класса к классу, но среди множества мнений не было его собственного. В последнее время стало модным ругать правительство. Отчего же тогда на душе так тошно?
«Про царей всегда пишут сказки» - голос дочери звучал в голове. Вопрос жены остался без ответа, он направился к письменному столу, так и не притронувшись к спиртному. Давно забытые тетради и ручки. «Менеджером быть выгоднее, чем писателем. Писатели сейчас никому не нужны» – он повторял себе это последние пять лет, с тех пор, как узнал, что станет папой.
Оказывается, нужны. Пусть это будет сказка для одного-единственного человека. Самого благодарного читателя.
Тусклый свет ночника. Скомканные черновики не помещаются в корзину. Давно позабытое чувство азарта. Это как добыча золота: среди ненужных, как песок, предложений, в конце концов находишь единственно нужное слово. И радуешься как ребенок.
Мирно посапывает жена на кровати, выдохами отсчитывая время до рассвета. Небывалая производительность. Он почему-то торопится, будто боится не успеть. К моменту, когда первые лучи солнца проникают в окно, рукопись готова.
На обложке он неумело рисует царя. Какая же сказка без картинок? Разноцветными буквами выводит название: «Жил-был царь». И аккуратно кладет тетрадь в розовый рюкзачок с ушками. Можно было бы вручить лично, но пусть станет приятным сюрпризом. Они поедут сегодня к бабушке – возможно, сказка развеет ее скуку в дороге.
- Мам, а папа почему не поехал? – ребенок нетерпеливо дергает ее за руку и в который раз задает один и тот же вопрос.
Ветер продувает до костей, до метро еще метров двести.
Она вновь дергает мать за руку:
- Смотри! – луч света приближается, но мама не поворачивает головы и упрямо тащит вперед.
Кажется, что Солнце падает на Землю.
Невыносимый вой сирен. Громкоговорители о чем-то оповещают, но после «ВНИМАНИЕ ВСЕМ! АТОМНАЯ ТРЕВОГА» слова диктора смешиваются с криками людей. Откуда они появились? Минуту назад было довольно пустынно.
Теперь они бегут. Вперед, к спасительному подземелью. На входе давка, и мать берет ее на руки – чтобы не растоптали.
Через десять минут над городом показалась световая вспышка. Ударная волна пронеслась со сверхзвуковой скоростью, разрушая здания и сооружения на своем пути.
Он даже ничего не почувствовал: после плодотворной ночи забылся самым крепким сном. Проснуться ему, увы, было не суждено.