В Петербурге прошла встреча, посвященная 80‑летию исполнения Седьмой симфонии Шостаковича

…Жавдет Айдаров был музыкантом Образцового оркестра Ленинградского военного округа, играл на ударных инструментах. Когда началась война, он работал на строительстве укреплений, вошел в команду МПВО, а весной 1942‑го стал участником ­оркестра Карла Элиасберга. #INJECT_1# — Мой дед много мне рассказывал о тех событиях, — говорит музыковед Надим Айдаров, — и сейчас, когда я слушаю Седьмую симфонию, как будто слышу его партию: он исполнял тему нашествия. В семье хранят письма Жавдета Караматуловича, которые он отправлял из блокадного Ленинграда в Ташкент, где жили его родные. «Мои товарищи из Консерватории и музучилища находятся на фронте. Кто убит, кто ранен, — сообщал он в одном из писем. — Еще зимой подавал две докладные, чтобы отправили на передовые позиции, и до сих пор не отправляют. Как‑то досадно, что все товарищи находились на фронте, а ты отсиживался в тылу. Хотя Ленинград, по существу, можно назвать фронтом». — Он был бойцом «музыкального фронта»: тогда так было принято называть музыкантов, находившихся в осажденном городе, — продолжил Надим Айдаров. — Те, кто во время блокады служил искусству, совершали ­каждодневный подвиг, который ими вовсе не осознавался таковым. Хотя в жизни моего деда исполнение Седьмой симфонии было совершенно особым событием, о котором он рассказывал и мне спустя многие годы. По большому счету тем, что я связал свою жизнь с музыкой, я обязан именно дедушке. На встрече прозвучала запись воспоминаний Жавдета Айдарова об исполнении Седьмой симфонии, сделанная в начале 1980‑х годов. «Зал был переполнен, очень много военных. Одеты мы были кто во что: я — в гимнастерке и кирзовых сапогах, некоторые — в ватниках… Карл Ильич встал за пульт, постоял немного, потом взмахнул палочкой, и я впервые увидел, как она задрожала в его руках». После Великой Отечественной войны Айдаров возглавлял крупные коллективы, в том числе карельский ансамбль «Кантеле» в Петрозаводске, потом ансамбль песни и танца Татарской АССР, многие годы преподавал в Казанском музыкальном училище… Еще один участник исполнения Седьмой симфонии — скрипач Лев Маргулис. Оставаясь в блокадном Ленинграде, он вел дневник, в котором был предельно честен сам перед собой, признавался, как страшно ему было под бомбежками и обстрелами. — О репетициях Седьмой симфонии в его дневнике практически нет упоминаний — только об активной работе в Радиокомитете. Наверное, тогда было ­просто не до пафоса и не до ощущения величия момента. Достаточно было того, что работа в Радиокомитете давала возможность жить на рабочую карточку, — рассказала композитор, художественный руководитель Музыкального театра детей Марина Ланда. Как дальше сложилась жизнь Льва Маргулиса? В 1946 году он уволился из оркестра Радиокомитета. Будучи артистом Концертного бюро Филармонии, выступал на небольших площадках до 1950 года, а затем до 1968‑го был концертмейстером оркестра Театра музыкальной комедии… Не очень известный факт привел в своей книге «Блокада день за днем» военный журналист Абрам Буров: «Когда отзвучали последние аккорды симфонии и присутствующие в зале стоя аплодировали, на сцену поднялась девочка лет двенадцати. Она вручила цветы дирижеру. Карла Ильича Элиасберга это тронуло до глубины души. Цветы, выращенные в осажденном городе, были поистине бесценными…». Автор книги был не совсем точен: Любе Жаковой было девятнадцать лет. Но в этой ­неточности не было его вины: просто блокадное истощение давало о себе знать, и очень худенькая девушка, работавшая в госпитале, выглядела совсем как подросток… Добавим, что букет был ­единственным, преподнесенным после концерта. Во вложенной в него записке значилось: «С ­признательностью за сохранение и исполнение симфонической музыки в осажденном Ленинграде семья Шнитниковых». Спустя много лет Карл ­Элиасберг передал этот исторический клочок бумаги в музей «А музы не молчали…» и попросил разыскать девушку, которая его вручила. И произошло, казалось бы, невероятное: ее удалось найти. — Во время войны моя мама жила со своей тетей, бабушкой и дедушкой на северной окраине города, в Лесном, — рассказала Евдокия Жакова. — Букет собственноручно собрал ее дедушка — ученый Захарий Григорьевич Френкель, геронтолог, академик медицины. Вечером цветы принесли в городскую квартиру, которая находилась буквально в двух шагах от Филармонии — в доме № 5 по площади Искусств. По словам Евдокии Львовны, спустя тридцать лет после войны ее мама встречалась с музыкантами, исполнявшими в ­августе 1942‑го Седьмую симфонию: они искренне считали ее «своей». Они были близки друг другу уже хотя бы тем, что пережили блокаду. Со многими из них она подружилась, много лет переписывалась. — У мамы в результате блокады было слабое здоровье, врачи пророчили ей короткий срок жизни, — рассказала Жакова. — Но она восприняла этот приговор как вызов и прожила 83 года, как бы наперекор всему. Мама замечательно рисовала, была ­иллюстратором книг, прекрасно играла на рояле, но главным в ее жизни стало воспитание четверых детей — трех сыновей и дочери.