Дело о справедливости. События блокады навсегда впечатались в память

Это было в августе 1942 года. Трагические для нашей Родины дни — Ленинград в блокадном кольце, враг у стен столицы, немецкие полчища захватили Северный Кавказ, подошли к Волге в районе Сталинграда. Всем — и в армии, и в стране — известен приказ Верховного Главнокомандующего № 227, называемый «Ни шагу назад». Да и куда еще отступать? Некуда. #INJECT_1# Вот в эти‑то тяжелейшие дни мне довелось служить военным следователем 3‑го стрелкового корпуса, которым командовал генерал К. Н. Леселидзе. Штаб корпуса находился в Сухуми. Альпинистским частям немецких войск удалось преодолеть перевалы Большого Кавказского хребта, и в горно-лесистой местности поблизости от города уже шли бои. В один из дней меня вызвал военный прокурор корпуса Канторович и вручил акт, подписанный тремя хирургами, в котором утверждалось, что пять военно­служащих умышленно причинили себе ранения нижних конечностей, чтобы не участвовать в боевых действиях. Обвинение крайне тяжкое, в военное время карается смертной казнью. На акте были две резолюции: одна — «Военному прокурору, прошу расследовать. Леселидзе» и вторая, размашистая через весь акт, — «Расстрелять. Серов». Напомню, что И. Серов в то время занимал должность первого заместителя наркома внутренних дел СССР Л. Берии. Он прибыл в Сухуми в качестве представителя Ставки Верховного Главнокомандующего, чтобы обеспечить выполнение приказа № 227 в Южной группе войск Закавказского фронта. Сложность ситуации для меня была в том, что под этими резолюциями стояла одна и та же дата! Понимая это, я спросил военного прокурора: что будем делать — вначале расстреляем, а потом будем расследовать, или наоборот? Взяв лошадь, я выехал на передовую в полковой медпункт. Через него шел нескончаемый поток раненых — три дня продолжались жестокие бои, и хирурги буквально валились с ног от усталости. Все мои попытки оторвать врачей от операций, чтобы показать обреченных красноармейцев, оказались тщетными. Тогда я решил сначала осмотреть их сам вместе с фельдшером. У четверых оказались осколочные ранения нижних конечностей, а у пятого — пулевое ранение стопы, и он крепко прижимал к груди ботинок, считая его единственным доказательством своей невиновности. Мне без труда удалось установить, что пулевое ранение было произведено явно не с близкого расстояния. Тогда я все же доставил раненого к хирургу, и тот, исследовав рану, сказал раздраженно: «Какой же это самострел? Типичное осколочное ранение!». Такое же заключение было и по остальным четверым. После этого мне удалось, допросив, получить показания всех трех хирургов, которые ранее подписали акт. Они засвидетельствовали, что раньше этих раненых не видели, а документ подписали, надеясь, что кто‑то из коллег их обследовал. Так кто же состряпал акт? Сан­инструктор. Это была фантазия малосведущего работника медпункта, которую в силу сложной военно-полевой обстановки специалисты не проверили. ­Собрав необходимые документы, я отправился в обратный путь. В дороге меня неотступно преследовала мысль: как просто порой решается судьба человека. В тех критических обстоятельствах можно было бы удовлетвориться грозной резолюцией личности, наделенной чрезвычайными полномочиями военного времени, и не утруждать себя расследованием. Война, как известно, все спишет. Там, где гибнут десятки тысяч, какое значение может иметь жизнь пятерых красноармейцев? Но мне, когда я еще только направлялся к месту расследования, подумалось: а что если они действительно ранены во время боя, но будут расстреляны как трусы? Каково будет их родителям получить извещения о столь позорной смерти сыновей? Ради этого, ради справедливости нельзя останавливаться ни перед какими трудностями. Беззаконие — это то, что играет на руку врагу, тем более когда идет война. Что же произошло дальше? Ведь приказ представителя Ставки не выполнен… Когда я прибыл на КП корпуса, первым меня перехватил адъютант комкора и взволнованно потребовал стоять на ­месте и ждать генерала Леселидзе. Тот появился в считанные минуты и также взволнованно стал расспрашивать о результатах расследования. Я понял волнение генерала, ведь на акте была и его резолюция. Сообщил результаты. Генерал сказал, что сейчас я должен об этом доложить Серову, после чего вернулся на КП. Через несколько минут я тоже там оказался и среди множества генералов увидел комиссара госбезопасности 1-го ранга Серова с автоматом наперевес. Автомат был инкрустирован перламутром. Я вспомнил, что когда утром следовал на передовую, то уже видел этот автомат. Серов и его свита искали дорогу и обратились ко мне с вопросом. Это была моя первая встреча с грозным комиссаром, и вот теперь вторая. Первый вопрос: «Что вы там расследовали?». Я кратко, по-военному, доложил результаты. Второй вопрос: «Какие у вас есть доказательства?». Это мне понравилось. Это было в стиле следственного работника. Я быстро стал извлекать из полевой сумки документы. Очевидно, видя мои уверенные движения и слова, грозный комиссар произнес: «Не надо, верю, можете идти». Я направился к выходу, но вслед раздалось: «Постойте, а где ваш прокурор?». Я не знал, где находится прокурор корпуса, и, покривив душой, сказал, что первому, кому я доложил о расследовании, так это ему, Серову. Двинулся дальше и вдогонку опять услышал: «Передайте вашему прокурору, что он смелый человек». За мной вышел адъютант генерала Леселидзе и шепнул: «Иди к комиссару дивизии, там узнаешь, где прокурор». Комиссар был в землянке один. Я доложил о результатах следствия и о разговорах с генералом Леселидзе и Серовым. Комиссар несколько раз переспросил меня о том, что сказал Серов, и вдруг произнес: «Самуил (так звали прокурора Канторовича), вылезай!». И тут появился прокурор. Подал мне руку, обнял и сказал: «У меня один «прямоугольник», а у него четыре «ромба», и я все‑таки добился расследования, не побоялся». Я тут же сообщил, что Серов просил передать ему, что он смелый человек. Комиссар рассказал мне, что произошло, пока я занимался расследованием акта, по которому было приказано расстрелять «виновных». Прибыло пополнение — несколько батальонов. Представитель Ставки распорядился в ­каждом из них расстрелять по одному из «членовредителей». В качестве устрашающей меры против бегства с поля боя. Когда ему доложили, что акт у следователя, который выехал на расследование, и потому фамилии виновных неизвестны, Серов распорядился: «Тогда расстреляйте перед строем прокурора и следователя»… Поняв, что самое страшное осталось позади, я принял военно-полевую дозу спирта и лег спать. Засыпая, я еще раз подумал о красноармейцах: как хорошо, что все так кончилось... Лучшие очерки собраны в книгах «Наследие. Избранное» томIи томII. Они продаютсяв книжных магазинах Петербурга, в редакции на ул. Марата, 25 и в нашеминтернет-магазине. Еще больше интересных очерков читайте на нашем канале в«Дзен».