Обещала написать о камерном театре "Левендаль", куда два дня ходила на спектакли. Вообще, в театры я хожу чуть чаще, чем о них пишу. Кто внимательно меня читает, должен помнить, что бывают не только театры, но и города (из последних - Ярославль) и даже целые страны, о посещении которых я ничего не пишу, потому что не хочу.
А тут - захотела. В "Левендаль" я даже не поленилась приехать из своего новгородского монрепо специально. Чтобы посмотреть другие постановки режиссера Искандера Сакаева, чьих "Братьев Карамазовых" видела в мае в Новгороде.
Смотрела я в минувшие выходные два спектакля. "Идиот. Финал" и "Наводнение" по малоизвестному произведению Евгения Замятина (да-да, который "Мы"). Начну, пожалуй, со второго спектакля. Потому что разговор об "Идиоте" будет совсем не театральный. Когда я смотрела "Идиота", то, честно говоря, даже не знала, буду о нем писать или нет, но после спектакля ввязалась в спор, который и родил в итоге нужный разговор. Но он долгий и не про театр. Его отложим на завтра.
А сегодня - про "Наводнение". Так как аудитория тут не вполне к таким рецензиям подготовленная (хотя вы в целом молдцы и про Мамардашвили с Прустом огромные тексты читали), то для тех, кто сойдет по дороге с дистанции, сразу скажу следующее. Я бы посоветовала сходить в "Левендаль" на взрослые (там есть еще детские) спектакли, если вам интересно увидеть, каким может и должен быть современный театр. Мы все кто испорчен, кто развращен, а кто и - перепуган современным театром, который приличные люди высмеяли еще 100 лет назад. Я знаю множество граждан, даже очень образованных и интеллигентных, которые считают современным театр, где все модно, актуально и в обязательном порядке должно шокировать. Если "Евгений Онегин", то непременно все выходят голыми. Если "Черный монах", то надо жечь дымовые шашки и, опять же, плясать голышом.
"Мертвые души"? Ну, конечно, все снова голые. В чем совремнность? Ну они же на каблуках и в масках!
Все это так неинтересно и псевдосовременно. А вот "Левендаль" - вполне современный театр, который владеет современным языком и может говорить на примере классики и старой литературы о современности, не перенося героев в современность, не копируя ее и не имитируя.
Мне порой кажется, что самый наш модный совремнный театр (под ним я имею в виду все то модное, что у всех на слуху) набил оскомину, он существует для мало читающей публики, которая не понимает вторичности. По этой причине я в театры хожу мало. Может, больше, чем далекий от культуры обыватель, но гораздо меньше представителей моей профессии. Классический монументальный театр я не люблю. Вернее, не настолько люблю, чтобы тратить на него время. Современный же, или, если говорить точнее, актуальный театр утомителен.
Теперь - про "Наводнение". Это повесть Евгения Замятина 1929 года, события там не датированы, но упоминается случившееся за пять лет до того наводнение в Ленинграде. В повести Софья 13 лет не может родить мужу-кочегару ребенка. В один день умирает от тифа их сосед столяр, оставив после себя 12-летнюю дочь Ганьку. Софья просит мужа взять подростка к себе. Несколько лет они ее воспитывают, а потом Софья узнает, что муж спит с Ганькой прямо в их квартире. И с этих пор, как все вскрывается, Трофим Иваныч начинает жить с Ганькой открыто. Софья терпит. Потом случается наводнение, квартиру топит, на время просушки Ганька живет отдельно. А когда она возвращается, Софья понимает, что все начнется заново. И Трофим Иваныч уже доволен, он велел Ганьке на ночь постелить им на кухне и протопить печь получше. Мадеру купил. Приготовился. Не желая дальше терпеть, Софья зарубает Ганьку, тело расфасовывает по пакетам и прячет. И наконец беременеет...
Однако в родах у нее случается горячка, думая, что ей конец, она признается в убийстве. Приходит следователь. Софью спасают. Она будет жить. Ребенок тоже жив. На этом - финал. Такая повесть. Замятина того периода читают и знают мало.
Один выбор материала меня расположил, так что я решила специально съездить на спектакли...
Невероятно, но я давным давно видела, правда, в записи и фрагментами, другую постановку по этому прозведению. Несколько лет назад ее ставил в Улан-Удэ режиссер Сергей Левицкий. И работа вышла чудовищно плохой. И сам театр Левицкого представлял, кажется, концентрацию всей той напыщенной глупости, которую любят накручивать сегодня вокруг якобы современного театра. Смешно сказать, насколько классически нелеп и незатейлив режиссер Левицкий, будто бы шагнувший к нам из театра Колумба: все современно, на целый акт могут выключить свет, где-то, поражая воображение зрителей, на проволоке спускается неуклюже Агафья Тихоновна... Я совсем не удивилась, узнав, что какой-то из своих спектаклей Левицкий посвятил Кириллу Серебренникову, нашему прославленному любителю проволочных чудес.
Это классический пример несовременного современного театра, который от нас с вами отстал лет на сто. Пример беспомощного режиссера. Потому что если ты не можешь поставить современный спектакль по старому материалу, не переодевая героев в кеды, ты беспомощен.
Спектакль попросту дурацкий. Он по-дурацки переосмысляет Замятина. В нем дурацки добавлена актуальная повестка, например, беженцы. Там все дурацкое, в первую очередь декорации, которыми сцена будто обляпана, и пернесение действия из нищей пролетарской России в непонятные ампирные интерьеры современных не разбери кого...
Актеры играют плохо. И не столько игра расстраивает, сколько говор. Меня потряхивает от сибирского говорка, я его слышу сразу. Говор и просторечие - верный признак плохого актера. Они означают, что актер не видит себя, не слышит себя, не управляет собой.
Сейчас, собирая отзывы на этот спектакль, я с удивлением нашла отзыв критика Павла Руднева. Кaк можно с тaким серьезным лицом говорить о тaкой ерунде? Причем, говорить много, сложно, наукообразно.
Примечательно, что в репертуаре "Левендаля" есть постановка по еще одному достаточно редкому произведению - пьесе Артура Соломонова "Благодать", которую тоже ставил Левицкий. И тоже крайне неудачно, судя про обрывкам.
Вот другая постановка по этой повести (а это не рассказ, сам Замятин называл его повестью). Уже серьезнее. Это минусинский театр. Режиссер Алексей Песегов. Этот спектакль интересней, чем у Левицкого, даже ездил по фестивалям. Уже ближе к Замятину. И даже как будто бы верный взгляд. Чистый, здоровый. Но очень уж провинциально. Говорок снова. Но выбор материала заслуживает уважение.
"Наводнение" было написано в пору наисильнейшего давления. Замятин уже отсидел в тюрьме ГПУ. Потом была оттепель, НЭП. 1929 год - Замятин в СССР автор романа "Мы", нелегально переправленного в Европу, вышедшего на нескольких языках. Это писатель, который каждую минуту ждет, что его вышлют или молча рсстреляют. Пока он пишет "Наводнение", останавливается подготовка к печати его собрания сочинений. Качели: от высылки и расстрела к полному собранию, а потом - обратно. Он создает повесть, находясь сам в этом чудовищном состоянии прилива-отлива. Текст пишется, когда все еще светло и можно жить, работать, когда есть надежда, что дадут жить. Но по мере подхода к кульминации жизнь самого Замятина рушится. Кто знает, может, он и не собирался убивать Ганьку (впрочем, вполне возможно, что все это им самим описано - я биографии и мемуаристики Замятина не знаю). Может, он топор в руки Софье вложил лишь тогда, когда жизнь, власть советская сама замахнулась на него топором.
Этот период творчества Замятина, последние его советские продуктивные месяцы даже, а не годы - самый у Замятина интересный.
Пульс артерии под занесенным над шеей топором
В этом своем состоянии - в предощущении топора - Замятин тех месяцев очень близок Платонову. И взгляд его на мир, на советскую Россию в конце 1920-х крайне напоминанет платоновский. И мир он изображает платоновский. Тот мир, который уже не качается, а болтается вымотанным на качелях. Революция, разлитая кровь, истоптание жизни. Потом вдруг - продых. НЭП. Это у недобитков, интеллигенции, аристократии были трагедия, УСЛОН, Френкель с лагерными нормами. У народа был НЭП. Народ вдохнул, расправил легкие, наполнил сосуды кровью. А потом - рывок назад. Снова тьма, нищета... Повесть написана в 1929 году, а события описывает 1924-го: взгляд на один смутный период из другого.
Конец двадцатых, как и их начало - два едва ли не самые тяжелые периоды в стране именно для народа. Для крестьян и пролетариев. Это нищета. Самоуничижение. Голод. 1929 год - мрачный. Голодали в революционное время. Голодали в начале 1920-х. И вот - снова голодать. Это год, когда народ почувствовал приход нового голода. Первый в череде, которая окончится только в тридцать пятом.
И вот в этом-то мраке, в пыли бараньего рога, в угольном подвале болтаются Софья и ее Трофим Иваныч с Ганькой
Эти люди поженились еще при царе. Они видели обе революции. Пережили революционный Петроград, где Гиппиус выменивала золото на хлеб с толченым стеклом, а Софья не имела выменять ничего. Трофим Иваныч наверняка был в Красной армии. Если нет, значит, стал всеми презираем, жил как вошь, боялся каждого шороха - все, кто в Гражданскую не воевали за красных, в двадцатые боялись дышать.
Голод революции. Голод начала двадцатых. Софья, наверняка, как и другие мещанки, ходила в свой единственный выходной пешком за 20-30 км по деревням, меняла последние свои тряпки на еду. И тряпок ее наверняка хвалато только на мусор из крестьянских амбаров.
Год прошел - потом крестьянки потянулись в Петроград. Ночевали в парадных, на вокзалах. Опухшие от голода, приносили детей к чужим дверям, а сами прыгали в Неву.
Волны холода. Нет дров. Муж Софьи - кочегар. Живут они, наверное, в кочегарке. Счастливая, она не мерзла. Остальные мерзли. Волны голода еще ничто - люди замерзали. Не было дров в революционное время, не было их накатами в двадцатые, когда голодная измордованная страна остатками жил тянула стройки. В Петроград-Ленинград не возили дрова! Углем топили редкие объекты. Важные. Работа при угле - теплая и сытая.
Да, харкаешь пылью, да, все в чаду. Но при угле тепло. Уголь можно выменять. Кочегар - сытое место. За мужа-кочегара держались
Это время, когда уйти нельзя, потому что некуда. Комната на двоих - богатство. Кочегарка - роскошь. Уйти значило почти всегда погибнуть. Терпеть, как муж открыто живет с приемной дочкой - это не только любовь. Это не желание быть рядом. В двадцатые это еще и означало, что пойти просто некуда. И Трофим Иваныч любовницу дома держит только потому, что и ему ее некуда привести. И знает он, что Софье некуда идти, потому может себе позволить. Тотальная нищета, теснота и неустроенность. Проще убить, чем выскочить...
Люди работали с одним выходным в две недели. Не было жилья. Не было еды. Имели одно платье. Порой - на троих. Пара сапог на супругов - обычное дело. Весь личный скарб помещался в фанерном чемоданчике. Страна людей, у которых не было ничего. Абсолютно ничего. Звериное неустройство. Двадцатые - это именно тот ренессанс средневековой суровости, которую мы сегодня представляем себе, когда говорим о тяжелейших испытаниях. 1929 год - его пик. Время угрюмых, одиноких, запыленных и занесенных землей людей, у которых ничего нет. Именно этот год вместе с апофеозом неустроенности, измученности народа породил "Котлован".
Они, вообще-то, из одного времени. Из одного мира - и платоновский Вощев, и Софья с Трофимом Иванычем
Ганька-сирота, столярова дочка, и Настя, ползавшая по остывшей матери - они тоже из одной жизни. Распутство маленькой Ганьки - та же жажда жизни, что у Насти, которая так хочет жить, что забыла о своем происхождении и полюбила Ленина. Они все - из той жизни, где в людях не осталось соков.
Обессоченные, обезличенные, обессиленные. Только и хорошего, что есть любовь, страсть, ревность. И есть тепло кочегарки. Может, потому и страсти эти в них противоестественно теплются, что есть кочегарка. Потому как не должно бы к тому времени от столь тяжелой жизни остаться страстей.
Софья - женщина, которая не может целых 13 лет родить, вероятно, не потому, что она с изъяном - она изношена голодом, холодом, теснотой, угольной пылью. Что родит тело, над которым всю его жизнь издевались? Пустое чрево физически пусто. Опустошено голодом, холодом...
Чье-то чужое пустое чрево родило Ганьку. Оно же родило платоновскую Настю. И что? Зачем?
Вот она, реальность замятинского мира. И она в спектакле Сакаева показана очень точно. У Песегина этого нет. Есть попытка передать двадцатые, но она не удалась. Много деталей, много лишнего, много света. У Песегина, судя по кадрам, не рабочие, прошедшие десятилетия голода, холода и нищеты, а этакие крепкие крестьяне.
У Сакаева - они самые. Маргиналы, у которых никогда ничего не было, у которых соки кончились. Которым уже не первый десяток лет темно, холодно, голодно и сыро. Эта звериная жестокость опустошающей эпохи передана в спектакле почти что ничем. На сцене нет ничего, кроме старой звенящей голой кровати и нескольких металлических мисок на цепях, которые точно передают и скудость быта того времени, и его звук. Эпоха давит сапогом и лязгает подковой. Страшный звук опустошенного времени - звон пустой посуды в пустой комнате, где сидит на пустой кровати женщина, которой нечего в свое пустое нутро положить, которая не может своим нутром ничего удержать... И вокруг все черно от надрывного труда и угольной пыли.
Звуковое сопровождение спектакля до жути точно передает эпоху. Звука много, он проработан, продуман, сложен. Спектакль в этих же минимальных декорациях смог бы выдержать и большую сцену (там цена маленькая и зал маленький):
звуковая дорожка удержала бы всю композицию
Я, пожалуй, даже скажу, что именно из-за звука спектаклю в маленьком театре тесно: звук обволакивает, временами чувствуешь себя в нем как в коконе - он тебя всего поглощает так, что уже не разберешь, что говорят, где. Чтобы этот спектакль весь расслышать, все его звуковые планы, нужна большая сцена.
Пожалуй, не меньшая заслуга в передаче этой тяжелейшей атмосферы - у художника по свету. Наталья Кузнецова, главный художник "Левендаля", с помощью света и грима смогла передать в лицах героев эту вощевщину.
Обессоченные историей люди, в которых не осталось ничего, но они тоже хотят жить, иметь детей, хотят страсти. Хотят новой жизни, хотят родить жизнь .
Поразительно витальности Пелагея, соседка сверху, рожала уже дважды. Она весела, всюду сует нос, муж ее - крепкий извозчик, а она готова "утешить" Трофима. Пелагея смотрится и в спектакле, и в тексте - как существо инородное, из другой эпохи. Потому что то была эпоха смерти, а не жизни. Эпоха натруженных рук и впалых животов, которые только чудом могли породить живое. Наверное, она крестьянка. Муж ее тоже крестьянин. Они только заехали. Свежая кровь Петрограда. Еще есть соки.
А в Софье их давно нет. И что Софья вдруг беременеет и рожает в таких условиях - именно чудо. Как вообще чудо, что мы не вымерли тогда все, не кончились на поколении женщин с опустошенным чревом
Мистическое событие, объяснимое разве что силами природы и потому сравниваемое Замятиным с наводнением. Его Софья, Трофим, Ганька, скончавшийся столяр - все это жертвы стихии, которые от стихии погибли и благодаря ей же родили новую жизнь.
Сам Замятина вокруг образности "Наводнения" накручивал много смыслов, прежде всего мифологических, пантеистических даже. Но есть существенный момент: говорил он об этом позже, а когда писал повесть, еще не был полностью заражен, как о нем писали, языческой ересью. И читать повесть нужно без углубления в языческую символику. Читать так, как она была задумана автором, а не переосмыслена им спустя годы.
А задумывалась сначала стихия. В этом произведении Замятина много ощущения стихии, которая несколько раз прошла по стране и заходит на новый круг. Стихия непредсказуема и непреодолима. Стихия принесла в дом Ганьку. Она притянула к Ганьке Трофима Иваныча. Стихия же убила Ганьку и дала Софье ребенка. Стихия пришла к ней в виде лихорадки и заставила признаться в убийстве. Стихия привела в больницу следователя, который и посадит Софью, когда та поправится.
И повесть, и спектакль кончаются на этом: Софья, заболевая родовой горячкой, признается в убийстве и теряет сознание.
Но она вылечится и выживет. И все понимают, что Софья сядет. И, обескровленная годами тяжелой голодной жизни, умрет
Ленинград. На Соловках уже есть ИТЛ. И скорее всего, как мы знаем из истории, за такое преступление она попадет именно туда из Ленинграда. Поплывет в одном своем платьице и калошах с Попова острова на барже "Клара Цеткин". В лагере попадет в лучшем случае на торфоразработки. Но это вряд ли. Скорее всего - на кирпичи. Женщины на Соловках прямо в платьях и туфлях месили глину и формовали кирпичи. В лесу! Женщины, у которых были дети и опыт воспитания детей, могли рассчитывать на место воспитательницы в детской колонии или в яслях. Актрисы - место в театре. Крестьянки, ходившие дома за скотиной - на отдаленных зверофермах. Софья бы не попала на легкую работу.
В 1929 году Горький приедет на Соловки и объявит, что советские люди исправляются достойно. Но Софья в лагере до Горького не доживет. Она умрет. И ее смерть совпала бы с открытием ИТЛ по всей стране...
Дочка ее осталась бы в угольной кочегарке с Трофимом Иванычем. Он бы запил. В 1941 году Софьиной дочке тоже было бы 12 лет, как Ганьке, когда Софья взяла ее к себе. И все бы повторилось. Только девочка не успела бы даже набегаться в пустой дом с Цыганом. И не нашла бы своего Трофима, который бы ходил к ней по ночам на лавку в кухне. Она бы умерла в блокаду, эта девочка.
И спрашивается - зачем? Все это тогда было - зачем? Желать, страдать, убить, родить - зачем, если такой конец? А он был бы такой...
Софья у Сакаева вышла прекрасная. Обе актрисы мне понравились. Ганька в исполнении Маргариты Павловой - тощее существо, для которой разврат единственное проявление жизни. Живой жизни. Сирота, потерявшая мать, жившая с отцом-столяром, который скончался от тифа, оставив Ганьку одну с буханкой хлеба. Синюшная, полупрозрачная, не видевшая ничего, кроме комнатки отца-столяра, кочегарки Трофима и заброшенного дома, куда бегала с проезжими парнями. Почему в те годы было так много разврата? Была проституция, зашкаливало число абортов и родов? Да потому что в серости той не было у человека кроме беспорядочной страсти другого способа почувствовать себя живым и ощутить живое рядом. Concumbo ego sum. Короткая прозрачная жизнь, в которой надо успеть распорядиться своей плотью до того, как история тебя сомнет.
Ну и Софья
Работа актрисы Анны Бухарской, конечно, впечатляет. Именно так я бы себе Софью и представляла. Растерянно-безысходно заглядывающая в свою собственную жизнь, в свое будущее, в свое нутро, приготовившаяся и дальше опустошаться и угасать, но вдруг сама себя на волне стихии вознесшая в свою мечту и там не выдержавшая счастья. Мечта жизни - родить другу жизнь. Исполнилась мечта, родилась жизнь - Софья не выдержала. Она признается в убийстве и обрекает себя на гибель, а дочь - на судьбу Ганьки.
Обратите на видео внимание, как решена сцена убийства топором. В театре, тем более маленьком, не покажешь, как человека рубят топором. Такое решение мне очень понравилось
Думаю, это лучшая роль актрисы если не всей ее карьеры, то, как минимум, последних лет. Какое-то попадание не актрисы в характер, а - наоборот. И не удивлюсь, если эта роль мешает актрисе работать и жить. По крайней мере, я увидела, что в спектакле "Идиот", где за день до "Наводнения" Анна Бухарская играла одну из ипостасей Настасьи Филипповны - и тогда на сцене уже была, безусловно, Софья. Видно было, что актриса готовилась к новому сезону, к повтору "Наводнения" и вся уже ушла в главную свою роль.
Вот такой спектакль. Идти надо. И не пропустить, если он будет на большой сцене. Если уж я, надменная и самолюбивая стерва (вы же так меня видите), не поленилась сесть спозаранку на "Ласточку", чтобы приехать из Новгорода, вам и подавно следует. Люди, просиживавшие штаны в гоголь-центрах и прочих модных заведениях - не упускайте шанс узнать, что, вообще-то, современный театр другой.
Следующий обзор будет по постановке "Идиота" в том же театре. А пока - мой текст про "Братьев Карамазовых". О постановке Искандера Сакаева в Новгороде
-----------------------------------------------------------------------------------------------------------
Ха, только вспомнила: про Замятина я ведь уже когда-то говорила. В прошлом году я в кафе в Эрмитаже столкнулась с говорившем по громкой связи пареньком, который оказался... режиссером "Мы" по Замятину. С тех пор не раз вспоминала, где же фильм. И как раз сегодня был опубликован финальный трейлер. Позже обсудим