— А какие у них рога? — испуганно поинтересовался Ваня.
— Ну такие… Витые, как у иных козлов бывают. Видел таких?
Мальчик помотал головой:
— Не видел!
"Лютый февраль" 54 / 53 / 1
— Война закончится, я тебе покажу, — пообещал Павел, хотя и сам таких козлов видел только на картине, которая висела в родном доме.
Картину ту подарил матери какой-то путешественник. Сам при ней рисовал. Из всех картин, что висели в доме, эта была самой любимой у Марфы Феофановны. Ещё в детстве Павел слышал историю о том, что обнажённую мать рисовал некий художник.
И картину ту художник презентовал Андрею Леонтьевичу в годовщину венчания с Марфой. Именно тогда разладились отношения. Отец картину отдал матери. Она прятала её где-то в доме.
Но Павел в детстве найти её не мог. И даже злился, что обыскал каждый угол, а картины нигде не было. А потом забыл. И вот сейчас эти воспоминания встревожили.
Заставили вспомнить мать и отца, отношения в семье.
«Всё было не так! — сокрушался Павел. — Была семья, но каждый жил отдельно друг от друга».
А хотелось весёлых посиделок с родителями, как было у сестёр Абрикосовых.
Сейчас в сердце Павла закралась зависть к этим сёстрам. Но он быстро перестал о них думать.
— А ты правда покажешь? — голос Вани отвлёк Павла от дум.
— Правда!
Ночью сквозь сон Павел слышал взрывы, гул самолётов и машин. Он дрожал от страха. Озирался по сторонам, но в комнате кроме него никого не было. Ваня, уходя, не стал тушить лампу.
— Пусть будет! Чтобы не пугаться ночью!
Павлу так было и вправду спокойнее.
Утром к нему заглянула Полина: глаза зарёванные, губы дрожат.
— Убили их при отступлении! Убили тех, кто остался! Ах, если бы можно было двоих мужей забрать, я бы не мешкала. А немцы умные. Запомнили лица баб и давали только по одному мужику!
Павел вздохнул тяжело. Вспомнил, как после первых «смотрин» всю ночь молился, чтобы его какая-то бабонька подобрала. Не зря молился…
— Был там один чернявенький. На брата моего больно походил. Вот я и выбирала между вами.
— Жалеешь, что выбрала меня? — спросил обиженно Павел.
Полина опустила голову.
— Не жалею… Ругаю себя за то, что других баб не уговорила. Да они меня и не слушали бы. Не любят меня здесь. Я в молодости против воли родительской пошла замуж.
Нравился мне паренёк-переселенец. Прибыл он к нам один, родители и братья в пути умерли. А было их три брата. У нас тогда только колхоз стали строить. Его оформили, взяли на работу. Он был туркмен. Звали его Ахмет.
В колхозе рассказал, что пас на родине огромные стада овец. Вот ему и поручили всё колхозное хозяйство: шесть быков, две коровы, пятнадцать коз и десяток баранов.
Работал он посменно с другим деревенским пастухом.
Мой отец был председателем колхоза.
Ахмет со стадом разговаривал как с людьми. Некоторые даже слышали, как будто козы ему отвечали человеческими голосами.
Сам Ахмет всегда был в центре внимания всех сплетен. Что ни случится в колхозе, во всём был виноват он.
Когда его напарник потерял самую дойную корову, досталось Ахмету.
Я тогда была в кабинете с отцом. Отец отчитывал пастуха так громко, что я иногда от страха пряталась под столом.
Вот правда, восемнадцатилетняя девица лезет под стол от страха! Сейчас мне уже смешно.
Полина засмеялась звонко, а потом продолжила:
— Ахмет на ругань отца отвечал спокойным голосом: "Товарищ председатель! Я не виноват. Зорька вчера вместе с другими прибыла в загон. Никто и никогда у меня не пропадал!"
Я смотрела на этого смелого юношу и завидовала его решительности.
Он несколько раз тоже взглянул на меня. Мне даже показалось, что улыбнулся украдкой.
Отец отчитывал его долго. И вдруг в кабинет ворвался напарник, крича:
— Зорька нашлась! Зорька нашлась! Старухе из леса ваш черномазый продал корову. Сидит эта старуха молоко колхозное в своё ведро доит и корову не отдаёт! Ружьём грозит.
И отец, и я, и Ахмет, и напарник его побежали в лес, обгоняя друг друга. Не пойму до сих пор, как так вышло, что напарник за нами увязался.
Он ведь сам продал эту корову.
То ли недалёкого ума был человек, то ли ещё что… Но прямо там отец его связал и отправил в город. За хищение коровы ему дали двадцать пять лет лагерей. А через год арестовали и его семью.
Так вот, прибегаем мы в лес. Там жила старуха баба Руша.
Она в лес ушла, как только царя свергли.
Жила одна в избушке лесника, который был её сыном и который примкнув к белым сбежал в Стамбул, оставив мать одну доживать свой век. Некоторые деревенские носили бабе Руше еду. Звали обратно, но она не пошла.
И вот перед глазами картина: баба Руша сидит в белом чепчике и белых дамских перчатках ещё царского времени и доит корову. А молока уже два ведра надоила. Мы глаза вытаращили. А она говорит:
— Что, милки, запыхались? Я вам сейчас молочка налью.
Она встала, подошла к крыльцу, там на ступеньке стояла большая кружка.
Руша в неё поплевала, потом вытерла фартуком и вручила кружку моему отцу со словами:
— Держи, председатель, сейчас тебя молочком от моей коровки напою. Ох и вкусное, ох и жирное. В твоей красной преисподней так коровы не доятся.
Я посмотрела на отца. Он побагровел. Мне даже казалось, что его шея толстеет на глазах. А она и впрямь толстела. Воротник рубашки, которую отец застёгивал на все пуговицы, уже стал врезаться в шею, и лицо отца даже посинело.
— Держи покрепче! — скомандовала баба Руша.
Взяла ведро, и ни одной капли не потеряв, налила в кружку.
Отец переводил взгляд с кружки на бабу Рушу, а потом резко плеснул из кружки старухе в лицо.
А она как будто ожидала этого. Стала приговаривать:
— Ох как хорошо молочком умываться! Ох как хорошо!
Ты председатель завтра приди, я в молодушку превращусь.
На свиданье сходим. Я тебя по лесочку повожу. Места покажу грибные. Чтобы ты, чертяка, в отчёте для партии похвалился этим, и ваш колхоз стал выполнять план по грибам. А то эта графа у вас пустует. А сверху тебя ох как ругают-то за грибочки!
— А ты откуда про это знаешь? — зашипел отец.
— Так старая я! Мне по возрасту положено всё знать.
Ахмет стоял рядом с напарником и улыбался.
Напарник же переминался с ноги на ногу и вмешался в разговор:
— Что же вы не слышите, как она оскорбляет власть советскую?! Товарищ председатель. Вот видно же — корова. Молоко стало быть колхозное. Воровство, не иначе! И вот этот, — напарник ткнул пальцем в грудь Ахмету, — корову государственную бабке-то и продал!
Наступила гробовая тишина. Шея отца всё пухла, Ахмет улыбался, баба Руша втирала молоко в кожу лица, напарник покачивался так, словно дитя на руках баюкает.
Вдруг корова замычала. Отец мой встрепенулся, подскочил к Ахмету, взял его за горло и стал душить:
— Да я тебя, гнида, убью тут. Утоплю в этом молоке.
— У меня корыто есть, — выкрикнула баба Руша. — Принести? Сейчас топить будем?
Мне казалось, что от злости отец взорвётся. Он даже отпустил Ахмета.
— Корову в колхоз! — заорал он.
— Щас! — баба Руша подошла к корове и обнимая её произнесла: — Уплочено за корову кровными деньгами. Уплочено сполна без обмана.
И тут напарник взвизгнул:
— Без обмана? Без обмана говоришь? Ты мне чего голову запудрила? Считала при мне, считала и надурила!
— А ты чего сам не пересчитал? Без головы что ли? Вот тебе и пасти скотину, раз неумеха такой! Бабка старая его обхитрила!
— Так это ты, паскуда?! — заорал отец и стал душить напарника.
Ахмет ринулся их разнимать.
А баба Руша под шумок похлопала корову по спине и повела её в лес.
Пока отец боролся с напарником Ахмета, и корова, и старуха исчезли из виду.
Я вроде как должна была закричать, остановить Рушу, побежать за ней. Но мне так понравилось, как она играла словами с моим отцом, что я позволила ей уйти.
Отец кое-как поднялся с земли. Со столба, на котором старуха сушила вещи, сдёрнул верёвку и связал напарника.
— Давай, давай, сволочь! Домой пойдём.
А потом обратился ко мне и Ахмету:
— А вы без коровы домой не возвращайтесь! Я не посмотрю, что ты моя дочь! Всех в тюрьму!
Мне стало страшно. Я бросилась к ногам отца. Он больно ударил меня по щеке носом сапога и потащил вора в сторону колхоза.
Ахмет присел рядом со мной, погладил по голове, вытер мокрые от слёз щёки и произнёс:
— Не бойся, Полина! Я тебя в обиду не дам!
Его руки пахли полынью и ещё какими-то травами. Под ногтями было чисто, не так как у его напарника или иногда моего отца.
Хотя мой отец всегда за собой ухаживал. До революции, правда. А потом в их кругах стало как будто так: кто грязнее, тот уважаем больше остальных.
Ахмет помог мне подняться.
— Нужно придумать, как нам найти старуху и корову. Пойдём, красавица. Нам теперь по пути!
Продолжение тут