Про то что у ливней, градов, туманов и мороси есть свои феи, вы наверняка знаете. А может и видели их мельком — в танце сверкающих брызг, в серой взвеси, в отражениях на мокром асфальте. Неугомонные, легкие, крылатые существа в развевающихся нарядах — промелькнули и нет.
В большинстве своем дождевые феи милы и улыбчивы — они знают, что дарят жизни садам и паркам, пробуждают цветы и травы, поят реки и родники. Нет-нет, к наводнениям и потопам они отношения не имеют — это дело свирепых и гневных сыновей ветра. В худшем случае промочат кому-нибудь туфельки, размоют дорожки в дачном поселке или зальют подвал. Но и это большая редкость — дождевым феям куда больше нравятся звонкий смех и сладкие слезы радости, нежели горечь обид. Вот вам случалось ахать от восторга, видя прозрачные капли на розетках лапчатки или лепестках шиповника? Знайте — в этот миг вы сделали счастливее одну фею!
И лишь фея октябрьского дождя отличалась от легкомысленных и беспечных сестер. Она считала себя бесполезной, излишней и утомительной. Ведь струи ее дождей не пробуждали ни ростков, ни почек, не дарили земле росу жизни. Лишь превращали золотые ковры листвы в бурую гниль, утоптанные тропинки — в серое месиво, запоздалые цветы — в унылую голую поросль. Ее трудами мокли бродячие псы и кошки, торопились на юг запоздалые городские утки, бранились клерки и секретарши, торопливо распахивая над головами разноцветные зонтики. И никто, ни один человек, ни одно дерево или птица не говорили «спасибо, дождь». Даже те, кто простужался и оставался дома, прятался под одеялом от ненавистной школы или работы. Даже те, кто получал повод засидеться в гостях, а то и остаться на ночь. Даже глупые рыбы, в чьих прудах наконец прибывало воды. Никто.
Неудивительно, что от октябрьской феи так и веяло неудачами и тоской. Она сидела на водопроводных трубах, свесив ноги на пустынные улицы, зависала на набережных, глядя в присыпанные бронзовой пудрой тусклые воды, бродила по пустым аллеям и летала над дымом заводских труб. Ни одна крыша, ни один тополь, ни одна уличная ворона не слышала ее смеха.
Кто бы спорил, и у октябрьской феи случались восхитительные моменты. Она обожала сбрасывать с водостоков ливневые потоки и любоваться игрой брызг в свете уличных фонарей. Очаровывалась слепыми дождями, мелкими, искрящимися, почти что летними, оставляющими на голых ветвях блесткие шарики. Любила мокрый асфальт с рябью пестрой листвы и даже скользила в вальсе по придуманному паркету. Мимолетно влюблялась в смельчаков, презревших шапки и капюшоны – лишь настоящий мужчина подставит октябрьскому дождю горячую голову. Но куда чаще дни сливались в сплошную серую полосу.
Можно было бы предположить, что ноябрьским феям живется хуже, но нет. Этим красавицам доставались невесомые танцы первого снега, легкий пух и мягкие покрывала, они разрисовывали стекла причудливыми узорами, присыпали ледяной крошкой шляпки грибов и – вжухх – затягивали хрусткой корочкой лужи. Лишь в октябре смутные волны безвременья лишают радости даже фей…
Что было дальше? Год за годом старательная фея раскрывала над городом хляби небесные и опрокидывала бесчисленные струи вниз, вниз… А потом однажды в последний день сентября потеряла ключи от заоблачного чердака с дождевыми кранами. И не стала искать. Ей сделалось интересно – каким окажется октябрь без единого дождичка, как преобразится город.
Что ж… сперва это выглядело невероятно. Город осенило золотыми и пурпурными плащами, от крыш до ступенек парадных. Сплошным ковром листва засыпала дорожки и тропки, усеивала лужайки и скверы, величаво плыла по прудам и рекам. Стоило подуть ветру – и перья осени взмывали вверх, кружились, метались крохотными вихрями. И шуршали, шуршали – люди прогуливались словно бы по дворцам октября, купались в янтарном свете, сверкали нимбами пропитанных солнцем волос. Даже старушки казались красавицами, благородными и величественными. А молодые и сильные превращались в небожителей, в чьих жилах вместо крови течет негасимый ихор Олимпа.
Как же счастливы были фотографы, неустанно носящиеся по улицам и паркам, с длинными объективами наперевес. Пиршество краплака и охры, умбры и сиены, шафрана и куркумы, песка и меда. Акварельная ясность воздуха, вопиющая чернота голых веток, мурмурация палых листьев, влекомых ветром – снимай не хочу! А они хотели – и щелкали объективами во все стороны, осыпали цветами и благодарностями стремительных рыжекудрых моделей.
И художники были счастливы – с утра до вечера располагались на плэнерах, брызгали красками на холсты, тонули в свете и рисовали его, рисовали до бесконечности. Мостик над речкой, парус над заводью, пышнохвостая белка на дереве, бесстрашная сойка на старом заборе, стая уток взлетает с листопадной глади пруда, пожилая монахиня рассыпает крошки хлеба ненасытным голубям – штрих, штрих, мазок! И берлинской лазурью – неровный лоскутик неба.
И дети были счастливы – наверно счастливей всех. Листва таила море находок – теплые на вид камушки каштанов, твердые желуди в смешных шапочках, полные душистого сока яблоки-китайки, подбродившие и душистые дикие груши, разноцветные перья – поди угадай, огарь ли их оставил, чайка, сова или пустельга? Листвой можно бесконечно шуршать, шевелить ее носками невесть где подмокших ботинок, пинать и швыряться ею, падать и вдыхать молодыми легкими ласковый запах древесной смерти. Жечь костры из иссохших веток, печь картошку, мазать друг друга сажей, болтать страшилки и молча смотреть на ранние звезды в неизменно чистом густеющем небе…
Только дворники жаловались – никаких сил не хватало, чтобы убрать непослушную, сухую и крошащуюся листву. Золотистая легкая пыль проникала везде – в оконные рамы и форточки, сквозь подвальные решетки и магазинные двери, сквозь фильтры пыхтящих кондиционеров. Привкус палого тлена таился везде – в моментально черствеющем хлебе, в горьком кофе, в кремовых пирожных, которые больше не покупали. Даже воздух пропитался солнечным порохом.
И когда порох вспыхнул – фея не сразу поняла, что происходит. Настолько прекрасно оно выглядело – яростно алые, танцующие цветы взметнулись в небо со всех четырех окраин. Дым мешался с закатным солнцем, метались птицы, причудливо играл свет, рассекал ленивые облака, пестрил стены, кровил по желтой листве. На мгновение показалось, что птица Феникс вступила в схватку с Жар-птицей – или мчится с ней вместе в любовном танце, брызжет оконными стеклами, капает расплавленным пластиком на покорный асфальт...
Хорошо, что сыновья ветра всегда приходят на помощь! Дверь на небесный чердак вылетела с пары пинков, фея раскрутила все вентили и бросилась тушить город. Такого дождищи не помнили даже столетние старики – уносило машины, срывало люки, загоняло на деревья промокших уличных кошек. Смыло все золотые и пурпурные перья, весь скопившийся мусор, все дурное, что копилось и впитывалось в перекрестки. И потушило, конечно же потушило внезапный пожар – прощай, пламя…
До конца октября оставалось еще три дня. Да, они были дождливыми – уже не безмерно, а так, слегка. И как же все радовались серым тучам, легкой мороси, стуку капель и блеску луж. И конечно благодарили фею – те счастливчики, кто сумел разглядеть ее в отражении троллейбусного окна или тусклой витрины. Может и вам стоит вглядеться в отблески окон, крутнуть зонтик над головой, вслушаться – кап, кап, кап…