Рассказ учительницы
«Дальний Восток. В октябре меня уговорили на год взять классное руководство в восьмом классе. Дети тогда учились десять лет. После восьмого из школ уходили те, кого не имело смысла учить дальше. Этот класс состоял из них почти целиком. Две трети учеников в лучшем случае попадут в ПТУ. В худшем – сразу на грязную работу и в вечерние школы. Мой класс сложный, дети неуправляемы, в сентябре от них отказался очередной классный руководитель. Директриса говорит, что, может быть, у меня получится с ними договориться. Всего один год. Если за год я их не брошу, в следующем сентябре мне дадут первый класс.
Мне 23. Старшему из моих учеников, Ивану, 16. Два года в шестом классе, в перспективе – второй год в восьмом. Когда я первый раз вхожу в их класс, он встречает меня взглядом исподлобья. Дальний угол класса, задняя парта, широкоплечий большеголовый парень в грязной одежде со сбитыми руками и ледяными глазами. Я его боюсь.
Я боюсь их всех. Они опасаются Ивана. В прошлом году он в кровь избил одноклассника, выматерившего его мать. Они грубы, хамоваты, озлоблены, их не интересуют уроки. Они сожрали четверых классных руководителей, плевать хотели на записи в дневниках и вызовы родителей в школу. У половины класса родители не просыхают от самогона. «Никогда не повышай голос на детей. Если будешь уверена в том, что они тебе подчинятся, они обязательно подчинятся», – я держусь за слова старой учительницы и вхожу в класс, как в клетку с тиграми, боясь сомневаться в том, что они подчинятся. Мои тигры грубят и пререкаются. Иван молча сидит на задней парте, опустив глаза в стол. Если ему что-то не нравится, тяжёлый волчий взгляд останавливает неосторожного одноклассника.
Учителя должны регулярно посещать семьи в воспитательных целях. У меня бездна поводов для визитов к их родителям – половину класса можно оставлять не на второй год, а на пожизненное обучение. Я иду проповедовать важность образования. В первой же семье натыкаюсь на недоумение. Зачем? В леспромхозе работяги получают больше, чем учителя…
Я таскаюсь по семьям. Визитам никто не рад – учитель в доме к жалобам и порке. Для того, чтобы рассказать о хорошем, по домам не ходят. Я хожу в один дом за другим. Прогнивший пол. Пьяный отец. Пьяная мать. Сыну стыдно, что мать пьяна. Грязные затхлые комнаты. Немытая посуда. Моим ученикам неловко, они хотели бы, чтобы я не видела их жизни. Я тоже хотела бы их не видеть. Меня накрывает тоска и безысходность. Через 50 лет правнуки бывших заключенных и их охранников забудут причину генетической ненависти, но будут всё так же подпирать падающие заборы слегами и жить в грязных домах. Никому отсюда не вырваться, даже если захотят. И они не хотят. Круг замкнулся.
Иван смотрит на меня исподлобья. Вокруг него на кровати среди грязных одеял и подушек сидят братья и сестры. Постельного белья нет и, судя по одеялам, никогда не было. Дети держатся в стороне от родителей и жмутся к Ивану. Шестеро. Иван старший. Я не могу сказать его родителям ничего хорошего – у него сплошные двойки, ему никогда не нагнать школьную программу. Вызывать его к доске без толку – он выйдет и будет мучительно молчать, глядя на носки старых ботинок. Англичанка его ненавидит. Зачем что-то говорить? Не имеет смысла. Как только я расскажу, как у Ивана всё плохо, начнется мордобой. Отец пьян и агрессивен. Я говорю, что Иван молодец и очень старается. Всё равно ничего не изменить, пусть хотя бы этого 16-летнего угрюмого викинга со светлыми кудрями не будут бить при мне. Мать вспыхивает радостью:
«Он же добрый у меня. Он знаете, как за братьями-сестрами смотрит! Он и по хозяйству, и в тайгу сходить… Все говорят – учится плохо, а когда ему учиться-то? Вы садитесь, я вам чаю налью», – она смахивает тряпкой крошки с табурета и кидается ставить грязный чайник на огонь.
Этот озлобленный переросток может быть добрым? Я ссылаюсь на то, что вечереет, прощаюсь и выхожу на улицу. До моего дома 12 километров. Начало зимы. Темнеет рано, нужно идти быстрее.
– Светлана Юрьевна, подождите! – Ванька бежит за мной по улице. – Как же вы одна-то? Темнеет же! Далеко же! – Я не помню, когда последний раз слышала его голос.
– Вань, иди домой, попутку поймаю.
– А если не поймаете? Обидит кто? – Ванька идет рядом со мной километров шесть, пока не случается попутка. Мы говорим всю дорогу. Без него было бы страшно – снег вдоль дороги размечен звериными следами. С ним мне страшно не меньше – перед глазами стоят мутные глаза его отца. Ледяные глаза Ивана не стали теплее. Я говорю, потому что при звуках собственного голоса мне не так страшно идти рядом с ним по сумеркам в тайге.
Наутро на уроке географии кто-то огрызается на мое замечание.
«Язык придержи, – негромкий спокойный голос с задней парты. Мы все, замолчав от неожиданности, поворачиваемся в сторону Ивана. Он обводит холодным, угрюмым взглядом всех и говорит в сторону, глядя мне в глаза. – Язык придержи, я сказал, с учителем разговариваешь. Кто не понял, во дворе объясню».
У меня больше нет проблем с дисциплиной. После конфликтов и двусторонних мытарств мы с моими учениками как-то неожиданно умудрились выстроить отношения. Главное быть честной и относиться к ним с уважением. Мне легче, чем другим учителям: я веду у них географию. С одной стороны, предмет никому не нужен, знание географии не проверяет районо, с другой стороны, нет запущенности знаний. Они могут не знать, где находится Китай, но это не мешает им узнавать новое. И я больше не вызываю Ивана к доске. Он делает задания письменно. Я старательно не вижу, как ему передают записки с ответами.
Я знаю, что им никогда отсюда не вырваться, и вру им о том, что, если они захотят, они изменят свою жизнь. Можно уехать на запад? Можно, если очень захотеть. Да, у них ничего не получится, но невозможно смириться с тем, что рождение в неправильном месте, в неправильной семье перекрыло моим открытым, отзывчивым, заброшенным ученикам все дороги. На всю жизнь. Без малейшего шанса что-то изменить. Поэтому я вдохновенно им вру о том, что главное – захотеть изменить.
Весной они набиваются ко мне в гости: «Вы у всех дома были, а к себе не зовёте, нечестно». Первым, за два часа до назначенного времени приходит Лёшка, плод залётной любви мамаши с неизвестным отцом. У Лёшки тонкое породистое восточное лицо с высокими скулами и крупными темными глазами. Лёшка не вовремя. Я делаю безе. Сын ходит по квартире с пылесосом. Лёшка путается под ногами и пристает с вопросами:
– Это что?
– Миксер.
– Зачем?
– Взбивать белок.
– Баловство, можно вилкой сбить. Пылесос-то зачем покупали?
– Пол пылесосить.
– Пустая трата, и веником можно, – он тычет пальцем в фен. – А это зачем?
– Лёшка, это фен! Волосы сушить!
Обалдевший Лешка захлебывается возмущением:
– Чего их сушить-то?! Они что, сами не высохнут?!
– Лешка! А причёску сделать?! Чтобы красиво было!
– Баловство это, Светлана Юрьевна! С жиру вы беситесь, деньги тратите! Пододеяльников, вон – полный балкон настирали! Порошок переводите!
В доме Лёшки, как и в доме Ивана, нет пододеяльников. Баловство это, постельное белье. А миксер мамке надо купить, руки у неё устают.
Иван не придёт. Они будут жалеть, что Иван не пришёл, слопают без него домашний торт и прихватят для него безе. Потом найдут ещё тысячу и один притянутый за уши повод, чтобы в очередной раз завалиться в гости, кто по одному, кто компанией. Все, кроме Ивана. Он так и не придёт. Они будут без моих просьб ходить в садик за сыном, и я буду спокойна – пока с ним деревенская шпана, ничего не случится, они – лучшая для него защита. Ни до, ни после я не видела такого градуса преданности и взаимности от учеников. Иногда сына приводит из садика Иван. У них молчаливая взаимная симпатия.
…На носу выпускные экзамены, я хожу хвостом за англичанкой – уговариваю не оставлять Ивана на второй год. Затяжной конфликт и взаимная страстная ненависть не оставляют Ваньке шансов выпуститься из школы. Елена колет Ваньку пьющими родителями и брошенными при живых родителях братьями-сестрами. Иван её люто ненавидит, хамит. Я уговорила всех предметников не оставлять Ваньку на второй год. Елена несгибаема, её бесит волчонок-переросток, от которого пахнет затхлой квартирой. Уговорить Ваньку извиниться перед Еленой тоже не получается:
– Я перед этой сук** извиняться не буду! Пусть она про моих родителей не говорит, я ей тогда отвечать не буду!
– Вань, нельзя так говорить про учителя, – Иван молча поднимает на меня тяжёлые глаза, я замолкаю и снова иду уговаривать Елену:
– Елена Сергеевна, его, конечно же, нужно оставлять на второй год, но английский он всё равно не выучит, а вам придётся его терпеть ещё год. Он будет сидеть с теми, кто на три года моложе, и будет ещё злее.
Перспектива терпеть Ваньку еще год оказывается решающим фактором, Елена обвиняет меня в зарабатывании дешевого авторитета у учеников и соглашается нарисовать Ваньке годовую тройку.
Мы принимаем у них экзамены по русскому языку. Всему классу выдали одинаковые ручки. После того как сданы сочинения, мы проверяем работы с двумя ручками в руках. Одна с синей пастой, другая с красной. Чтобы сочинение потянуло на тройку, нужно исправить чертову тучу ошибок, после этого можно браться за красную пасту. Один из парней умудрился протащить на экзамен перьевую ручку. Экзамен не сдан – мы не смогли найти в деревне чернил такого же цвета. Я рада, что это не Иван.
Им объявляют результаты экзамена. Они горды. Все говорили, что мы не сдадим русский, а мы сдали! Вы сдали. Молодцы! Я в вас верю. Я выполнила свое обещание – выдержала год. В сентябре мне дадут первый класс. Те из моих, кто пришёл учиться в девятый, во время линейки отдадут мне все свои букеты.
Середина 90-х. Первое сентября. Я живу уже не в той стране, в которой родилась. Моей страны больше нет.
– Светлана Юрьевна, здравствуйте! – меня окликает ухоженный молодой мужчина. – Вы меня узнали?
Я лихорадочно перебираю в памяти, чей это отец, но не могу вспомнить его ребёнка:
– Конечно узнала, – может быть, по ходу разговора отпустит память.
– А я вот сестрёнку привёл. Помните, когда вы к нам приходили, она со мной на кровати сидела?
– Ванька! Это ты?!
– Я, Светлана Юрьевна! Вы меня не узнали, – в голосе обида и укор. Волчонок-переросток, как тебя узнать? Ты совсем другой.
– Я в техникуме отучился, работаю в Хабаровске, коплю на квартиру. Как куплю, заберу всех своих.
Он вошел в девяностые как горячий нож в масло – у него была отличная практика выживания и тяжёлый холодный взгляд. Через пару лет он действительно купит большую квартиру, женится, заберет сестер и братьев и разорвет отношения с родителями. Лёшка сопьётся и сгинет к началу двухтысячных. Несколько человек закончат институты. Кто-то переберётся в Москву.
– Вы изменили наши жизни.
– Как?
– Вы много всего рассказывали. У вас были красивые платья. Девчонки всегда ждали, в каком платье вы придёте. Нам хотелось жить как вы.
Как я. Когда они хотели жить как я, я жила в одном из трех домов убитого военного городка рядом с посёлком леспромхоза. У меня был миксер, фен, пылесос, постельное белье и журналы «Вокруг света». Красивые платья я шила вечерами на подаренной бабушками на свадьбу машинке.
Ключом, открывающим наглухо закрытые двери, могут оказаться фен и красивые платья. Если очень захотеть».
Светлана Комарова
#подвиги #деньучителя