ГЛАВА ПЯТАЯ,
в которой становится ясно, что за профессию выбрала себе Маринка. И понятно, почему.
…До этого момента все было нормально. Именно так, как рассказывала бабушка. И парк, и колокольчики, и фонтаны, и Большой колокол… Маринка встала под него, и так же, как незадолго до этого в ожидании полночи, закрыла глаза. С радостью вдохнула в себя запах теперь уже близкого моря. И почти сразу услышала свой Зовущий колокол. Странный это был звук… Было в нем что-то стремительное. Словно бы звон подков о мостовую слышался в нем… Или это звенели бубенчики на сбруях? Маринка наморщила лоб. Вроде бы бабушка что-то говорила об этом колоколе… Но вот что, Маринка не помнила. А колокол звал, он звучал настойчиво и тревожно. И Маринка поспешила на его зов. Она думала, что придется долго петлять по запутанным городским улочкам, пробираться сквозь кусты и лазить через овраги. Короче говоря, она готовилась к трудностям. Без них какая ж сказка? Но узкая чистенькая улочка неожиданно быстро привела ее к небольшому одноэтажному домику, окна которого закрывали вполне современные пластиковые жалюзи. Около его двери звук колокола смолк. Маринка удивленно постояла возле домика, потянулась было рукой к звонку, но потом представила, как его привычно-электрический звук разорвет утреннюю тишину, напрочь уничтожая последние остатки сказки, передумала и сердито толкнула дверь.
Вот с этого-то момента все пошло совсем не так. За дверью оказалась маленькая офисная прихожая, из-за приоткрытой двери слышалось уютное жужжание компьютера и бойкий стук клавиш. Маринка неуверенно заглянула в комнату. Она сильно сомневалась, что ей сюда.
– Заходи-заходи! – раздался веселый голос. И от компьютера вместе с креслом к ней повернулся молодой сильно бородатый человек, одетый почему-то в теплый пушистый свитер. Он смотрелся так же нелепо в этой ультрасовременной комнате, теплым летним утром, как сама эта комната и вообще этот дом в сказочном городе. Совершенно сбитая с толку, Маринка почувствовала, что мысли ее перепутались, как размотанный клубок ниток.
Как-то машинально прошла она в комнату и опять на миг закрыла глаза. Запах моря, ставший как будто даже сильнее, помог ей поверить, что она все же в Городе Колокольчиков.
– Скажите, – тихо сказала девочка, – а кто Вы?
– Мы-то? – весело удивился молодой человек, с недоумением оглядывая комнату. – Мы… (он заглянул под стол) мы… Точнее – я. Я – работник бюро по трудоустройству. Отдел сказочной нечисти. Трудоустраиваю ведьм, леших, лесовиков, ну и, конечно же, домовых…
Сначала Маринку удивило, что сказочная нечисть, оказывается, нуждается в трудоустройстве. А потом… Потом у нее сильно и не в такт стукнуло сердце. Потому что вот уже две недели девочка отчаянно хотела именно этого – работать домовым.
…Все началось светлым и теплым вечером, во время игры в казаки-разбойники. Маринка совсем не знала, куда спрятаться. За углом уже слышен был приближающийся топот «казаков», а перед ней - только пустой тротуар, да жалкие чахлые кустики. Что же делать? Буквально в последний момент Маринку осенило…
…Неосторожно прилипнув носом к окну, она проводила взглядом «вражескую армию». Потом оглядела совершенно чужую квартиру, в которую залезла через балкон, растяпы-хозяева оставили его открытым (хотя на первом этаже этого делать не стоило бы). И тихо ахнула. Нет, она никого не увидела. Квартира, на Маринкино счастье, оказалась пустой. Дело не в этом. Просто она никогда-никогда в жизни не видела комнат, в которых на потолке наклеены карты. Маринка задрала голову. Над нею нависали синие моря, зеленые леса и желтые песчаные пустыни… На миг Маринке показалось, что это она висит в пустоте и рассматривает Землю. Потом, когда это ощущение прошло, она опустила голову и медленно осмотрела комнату. Здесь было как-то очень хорошо. Почти как у бабушки. На кресле-качалке лежал скомканный клетчатый плед. А на низеньком полированном столике стояла изрядно запылившаяся модель парусника. Маринка, вздохнув, взяла его в руки. Тихонько покачала. Ей всегда хотелось иметь такую… Пыль свисала с рей кораблика, словно грязные ледяные сосульки. Маринке показалось, что маленький парусник терпит бедствие среди вечных льдов. Ей стало жаль его. Совершенно машинально, не думая о том, что делает, она взяла с того же столика какую-то тряпку (при ближайшем рассмотрении оказалось, что это совершенно чистый, даже отглаженный, хотя и тоже слегка запылившийся, носовой платок) и осторожно стерла пыль. А потом протерла столик… Телевизор… Взялась за шкаф. Здесь дело пошло медленнее. Потому что на полках, перед книгами, стояло и лежало множество предметов. Девочка осторожно брала в руки морские раковины, значки с парусниками и видами Петербурга, медные маленькие якоря, камни… На полках было много камней. Совсем простых камней. Осколков гранита, морских камушков, прозрачных кусочков кварца и обломков белого слоистого известняка. Маринка опять вздохнула. Ей было почему-то очень грустно в этой уютной и в чем-то мальчишечьей комнатке. И она не могла понять, откуда взялась эта грусть, чем-то похожая на несильную, постоянную боль… Неожиданная «уборка» подходила к концу, когда в замке повернулся ключ. Маринка выронила тряпку и, не помня себя от страха, шарахнулась на балкон. Присела там на корточки, осторожно, буквально одним глазом, заглядывая в неплотно зашторенное окно. Приоткрытый балкон позволял слышать, что происходит в квартире. В прихожей зашаркали чьи-то шаги. И в комнату вошел… Старый Капитан. Конечно, скорее всего, он не был капитаном. Очень даже может быть, что он ни разу в жизни не видел моря, а просто любил его, как и Маринка, по книжкам Крапивина, которые (потрепанные и зачитанные) во множестве стояли у него на полках. Но Маринка именно так подумала о нем: «Старый Капитан». Потому что было в этом седом сухопаром старике что-то такое... Он держался очень прямо, белая летняя куртка была похожа на китель, обветренное лицо покрывал густой загар. На его фоне резко выделялись (и казались очень светлыми) серые глаза. Капитан бросил куртку на тахту (тоже покрытую клетчатым пледом) и, плюхнувшись в кресло, на минуту расслабился, закрыл глаза. Стало заметно, что он сильно устал. Вдруг брови его сошлись, он резко выпрямился. Посидел так несколько секунд с закрытыми глазами, потом распахнул их и медленно оглядел комнату. Закрыл лицо ладонями (коричневыми, с длинными пальцам очень сильно выступающими венами). Маринка с удивлением увидела, что он сильно прикусил губу. Она не понимала, что происходит. Может быть, ему стало плохо? А Капитан тем временем бросился в кухню, лихорадочно зашуршал там пакетами. Девочка недоумевала. Еще больше ее удивление усилилось, когда он вбежал обратно в комнату с пиалой, наполненной молоком или сливками. «Странно, – подумала девочка, – кота я, вроде, не видела…» Старик поставил чашку на пол и отошел в противоположный от нее угол, сел на тахту.
– Это тебе… – тихо, словно против воли, стесняясь сам себя, сказал он. – Спасибо за уборку… Ну, выйди, выйди, не бойся меня! Я так давно хотел, я так хотел, что бы в моем доме жил домовой…
Маринка тихо ахнула про себя. Ой, что же она наделала! А лицо Старого Капитана становилось все более напряженным.
– Ну, не бойся, не бойся! – продолжал шептать он. И, уже совсем тихо, почти не слышно, – Я ведь совсем один…
Маринка оторвалась от окна. Теперь она сидела, прижавшись спиной к теплому кирпичу, сжав голову руками. Вот откуда взялась эта грусть, похожая на боль. В комнате жило Одиночество. Оно заполняло ее собой, как зеленая вода. «Войти бы сейчас к нему… – беспомощно подумала Маринка. – Нам было бы интересно вместе. Мы любим одно и тоже. Можно было бы пить чай вечерами и читать вместе книги. Или смотреть фильмы. Или просто болтать. Наверняка каждый камень на его шкафу имеет свою историю. Войти бы… Но – нельзя. Я – не домовой. Я просто маленькая девочка. Он не доверит мне свое Одиночество. Побоится того, что не пойму, посмеюсь. Или того, что придя пару раз, забуду про него, и одиночество станет еще плотнее… Ах, почему я не домовой!»
Она потом еще несколько раз залезала на этот балкон. Старик всегда оказывался дома. Он или читал, сидя в кресле качалке, или быстро писал за своим огромным, почти старинным столом со множеством ящиков, или слушал что-то, надев наушники и закрыв глаза. И очень часто он замирал, прислушиваясь. Маринка знала, чего ждет Старый Капитан. Он ждал, не скрипнет ли половица, не грохнет ли крышка на кастрюле, не раздадутся ли в коридоре осторожные шаги или шорох… Он ждал, что случится Чудо и кто-то разобьет его Одиночество…
Маринка не знала, что делать. Конечно, можно было подкинуть Капитану настоящего домового. Но где его взять? Тошка прижился-таки в классе, а с Тимкой девочка не рассталась бы ни за что в жизни. Больше же домовых она не знала. Очень мало их осталось в нашем современном мире. Потому что трудно жить, когда в тебя никто не верит. «Как жаль, – беспомощно думала девочка, – что нельзя работать домовым. Стать для кого-то Сказкой – это ведь трудная работа... Но у меня бы получилось... Я бы становилась невидимкой, находила бы одиноких людей и приходила к ним. Я бы просто приносила им цветы, убиралась в комнатах, шуршала по углам и вздыхала в темном коридоре. Это смешно, но люди бы чувствовали, что они не одни. Я угадывала бы их мечты, исполняла их маленькие желания. С ними рядом жило бы Чудо. И оно помогало бы им вылечиться от одиночества… Потому что одиночество – это болезнь. Заболев им, человек начинает верить, что он никому не нужен, и, что еще хуже, он начинает считать, что никому не будет нужен уже никогда… Одиночество окутывает его, как панцирь, он замыкается в себе, тускнеет, гаснет и действительно перестает быть нужным. Если уж человеку неинтересно с самим собой, кому ж будет интересно с ним…”
Если быть уж совсем честным, то мечта стать домовым родилась у Маринки еще и потому, что ей самой было слегка одиноко. А, может, и не слегка. Мама и папа были вечно заняты. Современные люди, они отдавали своему ребенку ровно столько времени, сколько оставалось от работы, друзей, поездок и хобби. То есть, почти ничего. Маринка с детства пользовалась практически полной свободой. Одноклассники завидовали ей, а она иногда мечта о том, чтобы ее отругали за поздний приход домой… Ну, или хотя бы, чтобы ее просто ждали. Волновались. Но такого ни разу не случилось. Если Маринка приходила слишком поздно, то дома или (как обычно) никого не было, или все уже спали. Кроме Тимки, конечно. Он-то как раз всегда волновался, но он же не мама… Родителей же волновали только две вещи: чтобы ребенок вовремя ел и не забивал себе голову пустыми фантазиями. Оставалась еще бабушка. Но она была тоже вечно занята. К тому же она была совершенно самодостаточна. А Маринке так хотелось быть кому-то необходимой! Часто, возвращаясь поздно вечером домой, девочка заглядывала в окна домов, пытаясь рассмотреть кусочек чужой жизни. И почти всегда ей казалось, что за тонким стеклом теплее и уютнее, чем в ее очень чистом и очень пустом доме. Наверно как раз это желание – желание поближе увидеть чужую жизнь и, может быть, стать ее частичкой, согреться чужим теплом – и привело ее в квартиру Старого Капитана.
О своей мечте девочка никому не говорила. Потому что нет и не может быть в нашем мире такой профессии – домовой…
И вот, оказывается, что такая профессия есть! Что здесь, в Городе Колокольчиков, на нее можно устроиться (ох, до чего же не сказочное слово!)… Маринка ошеломленно посмотрела на бородача. Тот даже удивился:
– А разве ты не за этим сюда пришла?
Девочка молча покачала головой. Нет, не за этим. Она хотела научиться летать. Не во сне, наяву…
Бородач подошел к Маринке, присел перед ней на корточки, взял девочку за ладони…
– Ну, это само собой. Как иначе ты сможешь попадать к людям, которые живут выше первого этажа… И шапку невидимку выдадим. Все, как положено.
Маринка беспомощно и устало улыбнулась: надо же, и здесь мысли читают! Хоть значок заказывай: «Читать мысли без спроса строго воспрещено!» Хотя это вряд ли поможет… «Ведь так?» - взглянула она на бородача.
Тот слегка усмехнулся:
– Кстати, меня зовут Игорь Петрович, – он поймал еще один ее взгляд. – Ну… или просто Игорь.
ГЛАВА ШЕСТАЯ, и без которой понятно, что в сказках исполнение желаний всегда связано с выполнением условий. А также ясно, что и учителя иногда бывают правы.
Проснувшись, Маринка еще долго валялась в кровати, не открывая глаз (суббота, однако – куда спешить?). Сон про Город Колокольчиков помнился необычно ярко и четко… Улыбаясь, Маринка вспоминала, как холодили кожу мелкие брызги фонтанов в парке, какими легкими и буквально ледяными оказались почти круглые колокольчики, висящие на ветке дерева, как лучились морщинки в углах глаз у Игоря Петровича, когда он смеялся над первыми неуклюжими Маринкиными попытками взлететь, как она потом пыталась перед зеркалом примерить шапку-невидимку (связанную из белой, очень пушистой шерсти, с большим помпоном на макушке), но никак не успевала увидеть свое отражение в зеркале…
Повалявшись так минут пятнадцать, Маринка решила, что пора все же вставать. Сладко потянулась и… руки, коснувшись спинки кровати, наткнулись на что-то мягкое, шелковисто-пушистое. Маринка рывком села. Взяла в руки вязаную пушистую шапочку с большим помпоном. «Значит, это все же был не сон…» – толкнулось в голове. Осторожно-осторожно девочка надела шапку на голову. Ничего не изменилось. Для того, чтобы проверить, «сработала» ли шапка-невидимка, требовалось добраться до зеркала. А попробуйте это сделать, если ближайшее – в маминой комнате. Совершенно немыслимо было сунуться туда в шортах, футболке и вязаной зимней шапке… На улице – жара, не смотря на то, что сентябрь идет к концу. К тому же шапка неизвестна маме «в лицо», так что, если Маринка осталась видимой, вопросов будет море… Девочка поднесла руки к глазам. Руки как руки… Загорелые, в мелких царапинах (дразнила Ефима). Должны ли они быть видны, если она – невидимка? Видела ли она сама себя вчера? Маринка не помнила. Ее размышления прервал легкий скрип открываемой двери:
– Маринка, вставай! – мама возникла на пороге. Девочка замерла на своей кровати, боясь пошевелиться, двинуть одеяло. Мама постояла с минуту, оглядывая комнату. С неудовольствием остановила взгляд на раскрытом окне. Громко сказала в пространство:
– Ну вот! Полюбуйся на свою внучку! Опять сбежала с утра пораньше! В окно, естественно! Дверей, видите ли, у нас в квартире не существует! А ведь знала, что сегодня утром ее ждет репетитор по английскому! Потому-то и сбежала, вся в тебя! А полюбуйся-ка на ее оценки… – Фраза, вне всякого сомнения, предназначалась бабушке. Маринка обрадовалась. Она любила, когда бабушка заходила в гости. Когда мама отвернулась от кровати, чтобы изучить стол дочери (занятие это было не простое, но мама в юности увлекалась археологией, и потому дневник извлекла из завалов с третьей попытки), Маринка осторожно освободилась от одеяла, напружинила в себе какие-то струнки и… вылетела мимо мамы в прихожую. За дневник она не волновалась – двойку за контрольную еще не выставили, а тройка по трудам не считалась. Мама знала, что Маринка не в ладах с учительницей. «Ой, а я совсем не удивляюсь тому, что происходит!» – весело отметила она. Действительно, удивления не было. Была только радость. Она росла, щекотала Маринку миллионом пузырьков – «Во мне словно открыли бутылку с газировкой», – хихикнула девочка. Она опустилась на пол в самом темном углу прихожей. Здесь стоял массивный старинный комод. Он только чуть-чуть не доходил до стены. Ровно на столько, чтобы Маринке боком протиснуться. Эта узкая щель была совершенно не видна - ее закрывали собой висевшие на прибитой рядом вешалке пальто и куртки. А если протиснуться по ней до конца и умудриться завернуть за угол комода, то можно попасть в небольшую «комнатку». Ведь он стоял в нише, и сильно (на два Маринкиных шага) не доставал до ее стенки. Здесь был Маринкин тайник. Девочка нащупала в темноте фонарик, щелкнула им. Осветила стену. Где-то тут должен быть вбит гвоздик, Маринка это точно помнила, потому что не раз царапала о него плечо. А, вот он. Лучшее место для шапки-невидимки! Никто не найдет! Девочка повесила шапку. Привычно села на пол, привалилась спиной к стене.
Радость в ней поутихла. Она задумалась над условиями, которые поставил ей Игорь Петрович. Их было, естественно, три. Во-первых, никто не должен был знать или догадываться о том, что Маринка пользуется шапкой-невидимкой. При нарушении этого условия шапка отбиралась. Простое и понятное условие. Во-вторых, надо было внимательно следить, чтобы не оторвался помпон - именно он помогал Маринке летать. Это тоже просто и понятно. Что-то вроде техники безопасности. В-третьих, после 12 ночи работать домовым ей, как несовершеннолетней, запрещалось. Что, в общем-то, тоже было понятно. Но именно это условие заставляло Маринку вздрагивать. Уж слишком страшной была кара за нарушение… Не снял шапку до того, как часы пробили полночь, – останешься невидимкой навсегда. Однако, поразмыслив хорошенько, Маринка решила, что и третье условие – нестрашное. Ну, в крайнем случае, она нарушит первое… Останется без сказочной работы, но – «видимкой», самой собой, Маринкой. Решив так, она тряхнула головой и прислушалась к разговору в комнате. Мама и бабушка, оказывается, опять спорили…
– Ты знаешь, что мне недавно заявила Маришина учительница по литературе? – мамин голос был громким и неприятным, она явно была «на взводе». – «Ваша дочь, – говорит, – вообще какая-то странная. Не от мира сего. Ни друзей у нее, ни увлечений нормальных…». И ведь права!
Что ответила бабушка, Маринка не слышала. Потому что подступили слезы, защипало в горле, зашумело в ушах. Плакать она не стала. Сколько уж плакала по этому поводу… Права была учительница, ой, как права… Не было у Маринки друзей. Иногда просто казалось, что в момент рождения на ней кто-то поставил штамп: «Не такая». И с тех пор слова эти, в разных, правда, вариациях, преследовали ее повсюду. «Девочка со странностями» – самое мягкое определение, которое ей давали. Даже мама… Стоило Маринке, как аргумент в споре, произнести «ну, я же… (слышу, вижу, делаю, не делаю)» как сразу звучала знакомая фраза: «Ну, так это ТЫ! Ты же у меня – вечное исключение из всех правил!» Часто Маринке казалось, что вокруг нее провели круг. И она обречена быть внутри этого круга одна. Не с кем поговорить о том, что происходит в этом круге. Даже старший брат Мишка, который хоть и жил теперь в другом городе, но часто приезжал и Маринку очень любил, никогда не разговаривал с ней о чем-то «таком», необычном с точки зрения НОРМАЛЬНОГО человека. Стоило Маринке заикнуться ему о том, что она «слышит» и понимает деревья и камни, чувствует руками чужую боль, умеет разгонять облака, как он тут же бросал сухое: «Извини, я в это не верю. Давай о чем-нибудь другом поговорим». А ее разрывало на части! Откуда-то в голове брались знания, но не с кем, не с кем, не с кем было о них поговорить. А самой ей было не понять, откуда они берутся, что с ними делать?.. Хорошо это, что она такая, или дурно?.. Иногда казалось – ну, правда, стать бы такой, как все! Перестать быть «исключением» (откуда?)… А потом вспоминалось, как же это здорово - уметь строить во снах свои миры… Взять в руки камень и увидеть здание, которого уже давно нет, но частью которого он был когда-то… Или тихонько гладить мамин лоб, чувствуя, как сквозь пальцы уходит головная боль, мучившая ту весь день… Не видеть, не чувствовать, не мочь всего этого было равносильно предложению добровольно оглохнуть или ослепнуть. Зачем?! И Маринка научилась жить одна. Друзей ей заменили знакомые деревья, камни, кошки и собаки. И все-таки… Все-таки порой очень хотелось иметь Друга. Просто до слез хотелось. Маринка шмыгнула носом. Потом опять прислушалась к разговору и крикнула:
– Мама! Бабушка! Я здесь! Ну, прекратите спорить… – и, уже вылезая: – Мам! Только я на английский не пойду… И ничего я не вредничаю… Просто не пойду. Должны у меня быть выходные?! И так столько дел…
(Продолжение следует)