В третьей части эссе о средневековых легендах о короле Артуре все сходится воедино. И волшебные источники, и озерная владычица, и лошадиная сущность госпожи Рианнон. Искусствовед Дарья Тоцкая снова открывает «Мабиногион», Уладский цикл, шотландские предания и рассматривает древние камни с изображениями невиданных существ.
Великобритания — островное государство, и все странное и внебытийное ожидаемо населяло в представлениях его жителей не только леса и болота, но и в моря. Соответственно, некие отношения с посмертием и бессознательным выстраивались в ритуалах, связанных с водой.
Если финикийцев часто обвиняют в жертвоприношениях с участием огня (а фигурировали в жертвоприношениях якобы младенцы), то кельтам можно было бы попенять водными обрядами с человеческими жертвами. На это указывает целый пласт сюжетов, вбирающих в себя образы богов, духов и детей. И далеко не всегда эти истории заканчивались так же хорошо, как в случаях с Талесином или Ланселотом.
Начнем мы с наиболее известных шотландских духов, уносящих детей под воду. Это келпи, духи-лошади, которые всегда отличаются внешне от настоящих лошадей. Мы не будем касаться мелких деталей вроде развернутых назад копыт (такие свидетельства неземного происхождения есть, например, и у карпатского демонического коня Татоша). Укажем лишь, что шотландские келпи обладают изменчивой формой, как и кельтский бог воды Букку: то молодой мужчина, то черный конь… Так что легенды о келпи могут указывать на остатки ритуалов в честь морского бога-угря (змея?). Важно вспомнить и состав колесницы Кухулина в Уладском цикле: один конь черный, другой серый. Второй жеребец напрямую связан с озером, из него конь появился, в него он и уйдет после смерти полубога.
Большинство легенд о келпи повествуют, как играющие у воды дети забирались на спину демонической лошади и одному (или никому из них) не удавалось спастись. Со временем такие страшные истории обрастали нравоучениями в контексте христианства: дети вместо присутствия на службе играли на природе, то есть не думали о спасении души, вот и поплатились.
Впрочем, чтобы спастись от келпи, можно было отрезать палец… Другие легенды рассказывают о взаимодействии демонических водных коней со взрослыми людьми, что крайне важно для понимания ритуальной привязки сюжета. Духов-коней обманом заставляли пахать (мотив прорастания зерен из земли и связанные с этим, по всей видимости, жертвы) или даже жениться на себе. Во втором случае конь изначально, так сказать, был не в позиции силы, его вела девушка на цепочке — больше похоже на участие в некоем ритуале ведьмы и жреца в образе коня.
Взрослым смерть от келпи в легендах не угрожает — так что, как ни прискорбно, мы снова задумываемся о связи образа речных коней и ритуалов с детскими жертвоприношениями, вероятно, имевшими место в кельтской культуре или в предшествующие ей времена. Чтобы понять, как двойственный образ «человек-лошадь» мог указывать на ритуальные действия, достаточно посмотреть на Пиктские камни в Шотландии, на одном из которых и правда есть изображение кентавроподобного мужчины-коня. На другом — козлорогое четвероногое существо, у которого вместо ног морские завитушки. Есть еще свившиеся друг с другом, будто змеи, кони с рыбьими хвостами… Так как пикты жили в Шотландии со времен Железного века вплоть до раннего Средневековья, вполне очевидно, что информация об их ритуалах просто перетекла в местные легенды.
В целом мы видим прямую связь легенд о келпи с балканскими, австрийскими и восточнославянскими ритуалами «вождения коня», в которых почти всегда участвуют дети в образе «королей» или «королев» праздника, а также кони или переодетые в них мужчины, ведьмы в образе русалок. То есть образ келпи — это не часть локальных шотландских верований, а отголоски ритуалов с участием жрецов, существовавших на территории от побережья Атлантики как минимум до лесов Воронежа.
…Снова обратимся к фигуре Рианнон из «Мабиногиона» и к ее связи с богиней лошадей у кельтов Эпоной. У Эпоны существовала альтернативная «версия» под названием Ригантона (как похоже на Рианнон!), что означало «царица». Эпона — достаточно широко распространенная среди кельтов богиня, «профессиональные» функции которой выходят далеко за пределы покровительства скотоводству и разведению лошадей. Она не только наездница, но и обладательница корзин с зерном и плодами (идея рождения-умирания, как в образе Великой Матери). А еще Эпона — целительница, чье изображение находят возле не раз упоминаемых нами кельтских купелей. Она же и провожатая в мир мертвых, и «связная» с этим миром.
Эпона не исключительно кельтское изобретение: если мы посмотрим на Фракийского всадника (Балканы), то увидим, что на наиболее древних изображениях он не просто так едет в одну сторону, слева направо. Это направление символизируют естественное течение жизни, от рождения к смерти, на правую, истинную сторону — в небытие. Фракийский всадник правда едет к дереву со змеем, а дерево — это и есть изначальный образ древней богини по образу Великой Матери, древом была она сама до антропоморфного периода, а змеем был ее сын-любовник. Фракийский всадник же потом перекочевал в образ христианского Георгия Победоносца, прихватив с собой змея и коня, только сюжет изменился, утратив свой изначальный смысл.
Есть подозрения, что Эпона значительно позже стала представать в образе всадницы, а изначально она была все той же «богиней демонов» с изменчивым обликом: то женщина, то кобылица (привет, Локи). Именно эта изменчивость позволила ей произвести на свет то ли одного, то ли двоих детей (в разных историях), которым было суждено стать правителями. С этим связана навязчивая тема объединения человеческого ребенка с мотивом рождения жеребенка кобылой, и это объясняет странноватое совпадение в «Мабиногионе»: у Рианнон долгое время нет детей, а от одной кобылицы не удается получить жеребят. Впрочем, в нашем распоряжении есть еще записи ритуалов кельтов, нужно разве что делать скидку на то, что они велись иногда враждебными к язычеству христианскими деятелями: на это указывает сам тон некоторых записей, пренебрежительный, обличающий.
Но перед этим приведем в пример некий римский ритуал: лошадь расчленяется, две группы людей бьются за обладание черепом как талисманом на ближайший год вперед, а хвост (есть основания считать, что это был половой орган коня) доставлялся правителю. Вспомним верования о привезенному в Италию пенисе орфического Диониса и о несчастном Осирисе, вынужденном в загробной жизни тоже обходиться без этой части тела.
А теперь ритуал кельтов, записанный осуждавшим его христианином: правитель из местности в северной Ирландии совокупляется с белой кобылой, после следует череда различных действий по расчленению, варке, купанию и питью все той же воды, куски мяса поедаются общиной. И это не оргиастическое глумление, а ритуал освящения власти правителя под эгидой Эпоны. Сохранилась еще скандинавская версия инаугурации, записанная в XI веке: лошадь расчленяется, ее кровью окропляется священное дерево (мы снова видим мотив связи лошадиной богини с более древним образом богини в виде дерева). Скандинавы использовали лошадиный череп не только в ритуалах для привлечения благ, но и для проклятий (двойственная сущность лошадиной богини — жизнь-смерть, любовь-страх). Считается, что само имя Эпоны означает «большая кобыла», впрочем, она такая не одна, греческая Деметра тоже не избежала изображения в образе лошади, и она тоже была связана с зерном и аспектами умирания-воскрешения (с Деметрой это произошло в Аркадии).
Кажется, мы узнали уже достаточно, чтобы перестать отрицать связь Эпоны с Рианнон. Кухулин, кстати, в Уладском цикле тоже переживает цепь странных событий с мотивом подмены жеребенка в момент своего рождения. Так что история родов Рианнон — в каком-то смысле копия истории рождения Кухулина.
Келпи — вероятно, шотландский образ жрецов морского бога, а накелави — шведский, возможно, заимствованный у шотландцев, но также связанный с мором, погубленными посевами и образом мужчины как «подателя смерти». Любопытно взглянуть и на остатки былых верований в виде июльского (славянские и балканские ритуалы с конем и русалками ведь тоже из теплых времен года) ритуала Rapa das Bestas в североиспанской Галисии, где юношам нужно было обуздать диких коней.
На основе вышеизложенного мы можем частично реконструировать более древние ритуалы времен матриархата. Мотив неузнавания родного сына Рианнон и более того, его поедания — это, скорее всего, отсылка к Великой Матери и ее двум ипостасям: рождать и принимать в себя (физическая смерть). Ребенок отдается родными родителями на воспитание к названным родителям — здесь также все достаточно прозрачно, и через то же проходит Кухулин (эти сведения не противоречат обычаям кельтов, они часто отдавали детей на воспитание друзьям и союзникам). Но вождение демонического коня на цепочке женщиной и принуждение к совокуплению — это уже истинно детали ритуалов, в которых в качестве коней выступали молодые люди, вероятно, уже прошедшие инициацию. Утащенные под воду демоническими лошадьми дети — такие же следы ритуала мены, как и утопляемые в жертву жеребята. Однако рискнем предположить, что изначально образ коня воспринимался как путь индивидуации, как символ судьбы человека (всегда оканчивающейся смертью), отсюда и связь. Движение для древних — буквально жизнь, и пока в Каменном веке человек был способен выходить на охоту за лошадьми или оленями, а после был способен идти за конем при пахоте, — жизнь продолжалась.
Сакрализация образа коня — это не изобретение кельтов, а пережиток времен, когда дикие лошади лесов, равнин и болот свободно бродили по землям Евразии. В космогонической битве шумерских Тиамат и Мардука ветры-лошади призываются в качестве помощников, открывающих пути на все четыре стороны. Герой кельтов Кухулин разъезжает на колеснице, в которую впряжена двойка коней магического происхождения. Шаманы Средней Азии верят, что образ коня помогает достичь подземного царства мертвых. Из этих разрозненных кусков складывается цельная картина: образ коня — пережиток верований времен Каменного века, некий открытый путь и счастливая возможность достичь истинных целей. Образ коня соотносится в этом контексте с физиологическим образом мужского начала, с аспектом скорости — вместе же эти два понятия связаны со стремительным соитием с женским началом: женским образом как символом планомерного, неспешного природного порядка вещей.
…Уподобляясь кобылице, женский образ напоминает о скоротечности человеческой жизни, становится побуждением к действию на пути индивидуации: достичь истинного предназначения как можно скорее. Конечная точка путешествия верхом на символическом коне — всегда смерть. На этом и основано взаимодействие с образом смерти и царством мертвых образа коня в различных культурах.
#корольартур #средневековье #искусство #формаслов