Синий цвет (окончание ) Андрей Томилов
В конце загородки, ближе к свободному течению, вода бурлила, вспучивалась, теснилась под свежим льдом и невольно подмывала его. Подмывала. Ночной мороз трудился на славу, и лед крепчал, но днем чуть оттепливало и бурливые потоки снова истончали ледяную скорлупу, делали её хрупкой и ненадежной.
Бабушка чуть покачнулась, не удержала равновесие и сделала тот роковой шаг, наступила на тонкий лед.
Лед легонько хрупнул и просто исчез, не затрещал, не провалился с треском, он просто исчез. Старая женщина охнула, легко опустилась в студеную воду и ухватилась за край промоины, с трудом сопротивляясь напористому течению. Провалившись сразу по грудь, она быстро погружалась, вода переливалась через плечи, ужас расширил ее глаза до предела, крик застыл на синюшных губах, но так и не смог вырваться в морозный воздух.
Дед отбросил пешню и кинулся на подмогу, ухватил старуху за одежду, и она впилась костлявыми руками в него.
Течение, стремительная, таежная река оказались сильнее двух старых людей. Река легко справилась с ними и быстро, без мучений, спрятала обоих под лед, утащила в вечность… в небытие…
Зашумела дикая тайга, завыла на разные голоса, окуталась внезапно налетевшим снежным зарядом. Снег резко ударил в лицо Санке, который возился с очередным бревном, трелюя его в сторону юрты. Снег так напористо колол прикрытые глаза, так завывал и всхлипывал поднявшийся ветер, что Санка почувствовал беду.
Воткнув в бревно топор, он выпрямился и стал нюхать воздух, словно хотел понять, с какой стороны надвигается большая беда. Но так ничего и не уловив, двинулся к юрте. Стариков не было. Санка заторопился, стал сбиваться с тропинки, ведущей к реке. Выйдя на берег, он сразу понял, что случилось непоправимое: стариков не слышно, значит, их просто нет, а в журчании воды возле ловушки появились новые звуки, указывающие на то, что промоина расширилась, открылась.
Упав на колени, Санка ползал по тонкому льду, ощупывая его, не веря в случившееся горе. Но нашел только острую пешню с деревянным черешком. Дед очень дорожил этой пешнёй, она и правда, была удобная и легкая в работе.
Зима выдалась вьюжная, метельная. Частые ветра бесновались, закручивали кроны деревьев, а морозы делали деревья хрупкими, помогали ветру ломать сучья, кроны, выворачивать вековые стволы.
Горе, навалившееся на молодого таежника, никак не проходило, не отпускало от себя.
Якур, как и обещал, заехал по пути из поселка, привез продукты, привез для деда новую малицу. Узнав о случившемся несчастье, долго молчал, курил маленькую трубочку, уставившись на огонь. А за стенами юрты бесновались нескончаемые порывы ветра. Казалось, что это злые силы тайги, вырвавшись на волю, носятся друг за другом и радуются свободе, радуются навалившемуся на людей горю. Ухают и гогочут, прыгают и кувыркаются, - бесятся.
Якур ночевал. Уговаривал Санку поехать с ним, в новое стойбище, обещал помочь поставить там, на новом месте юрту. Говорил, что там много людей, что они помогут жить. Но Санка не соглашался, он боялся перемен, боялся новых, незнакомых мест и тропинок. Боялся неизвестности.
Здесь у него все пройдено, запомнено, все тропинки измерены шагами, а в сторону калтуса устроена целая изгородь по которой легко ориентироваться, когда ходишь по ягоды. Это был знакомый калтус, и на нем всегда родилось много ягод. А что будет на новом месте? Да и кому он там нужен, со своей немочью. Санка не хотел, чтобы ему помогали из жалости, он всегда очень остро это чувствовал и переживал.
- А…. Вульга…? – Спросил он с каким-то придыханием.
- Вульга осталась в поселке. Она выучилась на фельдшера и теперь там работает. Она приезжала к родителям, они пастушат, с оленями.
Якур внимательно посмотрел на молодого парня, покачал головой и зачем-то прищелкнул языком.
- Ладно, поеду я. Ты уж, как-то живи. Долгая у тебя будет зима, долгая.
Зима действительно оказалось безмерно долгой, вьюжной и морозной. Снегу было мало, оттого и лютовали морозы, а местами, на мысах, завывающие ветры и вовсе вылизывали землю до наготы, напрочь унося малый снег в леса, да кущи.
Такая малоснежная зима, хоть и холодная, помогла Санке пережить, перезимовать. Ловушки, сооруженные еще с дедом, а потом и самостоятельно, работали исправно, то и дело, снабжая охотника глухарятиной, да зайчатиной. А однажды в ловушку попал неведомый зверь, которого Санка раньше никогда не встречал и в руках не держал. Зверь был больше зайца, с мягкой, приятной на ощупь шерстью, с кисточками на ушах и удивительно острыми когтями. Именно по остроте когтей Санка и решил, что этот неведомый зверь, с приятным, лесным запахом шерсти, не кто иной, как рысь, дикая, таежная кошка.
Дед Ойка однажды рассказывал, как они охотились, еще по молодости, и на его товарища напала рысь. Зверь сидел на толстом дереве с обломанной вершиной, караулил добычу. Внизу, под деревом проходила тропа, по ней дикие олени ходили на солонец, вот рысь и караулила добычу. А получилось, что охотник запоздал, и шел по этой тропе уже в сумерках. Рысь бросилась на него и стала убивать, но вовремя поняла, что это человек, отпрыгнула в сторону и долго стояла, смотрела на лежащего человека, потом медленно, словно нехотя, удалилась. Напарник тогда отделался крепким испугом, да несколькими царапинами, - повезло ему.
И вот теперь Санка сам поймал этого легендарного и очень редкого зверя. Аккуратно сняв шкуру, Санка разделал тушку и наварил много мяса. Ах, какое это вкусное мясо! За свою короткую жизнь он уже пробовал разное мясо: лось, олень, медведь, заяц, белка, утки, гуси, лебеди, глухари, рябчики. Каждое мясо имело свой, определенный вкус, свой запах, свою пряность. Очень вкусной казалась лосиная губа, или медвежьи лапы. Нравился Санке сырой костный мозг, добываемый из оленьих ног. Бабушка называла это лакомство смачным и коротким словом «чомга».
Всякое мясо нравилось, даже скользкая белка, сваренная со смородиной и рябиной, была вкусной, но такого мяса, как у этого зверя, Санка еще не пробовал. Очень ему понравилось мясо рыси.
Весной, когда солнышко снова стало теплым и редко пряталось за тучи, когда снег присел, прижался к самой земле, а возле берега реки уже можно было услышать звонкий, радостный ручеек, снова приехал дедушка Якур. В этот раз он жил в Санкиной юрте много дней.
Они вместе разобрали и вытащили на берег заездки, чтобы весенняя «дурная» вода не унесла ловушки. Вместе наметили место для строительства зимовья и даже начали строить, положили два венца. Дедушка Якур был сильно против строительства, но Санка настаивал, и тому ничего не оставалось, как только помогать.
Потом дедушка уехал. Санка снова остался один, со своими заботами о добывании пищи, приятными хлопотами по строительству нового жилища, остался со своим синим цветом и прекрасными звездными узорами, нарисованными воображением.
К середине лета Санка построил свой дом. Уложил в стопу все заготовленные бревна. Эта работа здорово отвлекала его, не позволяла задумываться об одиночестве, о немощи, которую он даже мало замечал.
Закончив строить стены, Санка столкнулся с неразрешимой проблемой: как делать крышу? И вообще, как строить дальше? Он же ни разу не видел дом с крышей. Вообще не видел, ощупывал старое, развалившееся зимовье и все. На нем не было ни потолка, ни крыши. Все Санкино строительство застопорилось.
Он снова целыми днями бродил по калтусу и собирал приспевающую клюкву, да редко попадающуюся морошку. В бору отыскивал бруснику и грибы. Грибы резал на пластинки и сушил их, то на солнышке, когда оно еще грело, но в основном у костра, на листике, оставшемся от бабушки.
Готовил дрова. Много дров, чтобы зимой можно было их не жалеть, подкидывать и подкидывать в костер посреди юрты.
Когда началась зима, совсем по-другому засвистели назойливые ветра, зашумели кронами ближние деревья, когда в лицо прилетали целые пригоршни колючего снега, и на душе стало совсем пусто, Санка услышал дальний хруст оленьих бабок.
Оказывается, он уже давно прислушивался, словно ждал кого-то, и вот, вдалеке стало слышно, как бегут олени, как хрустят их уставшие копыта, как тяжело дышат загнанные животные.
Еще издали Санка понял, что нарты не одни, их несколько. А когда они подъехали к юрте, и даже еще не остановились, почувствовал, что здесь Вульга. Сердце снова, как и в прошлый раз, остановилось, а потом так запрыгало, что Санка побоялся, что это увидят другие и прикрыл его рукавицей.
С Вульгой приехал и дедушка Якур. А еще приехал молодой, но очень важный начальник, так понял Санка, как только пожал незнакомцу мягкую, расслабленную руку.
Санка пытался угощать гостей ухой, которая была сварена из сухой рыбы, но такое угощение понравилось только дедушке Якуру, он очень хвалил варево. А Вульга накрыла низкий стол привезенными продуктами. В юрте так приятно пахло, что у Санки кружилась голова. Вульга сама вскипятила чайник и заварила свежий чай. Она то и дело брала Санкину руку и вкладывала в неё кусочки колбасы, сыра, хлеба и других вкусных угощений. Подливала ему сладкий чай.
Дедушка Якур объяснил, что начальник, его звали очень необычно: Константин Кириллович, приехал специально, чтобы поговорить с Санкой. Санка ужаснулся, когда услышал такое имя, он сразу понял, что никогда не запомнит его, а если и запомнит, то никогда не сможет выговорить.
А еще Санка понял, что этот самый Константин Кириллович и есть тот русский, о которых иногда рассказывала бабушка, - запах от него был совсем не такой, как от нормальных, знакомых с детства запахов людей. Санка понимал, что это не совсем уж плохо, коль с этим человеком приехала даже Вульга, но насторожился.
Константин Кириллович действительно, в понятии Санки, оказался не очень хорошим человеком, - он стал уговаривать его бросить свою тайгу и переехать в поселок. Обещал выписать документы, - оказывается, все люди должны иметь документы, обещал поселить его в отдельную комнату в общежитии, где не нужно будет всю ночь жечь костер, там и так будет тепло. Обещал направить к нему учителей, которые обучат его грамоте, он много чего обещал, но Санка и не думал соглашаться, упорно молчал, уронив дико заросшую голову на грудь. Константин Кириллович даже говорил о каких-то врачах, которые смогут обследовать Санкины глаза.
И только несколько тихих слов, сказанных Вульгой, все решили. На третий день обоз, состоящий из четырех нарт, увозил Санку в новую жизнь. Странно это выглядело, но Санка все выворачивал шею, чтобы повернуться лицом к покинутому стойбищу, к оставленной юрте, одиноко торчащей на берегу таежной реки и кособокому срубу зимовья, казалось, что он все это видит…. Видит, и прощается….
Андрей Томилов