ОНТОЛОГИЯ НООСФЕРЫ. Эмпирические обобщения. Окончание

Итак, есть то, что было обозначено как место, то, что одно, неподвижно расположено. И одновременно, несомненно, длится. Но длится не потому, что было вчера. На вчерашней добродетели, как выражался Вольтер, не уляжешься спать.

Дление возможно, если воссоздано некое усилие моего присутствия. Ме­сто человека во Вселенной или онтологическая укорененность, случающаяся как живое усилие.

Вот этот момент постараемся прояснить с помощью феномена науки и феномена понимания. Наука представляет собой универсальное измере­ние человеческой деятельности.

Такое стало возможно с появлением философии, которая самим фактом своего существования (то, что было обозначено как «ре­альная философия») сделала возможным универсальные, доказательные и теоре­тические суждения. Философы исходили из того, что об опыте мы можем выска­заться доказательно и теоретически, если на опыте будем смотреть через призму специальных приспособлений, конструкций. Познание и есть конструкция, внут­ри которой возможны доказательные, универсальные суждения науки, тогда как эмпирические факты противоречивы, бесконечны.

И в этом переплетении тысячи тысяч разнородных и рассыпающихся эмпирических сведений можно увидеть закон или внутреннюю связь, если приставить искусственное приспособление, теоретические конструкции идеальных предметов, которые инициируют жизнь сознания (а та, в свою очередь, или есть вся, или ее нет вовсе. Некий «юношеский максимализм» сознания).

В науке есть особые части (не научные теории и гипотезы), некие образо­вания, служащие «оживлению» научного труда в эфире жизни сознания. Такого рода образования прежде всего видны в деятельности ученого-натуралиста.

Для последнего мир индивиден, ибо существует на волне его же усилия, которым он себя ставит в некую метафизическую точку из которой натуралист воспринима­ет вещь, случившуюся в акте восприятия вещи. Не нужно думать, что натура­лист порождает вещь, но он порождает такое отношение к вещи, когда вещь является частью его самого, его невербального персонального корня, ушедшегов эту вещь.

Вслушаемся в сказанное Вернадским о Гете: «Дело жизни ученого натуралиста, требующее огромного труда, знания, точности, заключается в та­ком учете и описании «естественных» природных тел и явлений. Оно дает ему удовлетворение и глубокое переживание научной истины, для некоторых инди­видуальностей полное переживание природы, словами непередаваемое, как это было для Гете». — Вернадский В. И. Мысли и замечания о Гете как натуралисте // Вернадский В. И. Труды по всеобщей истории науки. М., 1988. С. 238. Или вот еще: «Он (Гете. — И.Б.) ощущал природу как целое и нераз­дельное в общем и в отдельных случаях». — Там же. С. 237.

Ученый-натуралист стремится прежде всего к сбору фактов, и этих фактов, естественно, бесконечное количество. Гете даже цитирует Бюффона: «Собирайте, собирайте факты, чтобы получить идею». Как мы обычно считаем: факты являются основанием каких-то гипотез и теорий. Но не они, что обычно интересует философию^, являются главной частью, ядром науки^.

«Научные теории, модели, гипотезы, обобщения в первую очередь занимают философскую мысль, и они нередко представляют то, что называется наукой в философском мышлении». — Вернадский В.И. О жизненном (биологическом) времени // Вернадский В.И. Философские мысли натуралиста. М., 1988. С. 310

«Ни научные теории, ни научные гипотезы не входят, несмотря на их значение в текущей научной работе, в эту основную и решающую часть научного знания. ... Основное значение гипотез и теорий — кажущееся. Несмотря на то огромное влияние, которое они оказывают на научную мысль и научную работу данного момента, они всегда более преходящи, чем непререкаемая часть науки, которая есть научная истина и переживает века и тысячелетия, может быть, даже есть создание научного разума, выходящее за пределы исторического времени - незыблемое во времени геологическом — «вечное». — Вернадский В.И. Научная мысль как планетное явление // Вернадский В.И. Философские мысли нату­ралиста. М., 1988. С. 101. Тогда как основная часть «научного творчества и научной мысли - эмпирические понятия (факты) и эмпирические обобщения - отходят для философии на второй план». — Вернадский В.И. О жизненном (биологическом) времени // Вернадский В.И. Философскиемысли натуралиста. М., 1988. С. 302.

Факты, хотя и точно, добросовестно описанные, бесконечны и противоречивы. Ко­гда-то наступает момент и... возникает переживание истины, «полное пережи­вание природы». Полное, но ведь факты же не все, а переживание полноты есть.

Ясно ведь, что это переживание полноты не из обилия фактов. Они и не могут быть всеми, но наступает этот момент переживания истины. Достоверность ис­тины, которая прерывает череду фактичности, а такое достоверное пережива­ние истины, невербальное, «словами непередаваемое» и упаковано в «тела ре­альности», которые и есть эмпирические обобщениями. — Вернадский В.И. Проблема времени в современной науке // Вернадский В.И. Философские мысли натуралиста. М., 1988. С, 234.

Когда мы пытаемся разобраться, что такое эмпирические обобщения, то необходимо приостановить в себе действие схем предметного языка. Он как бы «подставляет» нам понимание эмпирических обобщений как неких теоретиче­ских обобщений, основанных фактах. Научные обобщения не содержат в себе ничего, чего нет в фактах, «не выходят за пределы фактов, на них основывают­ся; они не вносят никаких новых представлений в науку, которые бы в фактах не заключались». — Вернадский В.И. О жизненном (биологическом) времени // Вернадский В.И. Философские мысли натуралиста М., 1988. С. 310

Смысл эмпирических обобщений будет понятнее, если обра­титься к феноменологической абстракции или феноменологическому сдвигу внимания.

Тогда феномен науки предстает в виде единства двух моментов: нау­ка как некое знание или объективное и естественно развиваемое содержание, от нас независимое, и одновременно в виде «знания о знании» или нашей способ­ ности воспринимать, воссоздавать условия и посылки познавательного акта.

Иначе говоря, ученый-натуралист должен сам занимать место в мире в качестве мыслящего и понимающего существа, а последнее предполагает, что натуралист должен всегда реализовывать некую полноту и связность созна­тельной жизни (или порядок природы, порождающей упорядоченность вещей природы), чтобы внутри этой полноты и телесности сознания стали возможны универсальные научные суждения.

В.И. Вернадский не идет далее констатации того, что натуралист, находясь на научных позициях «научного охвата природы ...по существу в своих суждениях стоит бессознательно на почве, далеко пре­вышающей современные достижения научной мысли... На его мировоззрение и вытекающие из него его суждения ... бессознательно и независимо от его воли влияет большее целое, чем то, которое в данный момент охвачено научным ми­ровоззрением.

В своей научной работе, в установке научных фактов и их эмпи­рическом обобщении натуралист неизбежно и всегда связан не только с математическими и логическими достижениями своего времени, но еще, может быть, больше - с тем огромным неизвестным, иррациональным, которое вскро­ется - и то не целиком - перед человечеством в логической и математической форме только при дальнейшей будущей эволюции его мысли». — Вернадский В.И. Принцип симметрии в науке и философии // Вернадский В.И. Философские мысли натуралиста. М., 1988. С. 216.

Воспользуемся уже введенной феноменологической абстракцией различения содержания на­учного знания и бытия этого знания (или факта его существования). В.И. Вернадский признается, что невозможно «выразить в логических и математиче­ских формулах целиком условия установления научного факта, научного открытия». — Вернадский В.И. Принцип симметрии в науке и философии // Вернадский В.И. Философские мысли натуралиста. М., 1988. С. 217.

И это понятно, ведь природа этих условий иная, не гносеологическая, а феноменологическая, т.е. онтологическая. Существование или факт научного знания предполагает организацию носителя научного содержания, ибо природ­ных или естественных оснований для такой организации и воспроизводства «носителей знания» недостаточно. Этот аспект существования феномена науки можно назвать — наука как культура.

Наука является культурой в той мере, в какой человек может владеть им же самим достигнутым научным знанием и воспроизводить условия, при которых эти знания достигаются и воспроизво­дятся.

Наука тогда выступает формой реализации человека в качестве человека, естественно не данного, но в природе наблюдаемого существа. Мир позволяет случаться человеческому феномену и человеческой жизни по законам самого же мира, но для этого необходимы некие искусственные образования (то, что можно назвать сильными формами культуры: наука, искусство, религия, фило­софия).

Существование или факт научного знания включает следующее: когда-то «впервые и однажды» научное открытие было сделано. Или иначе, когда собы­тие знания состоялось.

Научное знание состоит из событий знания, которые в себе самих содержат причины своего случания (тем самым, перед нами свобод­ные явления).

Так вот только после таких событий знания мы можем говорить в терминах законов. В этом смысле законы устанавливаются, задаются (как гово­рил А. Эйнштейн), а не существуют в непознанном мире, дожидаясь своего от­крытия. Ведь, одно дело уже состоявшееся научное открытие (событие знания) и совсем другое — случившееся событие знания.

В самом деле, каждому интуи­тивно ясно, что открытие в науке (событие знания) - это занятие тем, чего еще не делали и как еще не думали, что нельзя вывести из имеющегося знания на основании норм и правил (логика научного открытия возможна, но лишь тогда, когда открытие необратимым образом «однажды» и «впервые» состоялось).

Ес­ли открытие, событие знания невыводимо из имеющегося знания, и в этом смысле независимо от всего предшествующего знания, то оно происходит в не­котором неопределенном, до-культурном состоянии «длящегося настоящего».

Не анти-культурном, а неопределенно-культурном, потенциальном, лишь воз­можном (Кант называл этот неопределившийся мир «вещью в себе») состоянии.

Некая сфера актуальностей, которую можно прояснить с помощью терминов полноты жизни сознания, ее состояний и структур (т.е. когда мы говорим не о содержании знания а о событии или факте знания, используя метаязык).

Мы что-то начали познавать и кристаллизовались законы, которые позволяют нам познавать мир. Хотя это движение понимания не было движением к закону или норме.

Сфера сознательной жизни является формой, внутри которой воспроиз­водится телос науки или научно-познавательной активности. К самим формам творчества в бытии возможного неприменима логика «причинения», логика выведения из норм и предшествующих открытий, а «впервые и однажды» сде­ланное открытие (событие знания) совершается, лишь воспроизводя в локаль­ном присутствии открытия (события знания) условия и основания всей науки.

Эффект настоящего науки - когда научно познание все в настоящем и необра­тимо запрещаются попятные движения мира. Со сделанным открытием (собы­тием знания) что-то завязалось в мире в каких-то глубинах нашего бытия (то, что в философии и называется непознаваемым, или трансцендентальным.

Не­познаваемое в философии не какая-то эзотерическая таинственная сфера, а ука­зание на то, что наши действия порождают нечто, что уже не зависит от них.

Начинают действовать какие-то сцепления и связности, пришедшие в движение в результате нашего же действия. Например, общественными отношениями в философии называются не видимые коммуникационные связи, а то, что сцепи­лось в ином, невидимом пространстве. И нужно построить теорию, чем и был занят, положим, Маркс, чтобы прояснить эти невидимые, или трансцендентные общественные отношения) и что-то уже можно, а что-то нельзя.

Нельзя не по­тому, что кто-то что-то не учел или не был к чему-то готов. Такого рода объяс­нения на самом деле ничего не объясняют, но создают видимость объяснения, ибо, если мир так определился, то мы всегда имеем какую-то индивидуальную кристаллизацию опыта мира, теперь уже заданного в рефлексивной позиции своими моделирующими и понимательными средствами.

Известно, к примеру, что Гете не принимал научной картины мира Ньюто­на, существенным моментом которой было установление числовых закономер­ностей в описании естественных процессов, и дело не в том, что так поступило большинство современных ему натуралистов (опираясь на физические класси­фикации Аристотеля), а потому, что новое естествознание, ставшее возможным в XVIII в., складывалось в ярко окрашенной борьбе со схоластической традицией, опиравшейся на авторитет и труды Аристотеля.

Причем еше в XVIII в. универ­ситетские кафедры физики и теологии Западной Европы, занимавшиеся система­тикой мира, были на 80 процентов заняты аристотеликами (и это притом, что «отгремели» новации Галилея, Декарта, Гюйгенса, Эйлера, Ньютона).

Кол­лизия состояла в том, что и новое естествознание опиралось на труды Учителя, но только не философские, а опубликованные лишь в XVI-XVII вв. его естест­веннонаучные работы. Издание гуманистами естественнонаучных трудов Ари­стотеля дало мощный толчок развитию прежде всего новой математики, а вот создававшееся описательное опиралось - на физику Аристотеля и его классифи­кации, тем самым заложив основы ботаники, зоологии, минералогии.

Так, Э. У отгон, английский естествоиспытатель, автор труда по зоологии «О различениях животных» (1552 г.), придерживался естественной системы Аристотеля; его же естественную классификацию взял за основу швейцарский ученый К. Геспер, автор пятитомной «Истории животных».

На физику Аристо­теля опирался А. Цезальпино, итальянский медик, естествоиспытатель и фило­соф, У. Альдрованди, итальянский натуралист, Г. Агрикола, немецкий ученый в области горного дела и металлургии.

Математика и точное естествознание пришли в описательное естествознание лишь в XVIII в. Но вот Гете, как боль­шинство натуралистов XVIII в., не принял Principia Ньютона.

Работа И. Ньютона Principia Philosophiae Naturalis была издана в 1678 г., но потребовалось более пятидесяти лет, прежде чем ее положения были восприняты наукой.

Гете считал, что разделение природы на независимые части, как и выявление количественных зависимостей, упрощает и вредит истинному воззрению на природу, ибо теря­ется ее целостность. Тогда как целостность природы для него не умственно вы­водимое действие, но переживаемое состояние, «следы» которого В.И. Вернадский находит в двухтомной работе Гете «К учению о цвете».

В.И. Вернадский пишет: «Никаким объяснением реальности он не занимался, он как ученый, давал только точное описание: как. Для образованных людей 19 и 20 вв., всецело проникнутых числовым выражением причинного объяснения природы такое успокоение мысли Гете казалось не только не­достаточным, но и непонятным.

Пытались видеть в нем глубокий, не выраженный словами философ­ ский смысл, - чуть ли не возвращение к идеям Платона. Мне кажется, мы видим здесь проявление строго эмпирической мысли натуралиста, не выходящего за пределы описания явлений». — Вернад­ский В.И. Мысли и замечания о Гете как натуралисте // Вернадский В.И. Труды по всеобщей истории науки. М., 1988. С. 263.

Да, но вот почему множество фактов являют нам целостную природу. Ведь, чтобы природу видеть целостно, должна быть причина видеть ее таковой. Но, напомню, что сам Гете не видел этой целостности, хотя понимал природу целостно. Значит, сначала должна случиться цело­стность жизни сознания (это философское допущение, которое мы должны сделать, если хотим по­нимать), в которой или которой эта целостность представлена, чтобы уже потом возникла причина целостно представлять природу.

Но «объективистская или натуралистическая позиция» (Гуссерль) истолковывает мысль о целостности природы как отражение данной целостности в мире.

Такое ис­толкование лишь некритическое выражение происшедшего наслоения на целостности жизни созна­ния. И чтобы увидеть, что же на самом деле произошло, необходимо «срезать» подобные наслоив­шиеся образования или осуществить феноменологическую редукцию, переместив внимание и угол видения с содержания явлений природы - биосферы на факт их видения, усмотрения.

Кстати, В.И. Вернадский часто подчеркивает наличие этого невербального момента жизни сознания, правда, в весьма специфической форме. Вот он пишет: «Натуралист же неизбежно по существу реалист-эмпирик. Поэтому все его представления всегда, если мы станем в них вдумываться и подвергать их логическому анализу, окажутся в самом основании своем далеко выходящими за пределы так назы­ваемых законов природы, математических и логических рационалистических формул, в каких нам представляется окружающий мир». — Вернадский В.И. Принцип симметрии в науке и философии // Вернадский В.И. Философские мысли натуралиста. М., 1988. С. 216.

Состоянием я обозначил переживание, переводящее нас в некое напряженное поле сознания, из которого мы и можем видеть то, что иначе не видно. Видеть, допустим, це­лостность природы, ибо она невыводима ни из какого множества фактов, или иначе, чтобы видеть целостность, нужно ее уже видеть. Подобно тому, как не­выводим круг из утверждения о том, что концы кривой линии при ее продол­жении в обе стороны рано или поздно пересекутся, если у нас нет уже пред­ставления о круге.

Итак, целостность природы (биосферы) можно видеть лишь тогда, когда ее целостность уже видна. Гете и мыслил природу целостно (так, как ее начали понимать только в XX в.), каким-то «таинственным зреньем души» (Шекспир), ибо это видение не вышло на свет логически артикулированного и словесно эксплицируемого. «Следы» такого случившегося «таинственного видения» ос­тались в текстах и именно они служили основанием для утверждения В.И. Вер­надским того, что Гете фактически мыслил природу целостно, хотя такое виде­ние природы было стихийное, неосознанно (подобно стихийности вхождения в науку принципа симметрии , или представлений о реальности ноосферы, о «пространстве-времени», а философ бы сказал, что целостное видение приро­ды Гете не извлекалось, хотя уже присутствовало в его деятельности).

«Его вхождение (принципа симметрии. — И.Б.) начинает только чувствоваться, обычно не принима­ется во внимание, хотя движение мысли, созданное его выявлением, становится все более и более ясным и заметным за последнюю четверть столетия, за истекшие годы 20 века (статья была написана в 20 годы нашего столетия. — И.Б.)...

В росте понимания природы происходит как бы стихийный про­цесс, выводы из которого не делаются и следствия из него не выводятся... Казалось бы, при этом не могло произойти незаметно вхождение в научную мысль, в научный охват природы нового большого принципа, равноценного с теми, которые горячо обсуждаются в своем значении, — особенно когда этот принцип с ними тесно связан. Между тем бессознательность этого вхождения есть эмпириче­ский факт. И это факт особенно ярко указывает нам на то, что ход развития человеческой мысли вполне аналогичен естественным процессам, т.е. совершается не по законам человеческой логики, а по своим неведомым и непредвиденным нами путям». — Вернадский В.И. Принцип симметрии в науке и философии // Вернадский В.И. Философские мысли натуралиста. М., 1988. С. 221.

И да:

«Сегодня я ярко чувствую «мировой» стихийный процесс — зарождение в буре и грозе ноосферы». — Вернадский В.И. «Коренные изменения неизбежны». Дневник 1941 года // Новый мир. 1995. № 5. С. 208.

«Таково, наконец, и то пространство-время, введение которого теорией относительности не вызрело все наше миропонимание, хотя сейчас ясно, что оно не связано с теорией относительности... Харак­тер его как эмпирического обобщения не был осознан и лишь начинает для нас выясняться». — Вер­надский В.И. О жизненном (биологическом) времени // Вернадский В.И. Философские мысли натуралиста. М., С. 311.

Речь идет об объективном содержании мысли Гете, которое не зависит от него само­го, но находится в его мысли. Декарт в подобных случаях говорит о естест­венном свете ума как о том, чего мы не можем не знать, если будем думать.

Нечто в нашем знании, не являющееся продуктом нашего размышления или конечным шагом (выводом) в цепи рассуждений. Это не психологические или логические моменты нашего ума, но его онтологическая часть.

Когда в опреде­ленном смысле «есть все». Некая актуальная бесконечность и сфера полноты, находящаяся в нашей мысли, но от нас независимая. Сфера полноты, которая есть и некий случившийся синтез сознательной жизни, открывающийся вместе с метаязыком, который В.И. Вернадский пытался найти в существующих сис­темах философии.

Итак, в нашем знании есть содержания, соответствующие структуре предмета, на которые мы опираемся, но можем не знать этого не. Вернадский именно для прояснения этой «по своим неведомым и непредвидимым нами пу­тям» развивающейся логике (подобно естественным процессам) стал говорить о новой «логике современного естествознания», уже в одной из первых своих ра­бот стал вводить новые понятия (таковым было понятие «эмпирическое обоб­щение», введенное им в 1926 г. в работе «Биосфера»).

Особенность новой логи­ки естествознания во многом определяется работой ученого-натуралиста, в ар­сенале научного аппарата которого находятся не понятия-слова, а понятия-вещи (можно сказать понятия-инструменты) и требуется постоянное обращение к эмпирическим фактам и опыту, используя понятия-конструкты.

Натуралист «постоянно возвращается к непосредственному реальному предмету или явле­нию — делает научный опыт или повторяет наблюдение над отвечающим поня­тию объектам». — Вернадский В.И. О логике естествознания // Вернадский В.И. Философские мысли натуралиста. М., 1988. С. 201. И такую логику, где предпочтение отдается естественному телу как основному предме­ту естествознания и «содержимое которого не охвачено понятием или словом», по мнению В.И. Вер­надского, предстоит создать.

Кроме того, в биогеохимии устанавливается зависимость нау­ки от организованности биосферы. Научная работа воспринимается как про­должение и проявление структуры и организованности биосферы. И в науке, подобно биосфере, где в каждом «явлении отражается биосфера как целое» — Вернадский В.И. О логике естествознания // Вернадский В.И. Философские мысли натуралиста. М., 1988. С. 202. , на каждое «локальное» утверждение и положение натуралиста «бессознательно и независимо от его воли влияет большее целое, чем то, которое в данный момент охвачено научным мировоззрением». — Вернадский В.И. Принцип симметрии в науке и философии // Вернадский В.И. Философские мысли натуралиста. М., 1988. С. 216.

Причем это присутствующее целое не поддается, как утверждает В.И. Вернадский, окончательной экспликации. По крайней мере, средствами самой же науки. Ученый хорошо понимает, что дви­гаться при обдумывании далее невозможно без обращения в другие «пределы», и прежде всего к философии. По собственному признанию, до конца тридцатых годов он безуспешно обращался к философии, ибо «творческая работа филосо­фии в 20 в. ослабла, несравнима по своей глубине и охвату с научным творче­ством» и философия «в старом виде едва ли может здесь нам дать что-нибудь». — Вернадский В.И. О геологическом значении симметрии // Вернадский В.И. Философские мысли на­ туралиста. М., 1988. С.275. Или в дневниковой записи 1941 года он пишет, что «сейчас философия не идет так глубоко, как наука». — Вернадский В.И. «Коренные изменения неизбежны». Дневник 1941 года // Новый мир. 1995. № 5. С. 180.

Напомню, что В.И. Вернадский не был дилетантом в филосо­фии, постоянно ею интересовался, был знаком с крупными русскими и зарубежными философами, читал новинки по философии, причем на языке оригинала. Им было написано немало статей о соот­ношении науки и философии. И вместе с тем, подобно его любимому Гете, он сознательно старался не смешивать разные способы мышления — философию и науку.

Вернадский был знаком и с появившимся в начале века новым направлением в философии — феноменологией. Мы найдем в его работах упоминание Гуссерля и Хайдеггера, большие надежды он связывал с Эддингтоном и Уайтхедом.

И все же В.И. Вернадский, оставаясь натуралистом, не становится в позицию метафизика (философа). Он настаивает, что для этого у натуралиста просто нет времени и сил, хотя ученому и приходится обращаться к философии, но он не проясняет философские допущения своей научной деятельности. Подобную рефлексию оснований деятельности ученого должен профессионально осуще­ствлять философ.

Вернемся к моменту «однажды и впервые» научного открытия (события знания), когда рядом с его содержанием совершается всегда нечто иное, чем то, что потом будет изложено в учебниках или истории научного знания.

Собст­венно наука или ее ядро — это всегда некое живое образование, то, что можно назвать живыми органами или актуалиями, составляющие своеобразный каркас науки, ее структуру, но не ту, о которой обычно идет речь в историях знаний, а ту, которую можно назвать онтологической структурой науки. Проступает или проясняется эта онтология науки лишь в определенном ракурсе смещенного внимания (осуществляемого в феноменологической редукции) с содержания науки на факт ее существования.

Он связан с необратимостью и полнотой ка­кой-то сферы длящегося настоящего, которую мы обозначили как онтологиче­ская структура науки, куда включен и некий индивидуальный корень, какое-то «я» ученого, не являющееся эмпирическим.

Вернадский утверждает, что мы можем говорить о науке и научной мысли лишь тогда, «когда отдельный чело­век сам стал раздумывать над точностью знания и ищет научную истину для истины (вот это какое-то другое, неэмпирическое «я», озабоченное не нуждой и практической потребностью, а истиной ради нее самой, которое представлено «пафосом истины». — И.Б.), как дело своей жизни, когда научное искание явля­ется самоцелью». — Вернадский В.И. Научная мысль как планетное явление // Вернадский В.И. Философские мысли на­туралиста. М., 1988. С. 67.

«Гете был, по диапазону своей научной работы, в области естествознания ученым исключительной индивидуальности и широты интересов. Он научно охватил всю земную природу, все науки, связанные с биосферой. Как всякий натуралист-эмпирик, он стремился познать возможно больше фактов, видеть и ощущать их — их творить... Мы увидим..., что Гете чувствовал природу, как жи­вую. Природа для него была область жизни, т.е. биосфера. ... Он чувствовал природу через глаз и не хотел ставить между ней и глазом сложных машин (в том числе и очков. — И.Б.): он чувствовал глазом непосредственно единую и не­делимую природу как целое (В.И. Вернадский в примечании даже приводит афоризм Гете (1821): «Микроскоп и телескопы собственно спутывают челове­ческий здравый смысл»). Вот этот индивидуальный корень вещей, являющийся одновременно восприятием себя истинного, нужно воспринять. Не случайно Гете, один из величайших натуралистов, фактически всю жизнь решал один во­прос «Was ist Goethe?» («Что такое Гете?»). — Вернадский В.И. Мысли и замечания о Гете как натуралисте // Вернадский В.И. Труды по всеобщей истории науки. М., 1988. С. 226.

Выделенный индивидуальный корень включен в жизнь сознания. В на­шей жизни есть вещи, о которых мы можем говорить лишь потому, что уже в них находимся.

Мы знаем об этих вещах, если уже их знаем, а это уже и явля­ется возможностью нашего сознания. Иначе говоря, к этой жизни сознания я не могу прийти простым продолжением моих натуральных и психологическихвозможностей.

О нем я могу говорить лишь потому, что оно уже есть (или уже его нет). Если же жизнь сознания случилась, то только вся срезу, целиком, как не­кая связность и соцелостность, которую мы не можем соотнести естественным образом (своими интеллектуальными силами).

Это целостность разнородного, эфир или «склеивающее» поле этой целостности имеет отношение к философии и названо мной бытийствующим сознанием.

Его мы можем прояснять ретроак­тивно, как бы «раскручивая» уже случившееся событие сознания в обратную сторону. Такая ретроспективная процедура позволяет понять, что событие жизни сознания, позволяющее быть какому-то содержанию сознания, вместе с тем из этого содержания не вытекает. Требуются какие-то средства, орагьш, соотносясь с которыми воспроизводится это онтологическое основание науки.

В связи с этим на науку (как и на религию к примеру) мы можем посмотреть как на некую искусственную конструкцию, которая внутри себя (на «кончике конструкции») порождают жизнь сознания, являясь формой жизни сознания. Конечно, не вся

наука. Чаще всего историки науки, как и богословы, пользуются языком уже го­тового мира (а о тех вещах, о которых идет речь, мы можем говорить лищь так, будто бы еще ничего не произошло, мир еще не начался и, как говорил Паскаль, страдания Христа будут длиться вечно. Если мы так будем смотреть на мир, то мы что-то начнем в нем понимать). Но тогда не видятся другие части религии или науки (как и философии или искусства, морали или права).

Если же мы бу­дем рассуждать в терминах рождающегося здесь и теперь мира (в терминах про­дуктивных тавтологий, или беспредметного мышления), то это и будут термины феноменологии. Смысл феноменологии как раз и состоит в описании условий здесь и сейчас наблюдаемого содержания, т.е. в смещении внимания, в приобре­тении установки «на условия», а не содержания (установка на условия случания научного познания или религиозной веры).

Тогда, допустим, молитва или храм выступают некой конструкцией воссоздания веры или религиозности, которые внутри себя производят веру.

Вера — это то, что каждое мгновение порождается, но не как продолжение моего усилия или моих природных возможностей, а в ре­зультате нахождения в пространстве молитвы или храма.

Подобно религии, и в науке есть какая-то ее часть, которая не служит для продолжения «научного знания», а является условием возможности научного видения вещей, тем, что отвечает за «оживление» научного труда в качестве научного. Ведь его научность не вытекает из содержания науки.

Несколько пе­реиначив Декарта, можно сказать, что мы должны какое-то время держать на­учное пространство, чтобы увидеть вещи как ученые и исследователи, а не про­сто как любознательные зеваки. Это «прокладывание пути» к предмету — ду­шевное движение, которое должно реально произойти (оно не случается от на­шего желания или его нельзя вывести из общих закономерностей становления научного знания), мы должны «вложиться в предмет, чтобы его увидеть научно (да и вообще увидеть).

В особом пространстве натуралиста, случается некое невербальное душевное движение, позволяющее воспринимать вещь как факт. И я не говорю, что натуралист порождает вещь.

Я говорю о том, что натуралист порождает та­кую вещь, о которой можно говорить общезначимо и универсально, т.е. научно, или он порождает научное видение мира, в котором и он сам образовывается как ученый, ибо в пространстве научного познания (в пространстве того, что я назвал мыследеятельностью), подобно тому, как возникает симфония в момент исполнения, возникают некие органы познания или то, что я назвал онтологи­ческой структурой науки.

Иначе говоря, ученый в воспринимаемом явлении должен создать условия его восприятия. Только тогда и возникает предмет, о котором можно говорить рационально и доказательно, и возникает сам иссле­дователь, способный производить подобные суждения.

Вся проблема сознания и состоит в том, что мы сознаем то, что уже соз­наем, где уже как-то случилось, присутствует сознание. Сознание уже включе­но в то, что мы можем описать, воспринять, увидеть. Эмпирические обобщения и есть язык этого сознания, которым «говорит» случившаяся целостность соз­нания. И оно имеет какой-то минимум, ниже которого опускаться нельзя.

Иначе говоря, должно быть минимум одно воспринимающее существо, у которого практически случилось видение предмета, а значит, состоялась включенность, вложенность сознания в то, что мы воспринимаем и видим.

Иначе, восприятие есть тогда, когда оно является выполненным восприятием, когда случилась не­кая связность сознания по многим точкам пространства, произошел «трансцен­дентальный синтез» (И. Кант).

В этом неэмпирическом пространстве разума или сознания и возникают образования, органы или структуры, внутри которых мы можем видеть, вос­принимать предмет.

Мы этими органами или структурами видим предмет, а на острие этого видения и движения держания предмета кристаллизуется некий контур. Движение же не нужно истолковывать как вытекание из одной точки в другую точку.

Метрические представления о движении здесь мешают. Мое присутствие в контуре видения как бы растянуто на многие точки контура, и мы можем говорить, что контур позволяет мне видеть предмет в этом контуре и не позволяет видеть его в другом контуре (контур Гете исключал математиче­скую интерпретацию природы или, иначе, только в нематематизированном кон­туре Гете воспринимал природу целостно.

Можно говорить, что контуры имеют некий объем вместимости, и эта объемность контура меняется. Мы мо­жем держать разную объемность. Все зависит от того, что мы сделали до этого,или зависит от истории).

Иначе говоря, ситуация мысли (случившейся мысли) или ситуация яв-ленности знания (события знания), помимо логического акта мысли и содержа­ния знания, всегда связаны с каким-то фактическим (дополнительным), ниот­куда не выводимым основанием. Оно случается или не случается.

То, что Канти называл проблемой синтеза — некая случающаяся фактичность. Эта практиче­ская фактичность, несомненно, разумна - она и есть сфера практического разу­ма, но получить ее логическим путем из каких-то обгцих норм и по каким-то правилам вывода нельзя.

Поэтому имеет смысл говорить о третьих сущностях (наряду с материальным и идеальным) или «мыслительных предметностях».

Значит, есть содержание мысли или знания, а есть факт или событие этой мыс­ли и этого знания. Таким образом, я как имеющий эту мысль (имеющий в смысле могущий держать на своих, самосознательных основаниях) и знающий должен образоваться в качестве мыслящего и знающего (кстати, в этом состо­ит глубинный, онтологический смысл образования).

Вот здесь и возникает вопрос: если предметы и вещи лишь могут быть явлены, то сам факт их явленности также факт мира и где-то существует. По­добно тому, как где-то ведь существует истинное видение происшедшего с Эдипом (которого сам Эдип не имеет). И неимение истинного видения также является фактом мира, который позволяет Эдипу спокойно делить супружеское ложе со своей матерью и иметь от нее детей. Но у этого видения (или невиде­ния) есть одно свойство - оно может быть только моим, случается только в индивидуальном усилии (слепой Тиресий не может словами передать видение ис­тины Эдипу и предлагает «заглянуть в себя», что несомненным образом нас трансформирует и у нас есть шанс увидеть истину о самих себе). Его нельзя пе­редать, как нельзя понимать «за другого» или любить «за другого».

«Меня коришь, а нрава своего / Не примечаешь, — все меня поносишь». — Софокл. Эдип-Царь // Ан­тичная литература. Греция. Антология. Ч. 1. М., 1989. С. 272. Здесь речь не идет о каком-то психоло­гическом незнании своих свойств или качеств. Нет.

Это явно другое невидение — онтологическое не­видение. Тиресий ведь намекает (иначе и нельзя, ибо слова бессильны и не могут разрушить этого невидения), как бы подталкивая Эдипа, к «умному месту», из которого можно увидеть то, что уже «схватилось» и кристаллизовалось в онтологии жизни: «Все сбудется, хотя бы я молчал». — Там же.

Повторяю, речь идет не о знаниях явлений, а о явлении знания или о факте явленности знания или факте случания понимания. Ведь когда-то оно «впервые и только однажды» было явлено.

Потом, на «втором шаге» уже воспроизводимого зна­ния или явленного, происходит его тиражирование и распространение в наборе специальных процедур и приемов.

Эта уникальность некоторых явлений мира не учитывается классической онтологией, которая как раз допускает случив­шимся эмпирический факт эмпирического опыта.

Оказывается, для мира явля­ется важным то, что произойдет или не произойдет внутри индивидуального пе­реживания самого этого мира.

Мир живого — мир организмов биосферы (живого вещества), обладает единством и полнотой пространства - времени, с его длением-делением (только в живом веществе есть благодаря свойству «давления жизни» или «всюдности жизни»), трехмерностью, диссиметрией и необратимостью.

Уже отмечалось, что Вернадский вводит представление о биологическом времени, которое имеет направление (из прошлого в будущее), оно анизотропно (разность свойств) и обладает строением.

Тогда как физическое время связано с одним из свойств времени - длительностью, и оно бесструк­турно, изотропно и обратимо. Биологическое время, по Вернадскому, выступает фундаментом всех других процессов, соотносимых со временем. Можно даже утверждать, что время «образуется» в жи­вом веществе.

Именно необратимое биологическое время является основанием времени физического, астрономического, геологического, исторического (как и любое пространство возникает на базе диссимитрического пространства). Но В.И. Вернадский только обозначил свое учение о биологическом времени.

В науке же развивается другое представление о времени, связанное с деятельностью живых систем — хронобиология или биоритмология, исследующая во внутренних процессах живых систем внешнее влияние (к примеру, влияние суточных или сезонных циклов).

Или ставится под сомнение правомерность выделения биологического времени в качестве самостоятельного, да еще фундамен­тального — статья Аронова В.В., Терентъева А. Существуют ли нефизические формы пространства и времени? // Вопросы философии. 1988. № 7.

Наверное, это тема для отдельного исследования, но нужно хорошо понимать, что для Вернадского объективная реальность — разнокачественна (Вернад­ский употребляет термин «пласты реальности») и поэтому нет единого пространства и времени (в отличие от ньютоновского или даже эйнштейновского пространства и времени). Философские же понятия «пространства» и «времени» являются условием видения разнокачественности мира. Кстати, невыводимость живого из косной материи обусловлена именно принципиальной качественной разно­стью живого и неживого (Вернадский формулирует эмпирическое обобщение, о коренном материально-энергетичеком различии живого и косного на всем протяжении геологической истории. — Вернад­ский В.И. Проблемы биогеохимии. Вып.2. О коренном материально-энергетическом отличии живых и косных естественных тел биосферы. М.;Л., 1939. С. 34).

Именно этот мир живого является «системообразующим» и объединяет в единое целое (единый Космос) мир инертного вещества (атомы, и химические соединения) и мир энер­гии (элементарные частицы).

Мир по Вернадскому описывается эмпирическими обобщениями (принципами), соотносимыми с выделенными мирами: принцип Гюйгенса сформулирован им в 1695 г., а известен стал с XVIII в. Это обобщение гласит — жизнь есть не только земное, но и космическое явление.

Возможна и другая форма этого обобщения — принцип сохранения количества жизни; другой принцип — принцип сохра­нения массы вещества, высказанный Ньютоном (1678 г.); и, наконец — принцип сохранения энергии Карно - Майера.

С развитием ноосферы едва-едва намечен Вернадским принцип «сохранения созна­ния» (в форме фиксации тенденции «возрастания сознания»).

Живое вещество служит необходимым звеном целостности Космоса, «без которого все разваливается».— Аксенов Г.П. Мир по В.И. Вернадскому // Природа. 1992. № 5. С. 99.

В докладе на заседании КЕПС при Академии наук СССР Вернадский утверждает: «При изучении геохимических явлений мы на ка­ждом шагу сталкиваемся с неуклонным, постоянным вхождением живого вещества в правильно по­вторяющиеся из года в год, из века в век круговые химические процессы почти всех химических элементов. Можно даже видеть, что живое вещество, внося в эти круговые процессы солнечную энер­гию, их поддерживает, их создает». — Вернадский В.И. Биогеохимические очерки. М.;Л., 1940. С. 89

И целостность живого — организованность биосферы (Вернадский еще говорит о «Порядке Природы». Вот так, с большой буквы), и целостность Космоса являются эмпирическим обобщением, явлены натуралисту В.И. Вернадскому.

В лекции, прочитанной в январе 1926 г. на заседании физико-математического факультета Масариковского университета (Брно), он заявляет: «Идея неизменного порядка природы, выдвигаемая современным научным развитием, есть тот элемент научного ми­ропонимания, который резко отделяет проявляющееся научное мировоззрение ближайшего будущего от уходящего все дальше и дальше представления о ми­ре слепого случая, царившего в дни нашей юности».— Вернадский В.И. О размножении организмов и его значении в строении биосферы // ВернадскийВ.И. Биогеохимические очерки. М.;Л., 1940. С. 83.

Но ведь существенным моментом этого порядка природы является его одновременность связи точек жизни в неком едином «поле жизни» (Вернадский), тогда как ученый-натуралист исследует явления жизни последовательно, как бы запаздывая.

Це­лостность природы всегда уже есть и является натуралисту, причем «прикры­тая» экраном морфологических изменений видов живого и разнообразием его связей с косным веществом. Иначе говоря, эта целостность уже должна быть, чтобы ее можно было увидеть. Ведь даже введенное В.И. Вернадским понятие "живого вещества" предполагает философское допущение такого сознания, кото­рому представлено это однородное живое вещество, явленное как раз непосред­ственно разнообразием видов.

Итак, я утверждаю, что мы должны ввести допущение о присутствии (уже присутствии) некоего иного сознания, в котором целостность природы уже пред­ставлена (извлечана). Оно иное, отличное от эмпирического сознания натурали­ста потому, что в нем возможны одновременность и полнота, невозможная в эм­пирических условиях (а это сознание, где возможна полнота и есть сознание бы­тия, ибо бытие и есть сфера полноты).

Эта полнота феноменальна, иначе говоря, может быть только в виде феномена, когда на уровне феноменов устанавливает­ся чувственное отношение к сущности. В ноосфере именно это сознание являет­ся сознание порядка природы.

Здесь сознание является необходимым моментом, без которого нет организованности ноосферы.

Воздействие человека на геохимические процессы в биосфере и созданием в этом воздействии ноосферы — не­сомненный факт, и для обозначения этого воздействия Вернадский ищет объяс­нение, подбирает слова, и слово «сознание не подходит.

Но так же мало подхо­дит душа, воля, энтелехия. Как только мы становимся на научную основу, все эти слова получают другой смысл, чем в философии и религии». — Вернадский В.И. Архив РАН. Ф. 518. Оп. 1. Д. 162. Л. 15.

И не подходит сознание потому, что уже введено сознание (сознание бытия как скрытое фило­софское допущение. В.И. Вернадский, явно имевший метафизическую чувстви­тельность, не мог уже вторично ввести сознание для исследования геохимиче­ского воздействия человека и ноосферы).

Причем оно (бытийственное сознание) возможно лишь как сфера полноты, каждый раз возникающая в индивидуальном усилии людей (прежде всего ученых, у которых «дух научного искания тождествен и неразрывно связан с чувством человеческого достоинства» — Вернадский В.И. Архив РАН. Ф. 518. Оп. I. Д. 161. Л. 18-19. 261 ), в свободном усилии личностного духа'. В ноосфере ученый собой {бытийственным сознани­ем) «оживляет» биосферу, поддерживает и формирует ее организованность.

В.И. Вернадский записывает в своем дневнике: «Абстрактные представления о среднем человеке должны быть оставлены в стороне». — Вернадский В.И. Архив РАН. Ф. 518. Оп. 1. Д. 162. Л. 1.

Он не раз повторяет, что ноосфера связана прежде всего со свободной мыслью личностей, когда поиск на­учной истины становится делом жизни, «научное искание становится самоцелью». — Вернадский В.И. Философские мысли натуралиста. М., С. 67.

В письме из Берлина (1927 год) читаем: «Решают лично­сти, а не толпа». — Письма В.И. Вернадского И.И. Петрункевичу // Новый мир. 1989. № 12. С. 220. Познавать в науке и достойно существовать, замечает Ф.И. Гиренок — одно. — Гиренок Ф.И. Усколь­зающее бытие. М., 1994. С. 152.

Именно феноменологически проступает смысл эмпирического обобщения (чет­вертого принципа), только намеченного В.И. Вернадским — принципа сохране­ния сознания.

(Продолжение следует)

Спасибо, что дочитали. Приходите еще.

А лучше подпишитесь.