Не начало/Калм’инне́ (часть 2)
Тен’Элек, прыгая, уже дурной был от дыма и полуослепший от огня. А когда под спиной хрустнуло, испугался, что сломал. И сломал, да, лелеемую наставницей тен’Дезсо короткоствольную, но разлапистую и колючую багряную сливу, плоды дающую кислые и мелкие, зато цветущую так, что даже у него, Барны, где-то внутри тянуло и екало, как по молодости.
И до чего сладким был воздух тут, снаружи, и холодным казался таким, словно не летняя светлая ночь над Новым Ведере, а зима где-нибудь в краю Ллоэтине.
Девчонка захныкала и завозилась в руках. Глаза все еще плыли слезами и болели так, будто их вынуть пытались, но Барна разглядел склонившееся над ним лицо дородной Аготы, сменной няньки. Она вцепилась в тлеющий рукав тулупа и тащила его за этот тулуп прочь от полыхающего приюта.
Жалко тренькнули окна первого этажа, огненные щупы выстрелили наружу и вверх, с треском просела непонятно на чем державшаяся до сих пор крыша, и сразу сделалось почти тихо.
– Барка… тен’Элек, – сквозь глухой шум и звон в левом ухе пробился голос одной из младших наставниц, – дайте мне девочку, вы ее сейчас придушите.
Он не глядя сунул ребенка в протянутые руки и стал с остервенением сдирать с себя прикипевший к спине тулуп, и куртку, и жилет… Перчатки снимал – выл. Не понять уже было, где его кожа, а где свиная. Кто-то лил ему воду на руки и заматывал смазанной заживляющей мазью холстиной. От резкого травяного запаха плакать хотелось, и он плакал – дым все еще выходил слезами.
– Ма... кха-кха… – горло драло, как сливовыми колючками, и он зашелся кашлем, пачкая повязки черным и вязким, – малая кхак, жхивая?
– Живая и даже ожогов нет! – ошеломленно воскликнула младшая наставница, пытающаяся напоить трясущуюся, как в припадке, девочку. – Вы просто чародей, тен’Элек…
– Навий тебя за язык, дурында! – от возмущения даже голос прорезался и в ухе шуметь престало. Чуть дальше голосили и хныкали, бегали, суетились, ругался кто-то. – Единому взывал, его помощью. Слава.
И наконец, завершая молитву, серп положил, как следует: пальцами вниз по переносице – «рукоять», а от подбородка слева направо полукругом над грудью «острие». Вокруг заславили тоже. Вразнобой, но это же не главное, главное…
– А…
– Все успели, Барка, все. На-тка вот, – и подошедшая Агота сунула в лицо кувшин с питьем. – Наставник Илий с Сариком и старшими парнями даже архив успели вынесть. Только куда нам теперь всем без крыши? Этот дом давно приюту отдали, больше века как.
Но Барка уже не слушал, глядел на девчонку, что из огня выволок, и мерзко становилось в груди. Не светлые волосы, тусклое серебро, серое, будто седина. И сквозь это серое – ухо торчит уголком. Знал он это эльфячье отродье. Ее и еще четырех таких. Кто их только в приют принял. Оставили бы на улице и пусть выживают, как хотят, а лучше – не выживают. И он ради этого едва живьем не сгорел? Единый, за что испытываешь!? Чуть своих дочек с женкой не осиротил!
– Тьфу, гнусь эльфья, – Барка сплюнул под ноги вязкой черной слюной. Девчонка, вдруг обернувшаяся на его голос, дернулась, как он сам, когда за чан от воды зацепился, привычно вжала голову в плечи и потянулась рукой к остаткам волос – уши прятать. Что уж теперь… Прячь не прячь, а все равно наружу вылезет.
Тен’Элек, кряхтя, поднялся и, похрамывая в скукожившихся от жара и сделавшихся сразу меньше ботинках, поковылял прочь от пожарища. Домой. Теперь работу еще искать. Жалко, удачное было место.
Продолжение следует...
Книгу можно найти ТУТ
Мара Вересень. Цикл "Хранимые и Хранящие" Книга 2