Примечание: я долго думала над тем, стоит ли делать всё именно так, однако иногда персонажи не оставляют автору выбора и их судьба видится лишь единственно возможной: такой, какой я опишу ниже.
Возможно, вы захотите вычеркнуть из памяти эту главу после прочтения – ваше право. Но искренне надеюсь, что это не окажется так.
Запасайтесь чайком и вкусняшками, (потому что эта часть длиннее, чем предыдущие главы, но я не считаю правильным дробить ее на несколько частей) я подожду, нас ждёт заключительная часть этой длинной истории, которая должна расставить все точки над i.
Начало истории, по традиции, вы можете найти здесь:
*
*
*
*
*
Девятнадцать брела по дороге. Машины здесь ездили редко, асфальт – отсутствовал вовсе, а потому пешеходы выбирали проезжую часть. От автомобилей их отличало разве что направление движения: как и Девятнадцать сейчас, они шли навстречу изредка проезжающим машинам.
Солнце сегодня скрылась за облаками. Небо посерело, не было видно даже маленького клочка облака, затерявшегося в этой пыли. Небо сегодня навевало Девятнадцать тоску. Ей не было знакомо это чувство. За всю свою жизнь – а это без малого практически двадцать лет – и за несколько месяцев со сбоем в системе ей никто не было так плохо.
Тоска разъедала её изнутри, казалось, что сдавливала внутренние органы и ломала кости. Это было странное, новое и настолько непривычное чувство, от которого не было возможности скрыться и спрятаться – потому что куда можно спрятаться от себя самой? Как можно по капле избавиться от собственных чувств и размышлений, которые теперь занимали её настолько, что было трудно даже дышать?
Девятнадцать не знала ответа. Но она нашла для себя пусть и временный, но всё же выход – брести по бесконечной дороге в неизвестном направлении.
* * *
Я брела, не разбирая дороги. Камни, лужи, грязь – всё это уже который день не имело для меня значения. Впервые за столько лет мою голову переполняли не только мысли, но и чувства. Впервые эти чувства были такими.
Я даже не могла подобрать им определения: такими чёрными, мрачными, тяжелыми и давящими на голову. Впервые так болела голова. Впервые мне действительно не хотелось жить. Вернее, хотелось вернуться к той жизни, что была у меня до операции.
Хотелось даже вернуться в лабораторию, пускай и мысли о ней вызывали у меня такую дрожь по телу, но там, по крайней мере, мне было спокойно. Там не было серого давящего на меня неба, не было больной головы, не было этого потока чувств и мыслей от бесконечно-новой информации.
Дорога далее вела по мосту – под мостом протекала река. Я не знала её названия, да и видела, наверное, впервые, пусть и жила тут долгое время. Вода была грязно-серого цвета и напоминала плёнку. Она вызывала отвращение.
Отвращение вызывала не только вода, но и всё это: серое небо, бетонные здания. Отвращение вызывала даже я сама.
* * *
Маленькое здание, более напоминающее по своему внешнему виду и строению скорее гараж, чем обычный дом, казалось, скоро взорвётся изнутри. Инга, хозяйка этого странного места, да немолодой мужчина, помогающий наводить в этом месте порядок, потеряли свой объект исследований.
С тех пор, как Девятнадцать удалось привести в подобие нормы она помогала в лаборатории. Многого ей доверить по понятным причинам было нельзя, однако какие-то мелочи, не требующие медицинского образования, но сильно загружающие Ингу и её подчиненного, она выполняла без труда и даже с явным рвением – местечко было скучное.
Однако пребывание Девятнадцать здесь позволяло продолжить эксперимент: финансирование было восстановлено не полностью, доверие – уже утеряно вовсе, но это было мелочью. Ведь Девятнадцать действительно была здесь и за ней можно было бесконечно наблюдать.
И вот теперь после выходных, во время которых девушка не выходила в лабораторию, её не стало. Она не отвечала на звонки, пропала с радаров, а её сигнал – вовсе говорил о том, что она где-то здесь, где-то рядом, где-то в лаборатории.
Разъяренная и изрядно постаревшая, Инга ходила по лаборатории взад вперёд, прерывая стук своих же каблуков резкими высказываниями. Под удар попали все: и современные разработки, и её собственная глупость, и подчиненный – настоявший на выходных для девушки, чтоб не вызывать подозрений. Результата не было. Сигнал показывал, что она сейчас здесь. Но её здесь не было.
* * *
Серое небо и огромное количество новых чувств было не единственным, что меня смущало. Меня смущал холод. Казалось, раньше со мной такого никогда не было. Всё это будто бы блокировал странный механизм в моём мозгу, заменяющий его. А теперь его не было. Теперь он не блокировал эмоции, чувства, ощущения.
И с этим было гораздо труднее жить. Хотелось спрятаться и скрыться, сбежать, сжаться в маленький комочек, да даже вживить эту штуку себе обратно, лишь бы не чувствовать всего этого, лишь бы вернуть свою жизнь.
Какой бы ужасной она не была, как бы я не ощущала себя будучи жертвой и участницей этого страшного эксперимента, я к этому просто привыкла. И жить иначе для меня не виделось возможности.
Так я и оказалась в больнице. Снова.
* * *
— Это невозможно, – мужчина, ещё совсем недавно проводивший операцию по извлечению странного механизма из головы девушки, скрестил руки на груди.
— Почему? – от этих слов девушка чуть дёрнулось.
В груди у неё что-то сдавило сердце тисками и не хотело отпускать.
Врач аккуратно присел на кушетку, показывая пациентке на место рядом с ним и аккуратно, выбирая выражения, начал говорить:
— Ты же видела, что мы извлекли из твоей головы? – девушка кивнула. – Небольшой механизм, напоминающий процессор и множество-множество проводов. Провода опутывали тебя практически полностью. Внутренние органы, нервы. Во-первых, я даже не уверен, что извлечение проведено полностью. Возможно, что-то осталось. Во-вторых, мы даже думали, что твоё сердце не сможет без них работать – настолько твой организм к ним привык. Ну и, наконец, в-третьих, – ни один хирург, кроме того, кто сделал это, не сможет это повторить. Настолько тонкую работу не смог провести никто. Это выше, чем уровень медицины сегодняшнего дня, ты понимаешь?
Девушка с каждым уточнением становилась всё бледнее и бледнее. Казалось, что ещё несколько пунктов и она начнет сереть, зеленеть или окрашиваться в иной ненормальный для человека цвет.
— Быть может, тебе стоит пойти к тому врачу, кто поставил тебе это?
* * *
Когда я покидала больницу, мои ноги дрожали. Для решения этой проблемы мне было нужно вновь вернуться к тем документам. То, что я так легко прочла тогда, вряд ли удастся сейчас. Но это необходимо сделать, чтобы всё вернуть. Чтобы попытаться всё вернуть.
Дома я углубилась в чтение. Подопытные, их родители, ход проведения, ответственный, спонсор... врач. Мне нужен был именно врач.
Его фотографии не было. Лишь фамилия и инициалы. Смогу ли я что-то найти?
Вбив в поисковик все имеющиеся данные, я начала искать фотографию, полное имя и отчество, возможное место работы. Однако то, что я увидела, удивило: я знала этого мужчину. Как так могло получиться, что те два сотрудника лаборатории, которых я видела – ответственная за эксперимент Инга, притворяющаяся начальницей лаборатории, и врач, проводивший вживление механизма в мозг младенцам – прикидывающийся её подчиненным?
Ответа не было. Однако одно было ясно совершенно точно: чтобы всё исправить, придётся вернуться в лабораторию. Иначе никак.
* * *
— Она нас обхитрила! – взревел вдруг мужчина, прерывая ругань Инги.
Из-под стола своего компьютера он вдруг достал процессор, который практически два десятка лет назад поместил в младенца.
Инга на миг замерла. Подбежала, выхватила предмет и бегло осмотрела его. Сердце женщины колотилось так, что казалось вот-вот остановится, не выдержав безумной нагрузки.
— Точно ли это механизм Девятнадцать?
— Я уверен.
И мужчина показал маленькие цифры на одной из деталей. Сначала там была единица, а затем – девятка.
* * *
Сама не знаю, как так случилось, но я вновь смотрела на воду. Она с момента первой встречи притягивала меня к себе, звала и манила. Я не могла оторваться и прекратить смотреть на неё.
И пусть у воды было зябко и холодно, а у меня совсем не было тёплых вещей, и пускай, на душе становилось ещё более мерзко и отвратительно, а мысли сменяли друг друга ещё быстрее, что-то всё равно держало меня здесь. Вода звала меня к себе. Звала так яростно, что практически не было сил ей сопротивляться. Но пока я ещё держалась. Пока я ещё думала над тем, чтобы вернуться в лабораторию, надеялась, что там всё станет лучше, что всё снова будет как прежде.
Мне заменят мой чёртов человеческий мозг обратно на механизм и меня снова оставят чувства. Я больше не буду заниматься самоедством, обращать внимания на серость неба и отсутствие солнца, я вновь буду видеть мир в цифрах или в радуге – не так важно, лишь бы не видеть эту серость и мерзость. Лишь бы оставаться вне этого реального мира.
* * *
Маленькая комнатушка, одна узкая кровать, два человека: юноша по имени Игорь с огромным потенциалом, по старым книгам изучающий медицину, потому что на образование просто не хватает денег, да девушка, чьего имени уже никто не вспомнит – да и кто её будет помнить? О ней сейчас знает лишь Игорь. Да останется её фотография в старом файле эксперимента.
Её будут знать лишь как мать Девятнадцать. И то лишь в настолько узких кругах, что можно сказать, что их и нет.
Игоря поглощала медицина. Он изучал её связи с техникой. Его подруга вела быт, стараясь поддерживать в маленькой, но чудовищно захламлённой комнате подобие порядка. Удавалось, впрочем, плохо. Жизнь на пособия не была прекрасна.
Юноша тратил всё своё время на обучение: он верил, до последнего верил, что сможет пробиться. Она – уже ни во что не верила и брала подработки в свободное от быта время – разносила почту, подметала дворы – но этого было настолько мало, что можно сказать – этого и не было.
Как не было и денег на аборт, когда она неожиданно забеременела. А после тяжелых родов – умерла. Как не оказалось и денег на памятник. С трудом парню удалось собрать что-то на похороны.
Тогда, на сороковой день после её смерти, он и увидел на заборе лист бумаги, на котором было отпечатано на принтере: для исследований в лабораторию требуется младенец не старше двух месяцев.
Тогда он и решился.
* * *
Закрыв ключом двери съемной квартиры, я спустилась на несколько этажей вниз и бросила ключи в почтовый ящик. Хозяйка квартиры, которую я снимала, проживала в том же подъезде. Вместе с ключами я бросила и записку с благодарностью и последними деньгами, что у меня остались – я не была ей должна, но больше того, кому они могли бы понадобиться я не знала.
Да и та смешная сумма вряд ли могла понадобиться.
Бумаги, украденные из лаборатории, я закопала. Так глубоко, насколько смогла. Быть может, лучше было бы их сжечь, но об этом, как и обо всём хорошем, я подумала уже слишком поздно. В тот миг, когда сделала шаг.
Мост был в часе ходьбы от дома. Этого часа мне должно было хватит, чтобы всё ещё раз обдумать. Я не поехала на транспорте специально. Специально оставила себе этот час.
Специально смотрела вокруг.
Небо сегодня ничем не отличалось от вчерашнего – та же серость, отсутствие света и солнца, та же дрянь, что зародила сомнения в сердце. Та же сдавливающая внутренности боль. То же чувство, что дальше никак.
Посмотрев на воду, я прокрутила всё в голове ещё раз. Вспомнила всё. Другого выхода из этого бесконечного круга серости, боли и эмоций, сдавливающих и ломающих на части, не было. И когда я это поняла, то сделала шаг. Шаг, чтобы через несколько секунд уснуть. И не проснуться.