Когда Александр Сидоров, он же Фима Жиганец, опубликовал свой сборник «Мой дядя, честный вор в законе. Классическая поэзия в блатных переводах», то как выражаются в определенных кругах, "шухер был еще тот". Одни (как правило, академики словесности) гневно обзывали его «шизофреником», «быдлом и мерзавцем», другие писали ему письма со словами благодарности «за трепетное обращение с оригиналами» и интересовались, где еще можно найти «поэтические изыскания Фимы Жиганца в области уголовного арго». Третьих волновал вопрос: в каких лагерях, сколько и за что «тянул срок» талантливый поэт, который так складно «ботает по фене».
Выяснилось, что Фима Жиганец (по паспорту - Александр Сидоров) родом из Ростова-папы, журналист, переводчик, писатель, филолог, специалист в области уголовно-арестантского жаргона, исследователь истории российской и советской профессиональной преступности и уголовно-арестантской субкультуры России. А что до тюрем и лагерей, то, как говорится, есть такой факт в биографии автора! Чем он сам, по собственным словам, несказанно гордится.
ФИЛОЛОГ В ПОГОНАХ
- В 1979 году, - начал свой рассказ Александр, - я окончил филфак Ростовского университета (отделение журналистики). Женился, жена беременная, кормить семью надо. А ехать корреспондентом в район ох как не хотелось. И тут мне попались два майора, говорят: открывается, мол, очень хитрая газета «Голос совести» - для осужденных, отбывающих срок в Ростовской области. Мол, нужен профессиональный журналист. А я такой человек по жизни – на нюх не переносил ни армию (был самым худшим на военной кафедре!), ни, тем более, - «зеленку». И потом – главное – я же поэт. Объяснил это майорам. А они бац(!) - контраргумент, даже два: «Офицерская зарплата плюс через два года получишь квартиру!» Я и клюнул. Думаю: «Получу жилплощадь и гуд бай зона!? Словом, согласился.
Квартиру Саша действительно получил. Правда, только через 16 лет. С этих пор его жизнь четко разделилась на две части: первую он проводил за колючей проволокой - в колониях, камерах СИЗО и ШИЗО (кропал заметки о передовиках соцтруда среди уголовников), а вторую, литературную – дома. Писал стихи, переводил замечательного австрийского поэта Николауса Ленау, Рильке, отрывки из «Фауста» Гете, классическую немецкую эпиграмму.
Поначалу ходил за «колючку» без особого интереса, но с началом гласности, когда часть запретов сняли, что называется, "загорелся" - Саша (к тому времени уже майор внутренней службы и редактор газеты "Тюрьма и воля" Александр Анатольевич Сидоров) буквально не вылезал из-за решетки в поиске интересных людей, тем, судеб, сюжетов.
- Когда я добрался до блатного жаргона и начал его изучать, - говорит Александр, - испытал настоящее потрясение, шок! Вроде бы грубый, не совсем благозвучный язык, но такой сочный, эмоциональный и необычайно образный. Я обалдел просто! Вот тогда я реально понял, что именно мне, филологу в погонах, нужно серьезно заниматься «феней», потому что такой возможности, как у меня, больше нет ни у кого.
Как постигал «блатную музыку»? Брал "словарь разговорного блатного языка", изданного под грифом «для служебного пользования», и "закрывался" с кем-нибудь из «авторитетных братанов». Они сперва угорали над невежеством составителей, а потом начинали подробно объяснять нюанс за нюансом – что да как.
- Помню, часов пять разговаривали с одним зэком по фамилии Тальков (у него был общий срок – 117 лет). Вот был мастер слова! Ходячая кладовая блатных поговорок, присказок, слов и образов, совершенно неизвестных ни писателям, ни ученым…
Вскоре «гражданин майор» Сидоров понял, что язык бессмысленно изучать сам по себе, поскольку он является отражением мировоззрения, психологии, истории, культуры его носителей. То есть, если хочешь вникнуть, то надо изучать ВСЁ, что связано с преступным миром и местами лишения свободы. Он стал заниматься историей уголовной субкультуры, начиная с царских времен и до сегодняшнего дня. Перечитал редкие книжки бывших каторжников и лагерников, мемуары блатных.
По его словам, общался с людьми уникальными, заставшими еще «сучьи войны», «рубиловки», «мужицкие войны», имевшими десятки судимостей. Обрабатывал, систематизировал накопленный материал.
- Со временем, - продолжает Александр, - у меня накопилось такое громадное количество информации, что я должен был ее куда-нибудь выплеснуть. И я выплеснул!
Вышедший в 1992-м 50-тысячным тиражом небольшой словарь блатного и лагерного жаргона "Южная феня" разошелся мгновенно. Он на голову превзошел все "секретные" словари, которые использовали в системе МВД. Следом Сидоров выдал серию очерков «Неизвестные войны уголовников» и «История профессиональной преступности Советской России», имевших невиданный резонанс. Но и поэзию не забывал…
«Я С ВАС ТАЩИЛСЯ…»
Вряд ли Александр Сергеевич Пушкин предполагал, что его вошедшие в сокровищницу русской любовной лирики и ставшие бессмертными строки "Я вас любил: любовь еще, быть может…", когда-либо переведут с русского языка на… русский. Но Александр Сидоров перевел. Да еще как!
Я с вас тащился; может, от прихода
Еще я оклемался не вконец;
Но я не прокачу под мурковода;
Короче, не бздюме - любви звиздец.
Я с вас тащился без понтов кабацких,
То под вальтами был, то в мандраже;
Я с вас тащился без балды, по-братски,
Как хрен кто с вас потащится уже.
- Что послужило толчком для этих блатных переводов? – переспрашивает Сидоров. - Как раз мое увлечение классикой! Купил как-то книгу "Гамлет" в русских переводах". Там были пять или шесть переводов «Гамлета» и несколько десятков переводов знаменитого монолога, включая пастернаковский «Быть иль не быть? Вот в чем вопрос!» Помню, иду по подземному переходу, листаю и думаю: «Столько переводов и каждый по-своему хорош». Вдруг мелькнула мысль: а можно ли такую сложную и тонкую философскую лирику переложить на блатной жаргон? И тогда же сходу родилась первая строчка: «Жужжать иль не жужжать? Во,…, в чем заморочка!» Строчка понравилась. Я же переводил «Фауста» Гете и знаю, сколько там «подводных камней», всевозможных нюансов и языковых тонкостей, упущенных переводчиками и из-за которых «Фауст», по сути, у нас толком и не переведен так, как надо. А тут… Настолько удачная строчка меня самого поразила, что, придя домой, тут же перевел.
Жужжать иль не жужжать?
Во,..., в чем заморочка!
Не в падлу ль быть
отбуцканным судьбой
Иль все же стоит дать ей оборотку,
Мясню захороволить
и непруху
Расшлепать? Завести хвоста.
Отъехать.
И просекать, как этим
рвешь браслеты,
Что повязали ливерку твою
С мориловкой, сосаловкой, Загибом
Петровичем. Вот финиш.
Дуба дать.
Вернее, закимать. И сечь сеансы?
Вот и трандец.
Какой приход накроет,
Какие я галюники словлю,
Когда на ногу
бирку мне наденут?
После Шекспира Александра естественно потянуло к Пушкину – он перевел несколько отрывков из «Евгения Онегина» («Мой дядя, честный вор в законе» и «Ксиву от Татьяны»). Затем переключился на Лермонтова, Крылова («Прошмандовка Стрекоза»), Тютчева («Блажен, кто схлопотал свой срок»). И так далее. По словам поэта-новатора, все они удивительно замечательно ложились на «феню». Особенно Маяковский – в отрывках из поэмы «Владимир Ильич Ленин» («Пахан картавый») и «Стихах о советском паспорте» («Стихи о совковой ксиве»).
- Когда меня обвиняют, что я покусился на святая святых – на классику, я просто недоумеваю. Чем я их оскорбил? Если ненормативной лексикой, то да, в воровском жаргоне мат используется, но не всегда и, как правило, аккуратно. Но не надо путать жаргон с матом. Кстати, Александр Сергеевич сам был жуткий матерщинник и, надо признать, большой мастер этого дела. Мат и у Маяковского встречается, у Есенина, у Высоцкого. Кстати, Маяковский вообще самый близкий к блатным по энергетике.
Вам ли, любящим баб да блюда,
жизнь отдавать в угоду?!
Я лучше в баре бл***м буду
подавать ананасную воду! (В. Маяковский "Вам!", 1915 г.)
Мои переводы - это, прежде всего, филологический эксперимент. Это первое, что я отвечаю моим литературным оппонентам. А остальным объясняю: я ведь еще сделал это в пику нашему школьному преподаванию. Потому что, на мой взгляд, сами преподаватели всю жизнь переводят нам классиков на свой «учительский жаргон», заставляя мыслить штампами. «Образ Евгения Онегина», «народность князя Болконского и Наташи Ростовой», «Печорин – лишний человек», «Соня Мармеладова – как идеал русской девушки»…Это же типичный жаргон! Преподается не само произведение, а методика его трактовок и понимания несуществующих образов. Спрашивается, почему же тогда мне нельзя? Я-то хоть шучу, заведомо хулиганю. А эти обучают детей на полном серьезе, отбивая у них тягу к прекрасному.
Чем, например, плох «мой» Лермонтов?
Без конвоя выломлюсь на трассе,
В непонятке маякнет бульвар,
Ночь нишкнет, как жулик на атасе,
И звезда с звездою трет базар.
А каков перевод Некрасова:
«Однажды зимою, колымский бродяга,
Я чапал тайгою, был жуткий дубняк.
Секу, кочумает на сопку коняга,
Таранит какой-то обапол в санях…»
ПРОСЛАВИЛСЯ И... "ЗАВЯЗАЛ"
После того, как Александр Сидоров под псевдонимом Фима Жиганец издал свой скандальный сборник «Мой дядя честный вор в законе. Классическая поэзия в блатных переводах» (с комментариями), заказов на новые переводы было, хоть отбавляй. Например, просили перевести всего «Евгения Онегина». Предлагали хорошие гонорары.
- Я спросил: «Зачем?» Ведь шутка или в данном случае литературная пародия хороша, когда четко соблюдена мера. К тому же читать все это в больших количествах будет просто скучно… Для меня это была сиюминутная страсть, горение «что получится?» Поэтому я перевел, опубликовал, стал известным и… «завязал». Между прочим, горжусь оценкой моего творчества специалистами из Российского института восточных языков, которые, я цитирую, «были поражены точностью выполнения поставленной задачи и бережным отношением к оригиналу».
Почувствовав благодатную, а главное никем нетронутую почву, наш герой вскоре выпустил книгу «Фима Жиганец. Издранное», куда вошли ироничные стихи, частушки, эпиграммы, «сокровища склерозной мудрости», «русские лимерики» собственного сочинения. Затем издал «Тюремные байки», очерки «О блатных словах и выражениях. Жемчужины босяцкой речи», "Словарь современного блатного и лагерного жаргона" и еще несколько книг, раскупленных моментально.
Почему подобные изыскания очень важны? Александр считает, что уголовный жаргон - настоящая сокровищница русского языка, поэтому его нужно беречь, как любое народное достояние. Он поясняет: этот язык не условный, а живой, в его основе - забытые церковнославянские слова, лексикон купечества, ремесленников, диалектизмы. Большинство криминальных словечек взялись из местечковых наречий, говоров. Тюрьма и каторга, а после ГУЛАГ "собрали воедино всю эту пестроту и переплавили в особый язык".
- Русский язык и раньше заимствовал слова и выражения из языка арестантов, жуликов, шулеров. «Втирать очки» – это шулерский термин. «Двурушничать» – просить милостыню двумя руками, термин профессиональных нищих. «Подчистую» – от арестантского выражения «идти подчистую», то есть с чистым паспортом. «Опустить ниже уровня городской канализации», «Звать тебя никто и фамилия никак» -то же из блатного жаргона. Или самое простое - «Быть вась-вась». Дело в том, что воры и раньше и сейчас называют друг друга «Вася». И "быть вась-вась", значит, значит состоять в близком знакомстве. Или с начала 1990-х у нас стало популярным слово «лох», а оно в значении «жертва» - чисто лагерное. Другой яркий пример. Слушая песню группы "Тату" со словами «Не верь, не бойся, не проси!», многие думают, что эта фраза из Библии. На самом деле это три главные заповеди из так называемого «Кодекса арестанта» 1930-х годов…
- Какие у тебя "отношения" с уголовным миром?
- У меня очень много друзей как по одну, так и по другую сторону колючей проволоки. Например, прекрасные отношения с Сашей Емельяновым, известным автором и исполнителем песен, отсидевшим два срока за угоны машин. Моими консультациями пользуется известный автор детективных романов Данил Корецкий. Он даже вывел меня в качестве одного из персонажей своего криминального романа “Антикиллер-2”, где я действую под именем Гены Соколова, консультирующего главного героя Лиса в области блатного жаргона. Так что я еще при жизни сподобился стать литературным персонажем…
- И последний вопрос. Сам ты кем себя считаешь - журналистом, лингвистом или писателем?
- Я бы на первое место поставил «поэт», имея ввиду собственную поэзию. Все остальное – вторично. И у меня есть мечта – перевести «Фауста» Николауса Ленау и подарить его нашему читателю. В отличие от одноименной трагедии Гете, «Фауст» Ленау - более философский. Ну и еще одной пока нереализованной мечтой остается издание толкового словаря "Пословиц и поговорок блатного русского народа", который уже готов и только ждет издателя. Думаю, с этими пословицами и поговорками я останусь в истории русской филологии.