Дальнейшую поездку я запомнил неважно. Сначала машина долго мчалась по Садовому кольцу на головокружительных пятидесяти километрах в час. Мы распугивали кваканьем похожего на клизму клаксона ломовых извозчиков, обкладывавших нас в ответ многоэтажными матами; расходились бортами с редкими легковушками, несущими в своих салонах ответственных, судя по френчам и кожанкам, сотрудников советских ведомств; укорачивались от грузовичков «АМО» и отчаянно дребезжащих и сыплющих искрами трамваев. Где-то в районе Красных ворот машина свернула влево, и тут я окончательно потерял ориентировку – знакомых зданий не осталось, и даже конфигурацию улиц я как будто перестал узнавать. Пробок, однако, не было и в помине, так что на всю дорогу ушло минут сорок от силы.
Опомнился только когда наша «Антилопа-Гну» (при ближайшем рассмотрении это оказалась отечественная НАМИ-1, считающаяся, в отличие от заполонивших столичные улицы «Испано-Суиз», «Паккардов» и прочих буржуйских «Роллс-Ройсов» машиной чуть ли не пролетарской) затормозила у знакомого бледно-жёлтого фасада. Ба, да это же моя альма матер – ВУЗ, где я честно оттрубил пять годков и в чьих подвалах отыскал амбарные книги, с которых и началась вся эта катавасия!
Удивительно, но лестницу, ведущую вниз, в подвальную лабораторию», а так же её саму, я помнил как бы двойной памятью – с одной стороны, своей собственной, в которой остались облезшую штукатурку, многолетний слой пыли, покрывающий антикварное оборудование, да скалящийся кирпичными обломками пролом в стене. А с другой – небогатый опыт, обретённый в теле несчастного Алёши Давыдова, настойчиво выдавал мне картинку, почти целиком совпадающую с тем, что я видел сейчас своими глазами: узкий коридор, освещённый редкими электрическими лампочками, упрятанными в проволочные сетки. Железная дверь в стене, за которой нечто, напоминающее владения «сумасшедшего учёного» из старых чёрно-белых или даже немых кинофильмов. Приборы в деревянных корпусах и с чёрными эбонитовыми ручкам и настроек; очень много проводов, обнажённых медных спиралей и фарфоровых тарелок-изоляторов, наводящих почему-то на мысль о генераторах Тесла. Здесь даже химические реторты были – большие и не очень, соединённые стеклянными трубками и змеевиками!
А в середине всего этого брутального великолепия покоилось на низком деревянном помосте ОНО – кресло, обмотанное проводами, проводками и с кожаными ремнями для рук и ног, которые почему-то не остались в моих воспоминаниях. Металлическая шапочка на затыльнике кресла тоже была – из тонкого алюминия, утыканная какими-то стержнями и даже, кажется, радиолампами.
…и в обоих этих «слоях реальности» присутствовало кое-что ещё. Кое-что, замеченное мною ещё в пыльном подвале, в восемьдесят третьем, и резанувшее в новой, восстановленной памяти, когда меня вынимали в полубессознательно состоянии из этого самого кресла сумасшедшего учёного.
Аэрофотоснимок Сейдозера и его окрестностей был памятен мне в двух ипостасях – в виде потемневшего, малоразборчивого, с истрёпанными краями листка, провисевшего на стене никак не меньше восьми десятков лет, и его же двойник – слегка пожелтевший, но вполне позволяющий различить и сетку объектива фотокамеры, и карандашные пометки, нанесённые незнакомыми мне исследователями. А вот и ещё два листка с теми же примерно очертаниями озера и окружающих его горных хребтов – лист обычной, ещё дореволюционной топографической карты довольно мелкого масштаба, а рядом сделанные химическим карандашом кроки – судя по уверенным линиям и массе специфических пометок, делал их твёрдый профессионал.
- Эти снимки и карты привёз их своей экспедиции Александр Барченко. – объяснил «дядя Яша». – Дело было в двадцать третьем - он тогда работал с небольшой крупой единомышленников на Кольском, и узнал массу интереснейших вещей. Но об этом вам ещё предстоит узнать подробнее, а пока лишь скажу, что именно товарищ Барченко настоял на создании этой лаборатории и до сих пор курирует её работу.
- А как она называется? – осведомился Марк. - Лаборатории бывают разные – механические, оптические, электромагнитные. А эта – какая?
- Вы разве не в курсе? – удивился Блюмкин. – Хотя, неважно. Мы с вами в нейроэнергетической лаборатории при особом отделе ОГПУ СССР, а руководит этим отделом товарищ Бокий.
Не то, чтобы я не был готов услышать что-нибудь подобное. Но, лишь когда прозвучало имя Глеба Бокия, соратника Менжинского, Ягоды и Агранова, начальника особого отдела, скрывавшего в недрах ОГПУ тайны, весьма далёкие от прямых его задач, один из основателей ГУЛАГа, куратор Соловецкого лагеря особого назначения СЛОН, покровителя таинственных «красных магов» – только в этот самый момент я до конца осознал, в какую мутную, смертельно опасную и безнадёжную историю вляпались мы с Марком.
Я пришёл в себя от пронзительного аммиачного запаха, ударившего мне в нос. Я открыл глаза – вонь исходила от ватки, которую заботливо подсунули мне чуть ли не в самые ноздри.
- Очнулся!
Это Марк. Голос радостный, звонкий, слегка дрожащий – так бывает после сильного испуга, когда понимаешь, что опасность отступила. А то и вовсе оказалась мнимой.
Ватка с нашатырём исчезла, а вместе с ней и запах. Чья-то твёрдая, как доска, ладонь, приподняла мне затылок.
- Очнулся? Вот и хорошо!
Я повернул голову. Голос, как и ладонь, поддерживавшая мою голову, принадлежали тощему, как вобла, человеку в синем лабораторном халате и пенсне с позолоченной дужкой на шнурке - точно такие носил Папанов в роли Кисы Воробьянинова. Халат был заляпан вперемешку пятнами машинного масла и меловыми следами.
- Да, брат, здорово ты нас напугал!
Этот голос я узнал без труда. «Дядя Яша», он же Яков Гершевич Блюмкин, человек, сначала спасший нас в переулке от гопников, а затем зачем-то притащивший сюда.
Я попытался встать.
- Нет-нет, юноша, пока вам лучше полежать. – засуетился незнакомец в пенсне. – Вы уже второй раз теряете сознание в в моих, так сказать, пенатах, и не хотелось бы третьего!
«Второй? Это вы о чём?» – едва не спросил я, и тут же понял, что он имеет в виду. Конечно же, тот, первый раз, когда тело Лёшки Давыдова, неправедное захваченное моим сознанием, выволакивали из того самого кресла с проводами и дурацкой алюминиевой шапочкой.
- Дайте ему горячего чаю, и сахара побольше. – распорядился «дядя Яша». - И ещё бутербродов каких-нибудь, или баранок, что ли… Вы есть хотите, молодые люди?
_Да! Хором ответили мы с Марком, и я вдруг осознал что голоден буквально, как волк. Да что там, сейчас я, кажется, и волка бы съел и не поморщился – ведь у нас со вчерашнего утра, с завтрака в коммуне, почитай, маковой росины во рту не было!
…вот что значит адреналин и тяга к приключениям…
Незнакомец засуетился, погнал какого-то молодого парня (судя по синему халату, лаборанта) в столовую, за бутербродами с колбасой. «Дядя Яша» вызвался его сопроводить, а я повернулся к Марку и шёпотом спросил:
- Этот тип в пенсне – он кто?
- Забавная история… - ответил Марк. – Помнишь, ты расспрашивал меня об «особом корпусе»?
- Ну, было дело. Но это тут при чем?..
- А при том, что это именно он провожал тогда того, пропавшего парня! Он ещё его называл Евгений Евгеньевич, я тебе говорил. Он самый и есть – Гопиус Евгений Евгеньевич, он тут главный, как я понял.
Вернулись посланцы со свёртком из промасленной бумаги, от которого пахло так одуряюще-аппетитно, что я два снова не грохнулся в обморок. В свёртке кроме бутербродов оказались свежевыпеченные, ещё горячие беляши, и я тут же вцепился в один не хуже пираньи, которая вгрызается в бок телёнка, неосторожно зашедшего в воду Амазонки.
…Еда! Пища! Пассивная протоплазма!
…вот оно, счастье…»
Пока лаборант колдовал с медным чайником и электрической плиткой (в лабораторном хозяйстве нашлась и она), «дядя Яша» устроил Гоппиусу форменный допрос. Его интересовали успехи Марка по части открытия «особых способностей» - оказывается это он «сосватал» парня для исследований и дальнейшего помещения в коммуну имени товарища Ягоды. Из беседы, в которую я вслушивался, несмотря на набитый битком рот и характерный треск за ушами, стало ясно, что коммуна действительно с двойным дном и создана, похоже, для размещения подростков, вызвавших интерес Гоппиуса и других учёных, работающих под крышей Особого Отдела ОГПУ. А значит, в том, что там творится, заинтересован как минимум, сам Глеб Бокий, а то и фигуры покрупнее. К примеру, Яков Агранов, по слухам, не брезговавший оккультными игрищами.
…Да уж, попали, так попали! Теперь бы понять, как выбираться будем…
Я дожевал беляш, принял из рук Марка стакан с чаем и повозился, усаживаясь поудобнее. При этом что-то больно впилось мне сзади в поясницу.
…«Браунинг» Блюмкина? Значит, меня не обыскивали? И, похоже, не собираются…
Беседа Гопиуса» и «дяди Яши» тем временем плавно перетекла с личности Марка (да-да, конечно, Яков Григорьевич, способности у мальчика, несомненно, большие. Но, вы же понимаете: они нуждаются в развитии, так сказать, в шлифовке…) на мою скромную персону. Тут я насторожил уши по-настоящему, даже беляш жевать перестал.
Как выяснилось – напрасно. Ничего конкретного Гопиус собеседнику не сообщил. Сказал только, что прежде, чем «подопытный» (это обо мне-то, любимом! Ну, погоди, курва в пенсне, попомню…) потерял сознание, приборы зафиксировали аномальную нейроэнергетическую активность. И если уважаемый Яков Григорьевич позволит прямо сейчас обследовать мальчика снова…
Услыхав это, я непроизвольно дёрнулся. Ну уж нет, снова в кресло я не сяду и опутывать себя проводами не дам! Соблазнительно, конечно – а вдруг установка сработает в обратную сторону и вернёт меня на законное место … но не зря же мне в самый последний момент показалось, что сердце пронзает раскалённая игла боли? Нехорошо, конечно, по отношению к Алёше Давыдову, оказавшемуся в этой истории безропотной жертвой, но вернуться в своё старое тело только для того, чтобы склеить ласты от инфаркта – нет, так далеко моё человеколюбие не распространяется….
Мои страхи оказались напрасными: Гоппиус сообщил, что сразу после опыта со мной аппаратура вышла из строя, да так основательно, что они до сих пор возятся с её исправлением и настройкой. «Мальчика же, - продолжил он, - решено было отправить пока в ту же коммуну, куда месяцем раньше отправили Марка. Пусть побудет под наблюдением, а там и второй комплект оборудования смонтируют и запустят…
Я подавился беляшом и закашлялся. Марк постучал мне между лопатками ладошкой.
…второй комплект, говорите? Так вот что на самом деле в «особом лабораторном корпусе…
Моя догадка почти сразу подтвердилась. Гопиус стал упрашивать «дядю Яшу», чтобы тот позволил ему поговорить со мной или хотя бы с Марком. Но наш спаситель упёрся: «имей терпение, Евгений Евгеньевич! Видишь, ребята устали, изголодались; переночуют у меня на квартире, а завтра-послезавтра сам же отвезёшь их в Харьков, в коммуну. Тогда и наговоритесь вволю и не только.
…Знаем мы это ваше «не только», мрачно подумал я, косясь на кресло в центре лаборатории. Впрочем мне, пожалуй, грех жаловаться – никто, если подумать, не заставлял меня сооружать дубликат этого творения «безумного учёного» у себя на даче?..
С этими мыслями я покончил с беляшом, сжевал на пару с Марком шесть бутербродов с вкуснейшей варёной колбасой, и вслед за «дядей Яшей» покинул логово Гоппиуса. Часы на фасаде здания показывали половину первого пополудни – а значит, этот увлекательный денёк пока далёк до своего завершения…