«Убили…убили».
Антон открыл глаза.
«Убили, убили». Не сон – испуганный отец, его трясущаяся рука, зависшая над плечом сына.
- Что? Где это? – Антон рывком поднялся, путаясь в свернувшихся за ночь простынях. Диван ворчливо скрипнул.
- Не пойму никак. Во дворе кричат. Вроде Александра Дмитриевна из второго подъезда, её голос.
Антон рванул на себя куртку с хваткой вешалки у двери. Петля отлетела вместе с куском подкладки. Уже на улице заметил на ногах стоптанные войлочные ботинки отца. Они сразу намокли, отяжелели, норовили остаться в грязном сугробе. По двору бежали наспех одетые жители.
«Что случилось?» «Кого убили?» - Казалось, вопросы перекатываются по двору чёрными тугими шариками. У металлической рамки, служившей некогда опорой дворовых ворот, собралась толпа. Люди с недоумением, робостью смотрели на, распластанное на грязном асфальте, тело пожилой женщины. Смотрели и не двигались, держась за старые, ненужные опоры. Метрах в тридцати, прижавшись к одинокому дубу, неподвижно застыл убийца: чёрный Nissan.
«Наталья Владимировна, на рынок шла». «Видать на рынок, вон и сумка рядом лежит».
- Жива? Звонили в «Скорую»? - Кислицын пробивался среди застывших, странно спокойных людей.
- Да мертва она, разве не видишь?
Антон видел, видел, как неестественно повернута голова, откинута в сторону, будто в немом укоре, видел багровое пятно на бежевом пальто, раскинутые крыльями руки.
- Надо вызывать «Скорую» и полицию. У кого-нибудь есть телефон? Телефон, - прокричал Антон.
Мужчина рванулся к подъезду, расталкивая статистов. Войлочные ботинки тормозили, цепляясь за дворовые выбоины.
- Что? Кто? – отец успел одеться, и сейчас стоял, прислонившись к стене, тяжело дыша.
- Какая-то Наталья Владимировна. Сбили у ворот.
- Насмерть?
Пока Антон набирал номера, диктовал адрес, успел заметить, как посерело, покрылось мертвенной дымкой, лицо родного человека.
- Папа, оставайся дома, ей уже не помочь. Оставайся, я все решу.
- Сынок, как же так?
- Оставайся, папа, я скоро буду. Ты лучше чайник поставь, мы ведь даже не завтракали.
Статисты так и стояли у ворот, но тело женщины кто-то укрыл ярким лоскутным одеялом.
«Пэчворк, - всплыло в памяти, - мама увлекалась».
Было что-то нелепое, невозможное во всей этой картине: будничные интонации соседей, весёлые лоскутки, собранные воедино, чтобы прикрыть смерть, ритмичный стук. Стук. Кислицын только теперь заметил, что у чёрного Nissan толпятся молодые люди. Они что-то кричат закрывшемуся от толпы водителю, арматурой разбивая автомобиль.
- Они же его убьют.
- А и правильно.
- Поделом ему.
- Человека жизни лишил, поганец, - дворовое собрание неожиданно засуетилось, зажестикулировало. Перекошенные, багровые лица, сжатые до белизны кулаки, разрубающие талый, весенний воздух.
Он рванулся к машине, рванулся изо всех сил, не замечая всхлипывающего войлока на ногах, не думая о том, как собирается остановить рассвирепевших подростков. «Остановить, - выталкивала кровь, - прекратить это безумие. Продержаться».
При его приближении подростки стихли, опустили самодельные биты.
- А что, им можно на своих иномарках людей давить?
- Это наш район. Будут тут всякие мажоры людей убивать, - но уже тихо, оправдываясь.
- Нельзя убивать, никому убивать нельзя. А если его покалечите, чем вы лучше? – Антон старался говорить тихо, успокаивая, уводя из кошмара лютующей ненависти.
- Знали пострадавшую? – Говорить, говорить, не умолкать.
- Видели, - мы же не из её дома, мы из общежития.
Общежитие, построенное когда-то для работников завода, превратилось в дом коммунальных квартир. Да и завод давно канул в лету. Комнатки приватизировали, покупали, продавали. Менялись жильцы, ветшало здание, осыпались стены, ржавели, приходили в негодность коммуникации, но что-то неуловимое, что витает в жилищах, так и не признанных своими, сохранялось. Как сохранялась и копимая обида, умноженная прошедшими годами, на тех, кто успешнее, на людей, которые могут закрыть за собой дверь в собственный мир.
Виновник аварии нелепым комком сросся с рулём, лишь серый ёжик макушки вздрагивал над бесформенным телом. Антон говорил и говорил, ему казалось - замолчи он хоть на минуту, этот ежик превратится в кровавое месиво в россыпи стекла. Слишком поздно заметил тощую девичью фигурку, появившуюся рядом. Просто почувствовал, подростки больше не слышат, прочел в напрягшихся фигурах, в спрятанных прищуром глазах. Он ещё успел пожурить себя за трусость, за то, что избегал смотреть на полудетские лица, избегал диковатых взглядов, боялся, что поймут, вычислят: и лёгкое презрение, и желание тянуть время. А время вдруг сделало кульбит, завертело, накрыло чернотой неизвестности. Но пока мир не превратился в темноту, он успел заметить девичью фигурку, рваные джинсы, грязные розовые кроссовки.
Друзья, не забывайте о лайках и комментариях, площадка оценивает только вашу активность.