Родители сначала завели меня и только потом озаботились своим образованием, работой, местом жительства и всем прочим. Потому–то до десяти лет я прожил с дедом, в большом частном доме довоенной еще постройки. «В деревне» – так я называл пригород Медногорска, городка на Урале. Наверное, по той же причине роднее деда в семье у меня никого не было, а отношения с отцом и матерью наладились лишь после его смерти.
Какое–то время я всерьез полагал деревню своим настоящим домом и привык ревностно его оберегать. Этот дом, как я считал, принадлежит мне и деду – никому больше. Когда дедушка умер и делилось наследство, мои права на дом отстаивала мать. На шумном собрании родни, злобно поглядывавшей друг на друга, она выступала:
– Для нашего Андрея этот дом – родина. Он тут до четвертого класса жил.
– Ага–ага, – язвительно отвечала тетя Римма, – у папы на шее до четвертого класса просидел, а ты с муженьком ни копеечки. Все свою жизнь устраивали.
Моего мнения не спрашивали. Если бы спросили, я бы отказался сам.
В детстве моим лучшим другом был Ванька – двоюродный брат, живший в Оренбурге, но часто ссылавшийся к нам его родителями. Уж летние и зимние каникулы он стабильно проводил «в деревне». Я всегда с нетерпением ждал его приездов. Во–первых, брат и друг. Во–вторых, был Ванька просто бездонным кладезем всяческих страшилок, которые я очень любил, а он очень интересно рассказывал, продолжая историю за историей, и так до бесконечности.
В последний приезд Ваньки мы повадились каждый день пропадать с удочками на речке. Собирались рано, приходили на свое место, рыбачили и купались. С уловом было туго, но нас занимал сам процесс.
Мы возвращались под вечер и уже миновали заброшенные домики садового товарищества, когда услышали звук, похожий на удар хлыста – короткий и резкий, разве что без присвиста.
– Андрюха! Это выстрел! – догадался Ванька, и глаза его, покрасневшие и усталые, вспыхнули пламенем азарта. – Скорее!
Странное дело: мы совершенно не испугались выстрела. То, что обязательно заставит взрослого насторожиться, в нас подстегнуло живой интерес, будто бы у тяжело груженой машины, катившейся под уклон отказали тормоза.
Выстрел был одиночный, навскидку и насмерть. Милиция пыталась задержать беглого уголовника, прятавшегося в садовом товариществе, но тот сдаваться не хотел, продолжал уносить ноги и в конце концов кинулся на сотрудников с заточкой. Пуля угодила беглецу в левый висок, ближе к уху, и я с Ванькой в подробностях рассмотрел труп.
Мертвец лежал на лысом холмике глинистой почвы, раскинув руки и ноги, словно нарочно изображал звезду – в детстве, играя в «войнушку», мы так же изображали убитых «наших». Крови не было. Во всяком случае, я ее не помню. Но запомнилось странно искаженное лицо убитого: левое ухо оттопырено, левый глаз был страшно вытаращен, вывернут и смотрел вбок.
– Заложный покойник, – на вдохе, с непонятным мне восхищением прошептал Ванька. Он совсем не испугался мертвеца и, кажется, даже нисколько не удивлялся случившемуся практически на наших глазах.
Это было давно, в конце восьмидесятых.
Спустя двадцать лет у железнодорожного тоннеля на отрезке пути Медногорск–Кувандык рабочий красил светофор. Услышав шлепанье босых ног по шпалам, он еще оглядывался и прислушивался, когда из темноты вышел растерянный, абсолютно голый мужчина со следами каких–то невероятно садистских пыток по всему телу.
А еще спустя месяц…
– Вчера по «Первому» смотрела. Нашли мужчину, который ничего о себе не помнит, – ни с того ни с сего начала главный бухгалтер, обращаясь ко мне. – Даже имени своего не знает. Из ниоткуда появился. Просто вышел к людям, в чем мать родила. Что–то с ним страшное делали. Подробностей, конечно, по «Первому» не сказали, как обычно, но кожа у него вся исполосована, мышцы с разрывами и узлами срослись, кости тоже…
– Тамара Геннадьевна, – одернул я женщину, – вы мне эти ужасы зачем рассказываете?
– Ой, шеф, извините. Я не с того начала. Мужчину этого в Медногорске нашли. Вы же оттуда родом?
Я скорчил гримасу и выставил вперед обе руки, демонстративно отгораживаясь от неприятной информации. Внутри у меня все колотилось, в голове гудело и кружилось, а я не нашел других способов защиты, кроме глупых гримас и шуточек:
– Тамара Геннадьевна, к пыткам над этим человеком я непричастен. В Медногорске я жил в младенчестве и в силу возраста взрослых мужиков мог разве что обмочить.
– Шеф, я думала, вы можете что–то знать… – огорчилась главный бухгалтер.
– Ничего не знаю, кроме расписания рабочего времени, – ответил я, постучав указательным пальцем по стеклу своих наручных часов.
Я не обманул женщину. Действительно, ничего не знал. Догадывался, но еще не знал. Будто крошечная, ничтожно крошечная снежинка, упавшая на вершине, пробудила снежную шапку горы и вызвала лавину.
Ночью меня разбудил звонок матери. Только взяв телефон в руки и еще не приняв вызов, я догадался, о ком сообщит мама – как она умеет: ярко, с восторгом, в лицах и на десять разных голосов.
Но мама не просто сказала, что Ванечка наш нашелся. Она сказала:
– Андрей, надо. Надо обязательно приехать и повидаться.
Сначала попросила, а когда я отказался, то потребовала. Набросилась с обоснованными упреками, надуманными обвинениями и призывами немедленно стать частью большой семьи. Ответив, что подумаю обо всем утром, я отключил телефон и ушел в кухню. Спать расхотелось, я бы проворочался всю ночь, беспокоя жену.
– Ерунда какая. Не мог Ванька найтись, – говорил я себе, грея молоко на плите. – Найтись? Никак не мог.
Ванька прямо–таки зациклился на убитом. Ни о чем другом говорить не желал и продолжал даже после того, как дед ему строго велел прекратить пугать меня выдумками про заложных покойников.
– Они после смерти в нашем мире остаются, – шептал мне ночью Ванька. – Бродят там, где умерли скоропр… скоропрости…
– Скоропостижно? – спросил я.
– Да–а, – с придыханием ответил Ванька. – Ходят и стонут. Их никуда не берут, ни в рай, ни в ад. Бывает, они живым, которые к ним уважения не проявят, разные казни строят.
– Козни, – поправил я.
– Они ведь не такие, как другие привидения, – продолжал Ванька, больше не обращая внимания на мои исправления. Он будто бы самому себе рассказывал про неупокоенных призраков. – Они много чего могут. И болезнь могут навести, и вещи какие–нибудь отобрать, и вселиться в кого–нибудь.
– Вселиться? – насторожился я.
– В нас не вселятся, – со знанием дела заявил Ванька. – Надо только руки на груди крестом сложить, и всего делов–то.
Иван числился за областной больницей, а когда его опознали родные, был переведен в Медногорск. Болезней никаких у него не выявили, разве что застарелые травмы, и потому утром он быстро отмечался в районной больнице, а все остальное время проводил с матерью и отцом в дедовском доме, основательно мною забытом.
Все вертелось вокруг Ивана. Ему рассказывали обо всем и сразу, возвращались к прошлому по многу раз, рассказывали, доверяя все секреты, угощали вкусностями под идущие по кругу байки, анекдоты, случаи. На суету вокруг себя Иван отвечал улыбкой признательности и очень огорчался от того, что ему не о чем поведать. Двадцать лет жизни были украдены у него вместе с памятью.
Вдоволь насмотревшись на шрамы сына, тетя Аня и дядя Рома перешептывались:
– Оно, наверно, и к лучшему, что не помнит. Это же какая боль адская, должно быть. Какие пытки изуверские. И как долго? Двадцать лет.
Они плакали, вытирали слезы и бежали к сыну, чтобы занять его новыми старыми историями, какими–то угощениями.
А я упорно делал вид, что ничего не произошло. Изредка кивал своим размышлениям, мол, не нужно Ваньке ничего вспоминать, я вот себя двадцать лет тщетно заставляю забыть, а для него такое благо и просто так.
Прежнее уголовное дело о похищении возобновили, но так ни к чему и не пришли – приостановили, клятвенно заверив, что на этот раз обязательно садистов отыщут, и те не сумеют суда избежать. Об этом мне рассказала мама, позвонившая в начале сентября.
– Ванечка чувствует себя хорошо, – говорила мама. – У него, кстати, одиннадцатого числа день рождения. Он о тебе спрашивал, так что обязательно приезжайте.
– Обо мне спрашивал? – напрягся я. – Он что, вспомнил что–то?
– Нет, конечно, – ответила мама, явно удивившись моей реакции. – Просто ему обо всех напомнили, и всех он видел. Кроме тебя. Вот и заинтересовался. Андрюша, ну приезжайте. Нам с отцом перед теть Аней и дядь Ромой неловко.
Внезапно в голову мне пришла мысль, от которой стало легко на душе: «А ведь я не успокоюсь, пока не пойму, что происходит, и пока не удостоверюсь, что Ванька ничего не помнит. Значит, нужно ехать».
Рисковать женой и детьми я не собирался, и приехал в Медногорск один, извинившись и сославшись на начало учебного года, на слабенькое здоровье дочери, только-только пошедшей в первый класс.
На третий день после убийства уголовника Ванька себе места не находил:
– Вот ночью он и должен вернуться. Андрюха, я не просто знаю, я чую, что он поблизости. А сегодня как раз третий день после смерти.
Взбаламутил он меня тогда. С самого утра ходил и уговаривал пойти призрака смотреть. Мы выбрались через окно и ночью пришли к холмику, на котором совсем недавно, раскинув руки, валялся и таращился мертвец. Долго стояли вдвоем под полной луной, в полной тишине и одиночестве, а потом Ванька взбежал на холм, стал что–то высматривать в окрестностях, подпрыгивая то ли неугомонно, то ли от злости.
В старом деревенском доме за столом собрались все родные. В главной комнате было не протолкнуться, и я еще подумал, что, начнись пожар, окна окажутся для любого из собравшихся узкими и неудобными, и хлынувшие к единственной двери задавят друг друга.
Ванька сидел в красном углу, где при жизни деда всегда стояла большая выцветшая икона в массивном окладе. К нему лезли с разговорами со всех сторон, как бывает у крепко виноватых людей, желающих хоть чем–то задобрить тех, кого они обидели. Ванька глуповато улыбался, кивал и при этом пялился на меня, словно намереваясь убить взглядом. И мне сразу стало ясно, что Ванька меня узнал, что он все и про всех помнит.
Дух убитого появился между нами, когда Ванька расстроился едва ли не до слез. Призрак промелькнул с воплем, в котором трудно было угадать слова, и исчез.
– Ты слышал? Ты видел? – запрыгал Ванька от радости.
С холма он прыгнул ко мне и неожиданно упал. Мне показалось, что он подвернул ногу, но в действительности нога его угодила в какую–то яму. Я хотел спросить, почему он не освободится, но не успел. Ванька зарыдал и тут же истошно завопил, дергаясь, будто от нестерпимой боли и протягивая ко мне руки.
Почему Ванька не мог выбраться самостоятельно, я понял, когда кинулся на выручку, и обнаружил широкую яму, в которой заложный покойник крепко сжимал Ванькину голень и тянул за собой в зловонное ничто, отчаянно моля о помощи:
– Держите меня! Тащите! Не отдавайте! Не отдавайте меня!
Самого несчастного крепко сжимали в своих объятьях демоны. Черепа их были лысы, обтянуты серой покрытой струпьями кожей. Из рваных тонких губ понемногу сочилась пурпурно–черная слизь, текла по кривым желтым клыкам. Демоны глубоко вонзали острые серо–желтые когти в заложного покойника и тянули его вниз, тянули, тянули. Буквально разорвав несчастного, они навалились на Ваньку, в одну секунду превратили его джинсы и сандалеты в лоскуты, содрали кожу с правой ноги. Карабкаясь выше, демоны вырвали у Ваньки волосы, когтями прорезали щеки, и тогда я…
Родственники, приняв в честь дня рождения Ванечки по нескольку рюмок, стали томиться в душной комнате, и мужчин потянуло на крыльцо, чтобы посмолить и проветриться. Вместе с ними вышел и я с Ванькой.
Когда мы остались вдвоем, я спросил:
– Ты ведь все помнишь?
– Все помню, – ответил Ванька без улыбки на лице, ставшей для всех такой привычной и обезоруживающей. – Особенно хорошо помню, как ты руки разжал и меня отпустил. Бросил ты меня, Андрюха.
Ни слова больше на крыльце произнесено не было. Только когда мы возвращались в дом и Ванька зачем–то запирал входную дверь, я спросил:
– Как же ты сбежал? Разве оттуда, – я пальцем ткнул в пол, – можно убежать?
– А я и не сбегал, – исподлобья посмотрел на меня Ванька. – Сделка такая, Андрюх.
– Какая сделка?
Он пропустил меня в комнату, где родственники увлеклись разговорами между собой и внимания на нас не обратили. Плотно прикрыв дверь в большую комнату, загородив ее своим телом, как часовой, Ванька ответил:
– Отличная сделка. Обмен.
Он указал в угол, где сидел весь вечер. Там текла и бурлила темнота. Пятно быстро росло, а стоило ему превратиться в яму, как из преисподней вынырнули демоны. Легион безжалостных тварей, от которых не спасают скрещенные на груди руки.
Я был последним, кого они забрали. Утаскивая в пылающую огнем смрадную яму, демоны царапали и кусали меня, заживо рвали когтями и зубами, заживо поедали, а наверху, у края стоял Ванечка. Он наступил мне на пальцы и пританцовывал, усмехаясь. Покрытая шрамами голова его имела серую кожу, тонкие губы растрескались, и из трещин бежала пурпурно–черная слизь. Ванечка помахал мне когтистой рукой, тяжелая его челюсть выдвинулась, и кривые клыки щелкнули, когда он крикнул:
– Прощай, братец!
Андрей плакал на протяжении всего рассказа, непослушными узловатыми пальцами размазывал слезы по лицу, покрытому шрамами. Иногда его состояние походило на истерику, но даже в такие моменты родные не прерывали Андрея. Он сидел в кухне жены, давно похоронившей его, еще раз побывавшей замужем и успевшей развестись.
– Так получается, что у меня из родных только вы и есть, – сказал Андрей, виновато развел руками и тяжело вздохнул.
Набравшись смелости, он поднял глаза на потерянную когда–то семью. Грустно посмотрел на бледную, как полотно, жену, взглянул на сына и дочку, так ничего и не понявших.
Девчонка, его дочь, в этом году могла бы окончить школу. Обязательно бы окончила, если бы не вернулся отец, уставший от пыток и заключивший с демонами свою сделку.
P.S. У рассказа есть аудиоверсия. Смотреть тут: https://www.youtube.com/watch?v=6F-YClDrSgI