Синий цвет (продолжение рассказа) Андрей Томилов
Бабушка причесывала внуку рыжие кудри гребнем, у которого не хватало доброй половины зубьев. А когда кудри спускались на уши, брала нож и ловко обрезала излишки, складывала завитки в карман халата. Нельзя волосы на ветер пускать, - птица поймает волос и пустит его на строительство гнезда. И станет тот человек болезненным и слабым. Бабушка сжигала Санкины волосы, когда оставалась одна, читала какие-то заговоры и бросала золотые колечки на огонь. Надеялась, что ребенку объявится счастье.
Дед Ойка очень любил внука. Когда ушел из бригады по причине болезни ног, посвятил себя полностью Санке. Делал все возможное и невозможное, чтобы тому жизнь не была в тягость, чтобы радовала даже такая, однобокая, слепая жизнь. А еще надеялся, что настанет такое время, когда внук прозреет, когда он увидит свет и возрадуется. Ведь глаза-то у Санки были, хоть и не такие, как у всех людей, блеклые, словно подернутые белесой пленкой, но были же. Часто спрашивал:
- Совсем ничего не видишь?- Помахивал рукой перед лицом ребенка, - Ничего не видишь? Санка кривился, плотно сжимал веки, снова раскрывал глаза, выказывая белесые зрачки, признавался, что видит только тогда, когда плотно закрывает глаза.
Дед сердился. – Как можно видеть с закрытыми глазами!
Санка легонько улыбался, прилипал к деду:
- Тебя вижу. Всегда тебя вижу, даже тогда, когда тебя и в стойбище нет. Бабушку вижу, реку вижу, лес. Все вижу. Все.
Когда Санка окреп, дед стал более настойчиво обучать его жизни. Водил его в лес, где рассказывал и показывал ягоды, грибы, лекарственные растения. Парень с удовольствием познавал новый для него мир, нежно ощупывал и запоминал съедобные ягоды, находил в беломошниках грибы, широко загребая пространство босыми ногами, нюхал добрые грибы и поганые, старался запомнить разницу. Едва дотрагивался до растений, указанных дедом, растирал листик между пальцами и снова принюхивался. Казалось, невозможно запомнить столько запахов, но Санка запоминал. Когда через несколько дней они с дедом снова бродили по лесу, Санка вдруг останавливался, показывал в сторону и говорил, что где-то там растет пикча. Дед оглядывался кругом и с удивлением обнаруживал, что на опушке действительно есть курешок этой травы, которую охотники используют вместо стелек в обувь. В другом месте Санка снова останавливался и принюхивался, указывая то на лекарственную травку душицу, а то и самостоятельно срезал обнаруженный дудник, чистил его, как был обучен, и начинал есть. Дед довольно улыбался.
Возле юрты дед установил на двух чурках маленькую лодку – обласок. Заставлял Санку садиться в эту лодку и держать равновесие, не заваливаться на бок. А через какое-то время они вместе уселись в лодку и прокатились по реке, недалеко от берега. Санка был в восторге.
Стали ездить на рыбалку. Санка упирался легким шестиком, а дед сидел впереди и помогал веслом, подруливал в одну, или другую сторону. Санка быстро всему обучался. Он хорошо чувствовал берег, не выводил лодку на стремнину, легко обруливал лежащие в воде деревья и коряги, определяя их по шуму воды.
Дед обучил его счету и Санка самостоятельно уходил далеко в лес, или на калтус, где успешно собирал клюкву, нежно ощупывая, поглаживая каждую кочку. Считал шаги, определяя направление по солнышку, которое грело сперва одну щеку, потом другую. Случалось, конечно, солнышко пряталось за тучи, тогда возникали трудности с возвращением и Санка пугался. Но приходил дед и выводил его домой. Дед всегда следил за ним, не допускал беды, но с опаской думал о том времени, когда Санка останется один. Хвори и старость придвигались все ближе и ближе.
Когда все люди переехали на новое место жительства, когда стойбище опустело и притихло, тайга, с её обитателями, словно накрыла одинокую юрту, словно оказалась ближе. Особенно осмелели дикие птицы. У деда было старое, одноствольное ружье, да зарядов давно уж не было. Он часто сокрушался, обнаруживая по утрам близко сидящих тетерок, или разгуливающих на пристани важных и спокойных глухарей. Сокрушался, что нет патронов, а то был бы вкусный, наваристый суп.
Бабка понимала, что дед просто бахвалится, лишь для виду сокрушается. Она уже давным-давно не видела в юрте мяса диких птиц, не чувствовала запаха горелых перьев в костре. И не верила, что Ойка - ики когда-то сможет добыть тетерку, уж больно он сделался старым и больным.
Санка часто встречал в бору глухарей, с шумом и грохотом поднимающихся совсем рядом, пугающих его стремительным хлопаньем крыльев. Он просил деда научить его ставить ловушки на этих доверчивых птиц. Наконец дед выбрал время между приступами ревматизма и смастерил с внуком слопец, - ловушку на глухарей. Ловушку установили на возвышенном берегу, как раз там, где чаще всего встречались эти обитатели тайги.
Основная хитрость в этой ловушке была в изготовлении насторожки. Насторожка должна быть чуткой и быстрой, чтобы успеть уронить приподнятые бревнышки как раз в тот момент, когда глухарь зайдет под них и наступит на веточки, специально подложенные на сторожок.
Санка долго ползал на коленках вокруг устроенной ловушки, трогал каждую деталь, каждую веточку, тщательно изучал пальцами насторожку. Казалось, что он еще и принюхивается к каждой детали.
Уже через день он принес расплющенного, раскинувшего крылья глухаря. Восторгу не было предела. Бабушка Энны сварила вкусный, наваристый суп, куда добавила сушеных грибов. Варево Санке до того понравилось, что он уже через несколько дней объявил, что смастерил еще одну ловушку, дальше по тропе. Смастерил сам, без чьей-то помощи. Дед, лежа на оленьих шкурах, рассказал, что в эти же ловушки можно будет ловить и зайцев, когда выпадет снег и наступят холода.
Зайцы в то время приходят ближе к реке, чтобы полакомиться горькими веточками тальника, погрызть кору осинок. Вот в это время в ловушку надо побрызгать мочой и заяц туда обязательно залезет, больно уж любят они человеческую мочу лизать. Санка запомнил.
А еще дед учил внука плести ловушки для рыбалки. Для этого он резал тонкие ивовые прутья, плел из них специальную бочку с хитроумным заходом для рыбы и учил Санку, как устанавливать такую ловушку недалеко от берега. Санка целыми днями бразгался в реке, устанавливал приготовленные снасти. Ох, и не простое это дело, в кромешной-то слепоте.
Летними вечерами, а то и до самой ночи, Санка любил сидеть на берегу и слушать журчание воды. Иногда дед приходил и усаживался рядом:
- Чего ты ночью-то? – но тут же понимал, что вопрос звучит несколько глупо, поправлялся: - Спать уже надо бы.
Санка молчал. Он находил дедову руку и нежно гладил ее. Дед снова подавал голос:
- Дорога-то лунная, какова…
Санка молчал, пытаясь понять, о какой такой дороге говорит дед, но тот уже понимал, что сказал о непонятном для слепого человека явлении и принимался объяснять.
- По воде, через всю ширину реки рассыпались блестки, блестки.… От луны отсветы такие, красиво очень….
- А луна…. Это что?
- Это как солнце. Только не греет. Пойдем лучше спать.
Шло, катилось неумолимое время, подступала холодная, промозгло вьюжная северная зима. Как-то они одни станут зимовать на старом стойбище. Когда лег устойчивый покров снега, а мороз сделал воду в реке прозрачной, когда вдоль всего берега наросли, напаялись хрупкие забереги, и стало ясно, что оттепелей больше не будет, на стойбище наведались гости.
Олени, запряженные парами, резво притянули двое нарт. В передних нартах, ловко управляя хореем, подгонял оленей старый хант, друг Санкиного деда, по имени Якур.
Якур был не намного моложе деда, но вид имел бодрый и с оленями управлялся легко и ловко. На вторых нартах, одетая в теплую оленью доху со странным названием «гусь», сидела молоденькая девушка, улыбалась во все северное лицо, радовалась, что на их пути встретились люди.
Санка, выскочивший на звук приближающихся повозок, первым определил, что приехала девушка. Как он это смог узнать, как догадался, остается только гадать. Он стоял чуть в стороне от всех, потупившись и, широко раздувая ноздри.
Гости привезли сородичам мяса, которое передали пастухи, немного крупы, муки и сахару. Они пили чай, рассказывали вести о новом стойбище, о том, что осенью в стадо пришли волки и попортили много оленей. Двоих задрали до смерти, а покалечили больше десятка. Но пастухи смогли их отогнать, даже добыли одного.
Якур тихонько дремал, опустив голову на грудь, потом снова прихлебывал остывший чай, рассказывал о родичах и о том, какие там хорошие пастбища для оленей, не то, что здесь.
Девушку звали Вульга. Она была так прелестна, что и глаза не нужны, чтобы понять это. Её голос так приподнимал, так заставлял затаивать дыхание, так нежно и струисто журчал, что меркли все прочие звуки, меркли и замирали. И синий цвет, наполнявший глаза, становился таким прозрачным, таким красивым, что Санка невольно начинал верить в чудо. А когда снова выходили из юрты, Вульга просто и свободно взяла Санку за руку, чтобы помочь ему, у него замерло и остановилось сердце. Таким счастливым он еще не был никогда!
Гости уехали дальше. Якур пообещал, что на обратном пути обязательно заедет, привезет соли и все те продукты, которые заказали старики.
После этого события Санка подолгу сидел на берегу замерзающей реки и все вспоминал бархатный голос девушки, вспоминал необычный, но такой приятный запах её волос, её кожи. Воображение рисовало на синем фоне сознания какие-то немыслимые картины, перелистывало события, которых и не было вовсе, да и не могло быть. А как было томно и стыдно думать о девушке, о Вульге, как о женщине, с её едва уловимыми, пряными запахами именно молодой самки. Было стыдно, но так хотелось думать об этом.
Санка промерзал до последней косточки, сидя над обрывом, возвращался в юрту и еще долго не мог прийти в себя, на вопросы стариков отвечал невпопад.
В самом начале осени Санка не уберегся и налетел лодкой на плывущий навстречу ствол поваленного дерева. Когда дерево плывет по течению, оно не издает никаких звуков, вот Санка и налетел на него. Облас перевернулся, Санка вывалился в холодную воду и с трудом выбрался на берег. Как известно, редко кто из северных людей умеет плавать, а уж Санку этому делу и вовсе не учили. Но выбрался. Перепугался сильно, обласок отпустил и течение унесло его в неведомые края, но, слава Богу, все закончилось благополучно.
После этого происшествия рыбачить стали поблизости от стойбища. Соорудили два береговых заездка, пристроили посередине по одной большой «морде» и стали ловить покатного ленка, да хариуса. Иногда попадались небольшие чиры, да сиги. Конечно, когда была лодка, можно было ездить подальше, к широкому и глубокому заливу, куда рыба скатывалась на отдых, задерживалась там, отдыхала от сильного течения. Там ловилась хорошая рыба, крупная, сушили её, делали юколу.
Здесь, возле стойбища, улова хорошего не было, рыбы ловилось гораздо меньше, да и «одна мелочь», - как говорила бабушка. С такой рыбы юкола не получится. Но, делать нечего, и такому улову были рады.
Чтобы проверить ловушку, нужно было балансировать на бревне, придерживаясь за высокие колья загородки. Дедушка Ойка на бревно залезать отказался, боялся не удержаться и свалиться в холодную воду, всю работу приходилось делать Санке. Уже потом, когда морозы напаяют крепкий заберег, можно будет подходить к ловушке прямо по льду, дед снова станет помогать, - вытряхивать рыбешку, собирать ее в плетеный туес и приносить в юрту.
Бабушка, словно что-то предчувствуя, весь остаток лета и всю осень учила Саску, - она только так его называла,- готовить себе еду. Учила варить суп, правильно и достаточно солить варево, рассказывала, давала щупать и нюхать всё, что бросала в котел. Учила правильно, наощупь чистить рыбу, чередить и разделывать попавших в слопец глухарей. Саска поначалу сопротивлялся, ему были не по нраву кухонные заморочки, но потом сдался, выполнял все, что приказывала бабушка, учился кашеварить.
Голубые морозы выкатывали на ночной небосклон огромные звезды, которые Санке казались фантастически красивыми. Дедушка, как мог, рассказывал о сиянии звезд, рассказывал как их много, как выглядит луна, которая представлялась в виде пастуха, а звезды, это олени, разбежавшиеся по всей тундре. Санка же рисовал свои фантастические картины и любовался ими, любовался, стоя возле юрты и запрокидывая голову в ночное небо. С упоением втягивал широкими ноздрями морозный воздух, который помогал сознанию рисовать замечательные картины несуществующего мира.
Осенние забереги крепли и прирастали каждую ночь, но середина реки еще несла и несла стылую воду. Иногда на течении можно было углядеть прозрачную шугу, которая проплывала стремительно, с шорохом и шуршанием. Казалось, что вода выпирает выше кромок льда, и было удивительно, как она не разливается по сторонам, несется и несется к своему неведомому пределу. Но никто не любовался этой замерзающей рекой, Санка, хоть и сидел подолгу на стылом берегу, но реки не видел, любовался лишь придуманным образом Вульги, а дед с бабушкой и вовсе, не взглядывали на русло, следили лишь за тем, как нарастает заберег возле ловушки, ждали, когда можно будет на него выходить без опаски.
Ещё когда была лодка, дед с Санкой ездили далеко, далеко, за двадцатый поворот реки. Там стояло развалившееся, со сгнившей крышей, зимовье. Здесь когда-то давно охотились русские промышленники, добывали белку, соболя, выдру. Хорошо брали медведя, да сохатого. Вот они и построили это зимовье, в красивом, светлом бору, на высоком не затопляемом даже в самые высокие паводки берегу. Потом, по каким-то причинам зимовье осталось без присмотра, без хозяина. А если нет пригляда, любое строение быстро приходит в запустение, старится и умирает.
Так случилось и с этим зимовьем. Провалилась крыша от великого снега, а коль не стало крыши, стены начали быстро трухлявиться и рассыпаться. Пастухам такое жилье было без надобности. Они привыкли жить в юртах, и смотрели на умирающий таежный домик, когда случайно оказывались рядом, пустыми, безучастными глазами.
Дед рассказал Санке об этом зимовье и тот очень заинтересовался. Он так участливо ощупывал каждое уложенное в стену бревно, так тщательно прощупывал стыки и швы, принюхивался к моху, выдернутому из паза, что дед не выдержал и спросил:
- Для чего так хорошо изучаешь? Зачем тебе это?
Санка присел на собственные запятники, навалился спиной на остаток стены и загадочно улыбался. Помолчав, сказал:
- Себе построить надо. Там будет тепло. И дыму от костра не будет.
Эта идея так глубоко запала в мозги молодому таежнику, что уже по первому снегу он начал готовиться к строительству. Выбирал в лесу средние по толщине деревья, валил их, где топором, где при помощи пилы, разделывал строго по мерке. Волоком, по снегу притаскивал каждое бревно к юрте и закатывал на подложки. Готовил материал. Он уже знал, из рассказов деда, что в поселке все живут в таких домах и людям это нравится.
Санка так увлекся своей идеей, что не замечал начавшихся раннезимних морозов, крепче и крепче сковывающих непокорную реку. Он даже перестал выходить на берег и проверять рыбные ловушки. Дед, хоть и кряхтел, хоть и ругался потихоньку, но брал старую пешню и тащился проверять. Медленно, с трудом раздалбливал лед, цеплял крючком «морду» и тяжело вытягивал её на лед. Вытряхивал рыбешку, ставил ловушку на место, чуть прибрасывал маину снегом. Тащил улов к юрте. Иногда с ним ходила старуха, помогала вытягивать ловушку.
В конце загородки, ближе к свободному течению, вода бурлила, вспучивалась, теснилась под свежим льдом и невольно подмывала его. Подмывала. Ночной мороз трудился на славу, и лед крепчал, но днем чуть оттепливало и бурливые потоки снова истончали ледяную скорлупу, делали её хрупкой и ненадежной.
Бабушка чуть покачнулась, не удержала равновесие и сделала тот роковой шаг, наступила на тонкий лед.