Летом девяносто девятого года Андрюша защитил диплом. Наступило время получения этого заветного документа и прощания с университетом. Пока сын учился, университет из филиала МГУ превратился в УлГУ. Но порядки оставались прежними. Всем выпускникам выдали черные шелковые мантии и четырехугольные шапочки с кисточками. Утром сын надел белую рубашку, сверху наглаженную мантию, я тоже нарядилась в свой любимый сарафан, взяла видеокамеру, и мы на трамвайчике поехали в университет. Утро было ясное, погода стояла отличная. Около универа к нам присоединилась девушка Андрюши Инна, друзья Паша Былина и Володя Косачевский. У Володи уже были жена и маленькая дочка, а сам он был сыном замдиректора ШВЛП, школы высшего летного пилотажа. Парень такой золотой, такой простой и добрый, просто чудо какое-то! Сын и Володя и сейчас дружат, только живут в разных городах. Володя с матерью каждое лето занимались ремонтом храмов и монастырей, мама у него была воцерквленная, а сам парень глубоко верующий. Про Пашу я писала. Это был одноклассник сына, с которым мы ездили в Москву на пробные экзамены. Паша меня удивил своим видом. Он решил соригинальничать. Пришел в шортах и сандальях на босу ногу. Когда надел мантию и шапочку, стал похож на древнего грека с волосатыми ногами в сандальях из-под мантии.
Дипломы вручали на лужайке перед университетом. Все было очень торжественно. Выступали профессора и ректор.
Все были одеты в красивые мантии и шапочки, как в какой-нибудь Сорбонне или Кембридже. Пели хором Гаудеамус. Андрю́ша получив диплом, помахал мне им. Подошёл к нам с Инной. Мы с двух сторон обняли его. Про Инну не написала. Это была красивая, высокая девочка. Они с Андрюшей прекрасно смотрелись вместе. Она училась в педагогическом институте. Жалко, что фото её не нашла.
Я записывала на камеру и вручение дипломов, и последующее шествие выпускников по улице Минаева, по набережной Волги до площади Ленина. Для этого автомобильное движение перекрывалось.
Шли факультетами. Скандировали речевки, пели песни. Я бежала спиной вперёд с камерой, рискуя оступиться и упасть. Но все прошло замечательно, сняла целый фильм, прыгая на высоких каблуках. И вот, о чем я подумала: все эти фильмы сейчас уже и не посмотришь, наверное. А вот фотографии на бумаге - самая большая ценность. Вот они!
После ещё одного митинга на площади Ленина, где выпускников поздравили мэр и губернатор, я попрощалась со своим сынулей и пошла домой.
Дома мне стало грустно. Я поехала к Ларисе, двоюродной сестре, просидела там довольно долго. Рассказала, как вручали дипломы, как выступал ректор, как шли по их улице с песнями, как я смеялась над толстенькими голыми ногами Паши в сандалиях, как у Диогена. Уже стемнело, когда я приехала на трамвае к нашему дому, который находится прямо на трамвайной остановке. Смотрю на свои окна, а там свет. С противоречивыми чувствами открываю дверь и вижу Инну. Она встречает меня и шепотом говорит: " Там Андрей, он подрался! Не пугайтесь!" " С кем??" - спрашиваю я. "С Пашей!" - отвечает. Я захожу к Андрюше в комнату. Боже! Что с моим сыном? Лицо все разбитое, губы, нос - все сплошной отек, синяк, кровь - ужас ужасный. Изо рта течет сукровица, он, говоря, захлёбывается. Я не стала приставать с расспросами. Вызвали скорую, обработали раны. Врач посоветовал обратиться в милицию. Андрюша промычал, что он упал. Врач недоверчиво усмехнулся и сказал, что зря не хочет заявлять о побоях. Скорая уехала, а я стала выспрашивать у Инны, что произошло, почему подрались Пашка с Андрюшкой. "Андрей сам расскажет!" - все, что сказала она. Так я до сих пор не знаю, что там было. У сына были разбиты ещё и костяшки пальцев. Но, досталось, конечно, ему больше. Как можно было так озвереть? Паше я этого не простила. Ездил к моим родителям, как к своим бабушке и дедушке, я с ним в Москве нянчилась, дружили с первого класса.
Он потом пытался заговаривать со Славой на вечере встречи выпускников, муж очень сухо с ним поздоровался, а разговаривать не стал. Чуть не убил нашего сына. Какие тут разговоры?
В это лето после дефолта и деноминации мы перебивались с копейки на копейку. Мне присылал деньги Слава, я ходила на почту, а там не было наличных для выдачи. Творилось что-то невообразимое. Я покупала продукты на рынке, тогда там все было подешевле и посвежее. Покупала сосиски по тридцать три рубля, пряники, макароны в большом мешке, сливочное масло, немного мяса для первого. Однажды урвала большущую печенку и ехала с ней в трамвае. Уселась у окна, заскочив в трамвай первой. А в нем в летнюю жару почему-то работало отопление. Полчаса я была прижата к горячей стенке. Этого хватило, чтобы у меня набухла и заболела вена. Приехав домой, я сразу поставила печенку вариться, боялась, что она может после поездки в жаре испортиться. Отварила, перемолола и испекла с ней большой пирог. Для пробы поела сама. Вкусно. Укутала полотенцем для Андрюши, чтобы поел, придя с работы. Он устроился в большую и перспективную фирму "Утес".
Просыпался рано, умывался, брился и бежал на работу. Мне он так нравился в это время. Такой был деловой, такой воодушевленный! Ждала его с работы с горячим ужином, кормила и с огромным удовольствием наблюдала, как сын с аппетитом ест. А он рассказывал мне, как прошел рабочий день. Счастливее меня не было на свете человека.
А в тот день я ещё и в Ундоры сумела съездить с пирогами для папы, зная, как он их любит. Папуле и Лизавете они тоже понравились. Поработав на огороде, я поехала домой к Андрюше. В Ундорах я была нужна как раз в июне, когда надо было полоть сорняки, окучивать картошку, продергивать морковку. Когда начинали созревать ягоды, про меня забывали. А мне и ягод не надо было, лишь бы Елизавету Андреевну не видеть и не слышать, как она скачет в свои семьдесят лет по огороду в шортиках, маечке и шляпке и визжит от восторга над какой-нибудь помидориной, припевая: "Тритатушки, тритатушки, тритатушки, три та та!" Ну просто девочка-ромашка!
Перед самым отъездом я поехала к папе в Ундоры попрощаться. Застала его, лежащим на диване и стонущим. Елизавета, вся в слезах, рассказала, что у них только что была скорая, что у папы аппендицит, что его кладут на операцию. Я сказала, что останусь и, пока он не поправится, в Воркуту не поеду. Папа и Лиза удивились, наверное. Они приготовились меня уговаривать. А тут такое! Я сама предложила остаться.
Папу прооперировали. Я его навещала каждый день. Погода была шикарная. Мой отпуск продлился, поскольку мне выдали больничный по уходу.
В районной больнице папу моего знали и любили все медсестры и санитарки. Он делал им комплименты, дарил шоколадки и конфетки. А заведующий хирургическим отделением был, можно сказать, его товарищем. Одна медсестра рассказала мне, что на операционном столе папуля рассказывал смешные анекдоты и даже пел.
Пока папа лежал в больнице, мы с Ларисой ухитрились съездить за грибами в Скугареевку, где у Ларисы и Олега был участок земли под картошку, которую они сажали, наверное, не больше одного раза.
Мы оббили все ноги, лазя по оврагам, грибов набрали совсем немного. Зато потом, возвращаясь домой, в автобусе купили у какого-то мужичка большое ведро шикарных подосиновиков и поделили их пополам. Стыдно же возвращаться с пустой корзинкой, да и картошечки с грибочками хотелось. Нажарила огромную сковороду, наелись сами и папе отвезла в банке, ещё тепленьких.