Всем утра доброго, дня отменного, вечера уютного, ночи покойной, ave, salute или как вам угодно!
Так уж вышло, что сегодняшний выпуск нашего цикла выпал на календарное преддверье зимы. И физическое - в том числе. Ну, а коли так, то перед тем, как начать путешествие по одному дню, лучше всего проникнуться поэтическими посвящениями ноябрю наших классиков. Немного. Для настроения...
Льет дождь, холодный, точно лед,
Кружатся листья по полянам,
И гуси длинным караваном
Над лесом держат перелет.
Но дни идут. И вот уж дымы
Встают столбами на заре,
Леса багряны, недвижимы,
Земля в морозном серебре,
И в горностаевом шугае,
Умывши бледное лицо,
Последний день в лесу встречая,
Выходит Осень на крыльцо...
Это - Бунин... 1900-й год.
Бледный месяц — на ущербе.
Воздух — звонок, мертв и чист.
И на голой, зябкой вербе
Шелестит увядший лист.
Замерзает, тяжелеет
В бездне тихого пруда,
И чернеет и густеет
Неподвижная вода.
Бледный месяц на ущербе
Умирающий лежит,
И на голой черной вербе
Луч холодный не дрожит.
Блещет небо, догорая,
Как волшебная земля,
Как потерянного рая
Недоступные поля.
А это - Мережковский, 1894-й. Как видим, ноябрь не радует обоих, в их восприятии ноябрь - месяц увядания и потерь, а у Бунина Осень со своим бледным лицом и вовсе обретает черты Смерти. Согласен, установка на "настроение" - не самая удачная. Поэтому, надеюсь, дальше всё будет не так. Хотя бы потому, что в этом благородном начинании нам помогут следующие персонажи и события, с ними связанные:
- Неудавшееся посольство в Китай
- Две точки зрения на одну военную кампанию. Объективнее та, что "свыше"
- Столичный театр перед роковым декабрём. Катенин о Пушкине
- Нечеховские две сестры: вынужденное возвращение в столицу
- "... сокол!.. а может быть, и — орел" Кто это и о ком бы?
- Сколько стоит Екатерина II на современные рубли?
- "... в нас любят такое, чего мы часто в себе сами не любим..."
Милостивый государь мой граф Николай Петрович!
Письмом ко мне под № 3167 (См. док. № 5) по случаю доклада вашего об отправлении нашей морской експедиции упоминаете, ваше сиятельство, о назначаемом от нас посольстве в Китай и чтоб я заготовил по сему предмету инструкцию.
Я нахожу нужным, ваше сиятельство, уведомить, что на памяти моей уже три раза прерван был торг между Россиею и китайцами, и что сие событие произошло, так сказать, от весьма незначущих причин, по известной грубости китайцев и особливо по упрямству их противу введения какой-либо новости, и что неуважение с нашей стороны таковых предубеждений послужило ко вреду выгодной нашей с ними торговли. Упреждая, чтобы и при сем случае того же не сбылось, я счел нужным государю императору по сей материи мои замечания представить. Его величество повелеть мне изволил, чтобы о сем намереваемом отправлении посланника в Китай, изъясниться особым листом с пекинским Трибуналом, ответ котораго решить имеет не только время отправления туда посланника, но даже и то, будет ли иметь место сие посольство.
Существующий торг наш с китайцами толь важен для России, особливо для Сибирскаго края, а также и казенной доход с онаго получаемый, что я не мог не счесть себе долгом при сих сношениях с китайцами, и зная сколь они имеют отвращения к введению какой-либо новости, всевозможную осмотрительность употребить, дабы исканием новых прибылей, может на гаданиях одних только основанных, не подвергнуть выгод уже существующих и коими мы издавна пользуемся при продолжении тех торговых сношений, кои заведены между Россиею и Китаем. А равно не простил бы я себе никогда, естьлиб пособствовать мог неприятности, когда бы китайцы посланника нашего, прибывшаго уже на границы их, принять отказались. В предупреждение чего надеюсь я на сих же днях будет отправлен лист к китайскому Трибуналу для получения сведения, согласен ли будет пекинский двор принять наше посольство.
Что принадлежит до инструкции для посланника в Китай, о коей вы в письме вашем ко мне упоминаете, то нахожу нужным вам приметить, что как все отношения внешния, а равно и посольства и посланничества отправляемый, принадлежат до Коллегии иностранных дел, а не до другаго какого департамента, то само собою разумеется, что когда отправление посланника в Китай императором утверждено будет, не упустится, конечно, и об инструкции для него помыслить. При сочинении же оной инструкции войдут натурально и предметы, касающияся до торговли нашей с китайцами, для чего по сей части от Коллегии иностранных дел учинится тогда нужное сношение с вашим сиятельством.
Имею честь быть с истинным почтением и преданностию вашего сиятельства покорнейший и верный слуга граф Александр Воронцов.
Ноября 24 дня 1803-го
Да, именно сим днём 1803 года датировано письмо тогдашнего российского канцлера графа Воронцова министру коммерции Н.П.Румянцеву. Сама Миссия, как известно, собралась в путь лишь в 1805-м, ей придавалось чрезвычайно важное значение, а потому численность её составила... 242 человека. Однако, китайская сторона отнюдь не горела желанием принимать столь многочисленное посольство, отделываясь формальными отписками: "В листе недавно присланном русскими, мой титул и слово "указ" расположены в тексте ниже титулатуры их хана... В листе Сената совершенно определенно не сообщается, поедут ли на сей раз вместе с их посольством священники и ученики в Пекин для замены. Из опасения, что русские имеют какие-то тайные намерения, я повелел Лифаньюаню отправить данный лист обратно..."
В итоге в Урге делегация графа Головкина оказалась в значительно усечённом виде лишь в январе 1806 года (не очень-то тогда ценилось на Руси время!), но из-за отказа прибывшей стороны выполнить некоторые, неприемлемые для русских дипломатов, придворные церемонии (имеющие, тем не менее, несмотря на кажущуюся формальность чрезвычайно важное значение для многовековых традиционалистов китайцев), вынуждена была вновь отбыть по другую сторону границы. Затянувшаяся переписка заставила Александра в августе 1806-го и вовсе отозвать посольство в Петербург. Не проще было бы сперва уладить все бумажные формальности - сколько бы времени на это ни потребовалось? Уж всяко дешевле... Не могли поверить, что "нам тут не рады"?
Нам же сия Миссия достаточно хорошо известна по мемуарам Филиппа Филипповича Вигеля (одного из первых в её составе, отправленных за ненужностью назад), да встрече его на одном из сибирских трактов с оборванным молодым офицером в мундире Преображенского полка, оказавшимся графом Фёдором Толстым-Американцем, возвращавшимся "своим ходом" с Камчатки после истории с попыткою бунта в экспедиции Крузенштерна-Лисянского-Резанова.
24 ноября 1812 года Император Александр ответно пишет пребывающему официально "в отпуске" полуопальному Барклаю-де-Толли. В послании к Государю полководец излагает свой взгляд на причины отступления русской армии в ходе начала кампании 1812-го. Формально, понятно, защищаясь и мотивируясь. Александр же, как мы сейчас сможем убедиться, прочитав немалую его отповедь генералу, выказал недюжинные знания ситуации (кто бы мог подумать!) и своё (читай - верное) видение вопроса. Причём, видимо, потратил немало времени на ответ. Неожиданно, надо сказать! Едва ли его младший брат Николай Павлович позволил бы себе такой... плюрализм и напрасную трату времени на доказательство того, что доказывать не надобно вовсе.
- Генерал, я получил ваше письмо от 9 ноября. Плохо же вы меня знаете, если могли хотя на минуту усомниться в вашем праве приехать в Петербург без моего разрешения. Скажу вам даже, что я ждал вас, так как я от всей души хотел переговорить с вами с глазу на глаз. Но так как вы не хотели отдать справедливость моему характеру, я постараюсь в нескольких словах передать вам мой настоящий образ мыслей насчет вас и событий. Приязнь и уважение, которые я никогда не переставал к вам питать, дают мне это право. План кампании, который мы приняли, был, я думаю, единственным, который мог удасться против такого противника, каков Наполеон, и был подсказан опытностью, но он неизбежно должен был возбудить неодобрения и порицания в народе, который мало понимал военное искусство и помнил недавние победы, одержанные над не-опасным противником и неумелыми генералами, и мог только устрашиться плана действий, который имел целью завлечь неприятеля в глубь страны. Заранее следовало видеть порицание, и я был к нему подготовлен. Но вместе с тем нужно было тщательно избегать всего того, что по справедливости могло возбудить критику, и по этому поводу, генерал, я должен вам сделать несколько упреков. Раз план был принят, нужно было все подготовить для его исполнения, у нас было достаточно для этого времени, а между тем многое не было исполнено. Несколько дней после моего приезда в Вильно я отдал вам приказание отправить назад все лишние тяжести, в особенности тех полков, которые были расквартированы в Литве, а между тем их отослали назад только после Немекчина, Свенцян, Вилькомира и Шавельи, нам пришлось совершать отступление с этим ужасающим обозом. Сколько раз я напоминал вам о постройке необходимых мостов; множество инженеров путей сообщения было прикомандировано к армии, а между тем большинство мостов оказалось в негодном состоянии. Решив отходить назад, необходимо было организовать госпитали соответственным образом; между тем, прибыв в Вильно, я нашел там госпиталь с несколькими тысячами больных, эвакуацию которых я не переставал требовать в течение нескольких дней. Вот, генерал, говоря откровенно, те ошибки, в которых я могу вас упрекнуть. Они сводятся к тому, что вы не были достаточно уверены в том, что отдать приказание и добиться его выполнения – это вещи совершенно различные, а что пособить этому есть только одно средство: деятельный надзор и проверка, которую беспрестанно производили бы люди, вполне вам известные. Крупные ошибки, сделанные князем Багратионом, поведшие к тому, что неприятель упредил его у Минска, Борисова и Могилева, заставили вас покинуть берега Двины и отступить к Смоленску. Судьба вам благоприятствовала, так как противно всякому вероятию произошло соединение двух армий. Тогда настало время прекратить отступление. Но недостаток сведений, которые вы, генерал, имели о неприятеле и его движениях, сильно давал себя знать в течение всей кампании и заставил вас сделать ошибку – пойти на поречье, с тем чтобы атаковать его левый фланг, тогда как он сосредоточил все свои силы на своем правом фланге, у Ляды, где он перешел Днепр. Вы повторили эту ошибку, предупредив неприятеля в Смоленске: так как обе армии там соединились, и так как в ваши планы входило дать неприятелю рано или поздно генеральное сражение, то не все ли было равно, дать его у Смоленска или у Царева-Займища? Силы наши были бы не тронуты, так как не было бы тех потерь, которые мы понесли в дни 6-го, 7-го и следующие до Царева-Займища дни. Что же касается до опасности быть обойденным с флангов, то таковая была бы повсюду одинакова, вы бы ее не избежали и у Царева-Займища. В Смоленске рвение солдат было бы чрезвычайное, так как это был бы первый истинно русский город, который им пришлось бы отстаивать от неприятеля. Потеря Смоленска произвела огромное впечатление во всей империи. К общему неодобрению нашего плана кампании присоединились еще и упреки, говорили: «опыт покажет, насколько гибелен этот план, империя находится в неминуемой опасности», – и так как ваши ошибки, о которых я выше упомянул, были у всех на устах, то меня обвинили в том, что благо Отечества я принес в жертву своему самолюбию, желая поддержать сделанный в вашем лице выбор. Москва и Петербург единодушно указывали на князя Кутузова, как на единственного человека, могущего, по их словам, спасти Отечество. В подтверждение этих доводов говорили, что по старшинству вы были сравнительно моложе Тормасова, Багратиона и Чичагова; что это обстоятельство вредило успеху военных действий и что это неудобство высокой важности будет вполне устранено с назначением князя Кутузова. Обстоятельства были слишком критические. Впервые столица государства находилась в опасном положении, и мне не оставалось ничего другого, как уступить всеобщему мнению, заставив все-таки предварительно обсудить вопрос «за» и «против» в совете, составленном из важнейших сановников империи. Уступив их мнению, я должен был заглушить мое личное чувство. Мне только остается сохранить вам возможность доказать России и Европе, что вы были достойны моего выбора, когда я вас назначил главнокомандующим. Я предполагал, что вы будете довольны остаться при армии и заслужить своими воинскими доблестями, что вы и сделали при Бородине, уважение даже ваших хулителей. Вы бы непременно достигли этой цели, в чем я не имею ни малейшего сомнения, если бы оставались при армии, и потому, питая к вам неизменное расположение, я с чувством глубокого сожаления узнал о вашем отъезде. Несмотря на столь угнетавшие вас неприятности, вам следовало оставаться, потому что бывают случаи, когда нужно ставить себя выше обстоятельств. Будучи убежден, что в целях сохранения своей репутации вы останетесь при армии, я освободил вас от должности военного министра, так как было неудобно, чтобы вы исполняли обязанности министра, когда старший вас в чине был назначен главнокомандующим той армии, в которой вы находились. Кроме того, я знаю по опыту, что командовать армиею и быть в то же время военным министром – несовместимо для сил человеческих. Вот, генерал, правдивое изложение событий так, как они происходили в действительности и как я их оценил. Я никогда не забуду существенных услуг, которые вы оказали Отечеству и мне, и я хочу верить, что вы окажете еще более выдающиеся. Хотя настоящие обстоятельства самые для нас благоприятные ввиду положения, в которое поставлен неприятель, но борьба еще не окончена, и вам поэтому представляется возможность выдвинуть ваши воинские доблести, которым начинают отдавать справедливость. Я велю опубликовать обоснованное оправдание ваших действий, выбранное из материалов, присланных мне вами. Верьте, генерал, что мои личные чувства остаются к вам неизменными. Весь Ваш. Простите, что я запоздал с ответом, но писание взяло у меня несколько дней вследствие моей ежедневной работы.
Кстати, встреча Барклая и Александра так и не состоялась. Обнадёженный генерал выехал в Петербург, но Император уже покинул столицу. Дождавшись дня рождения Государя, Барклай так и не был им принят, удостоившись позднее лишь письма от него. Вечное лукавство "Северного сфинкса"!
Преинтереснейшее письмо, информирующее нас прежде всего о событиях в столице в последний, предсмутный месяц, от драматурга, поэта и переводчика Павла Александровича Катенина к Пушкину, датировано 24 ноября 1825 года. Изобилующее любопытными подробностями околотеатральной, литературной жизни и массой знакомых фамилий, послание это тем ещё ценнее для нас, что уже совсем вот-вот, и декабрь рокового года изменит в мирном укладе Петербурга если не всё, то многое...
Твое письмо, любезнейший Александр Сергеевич, в свою очередь не мало постранствовало по белу свету и побывало сперва в Кологриве, а после уже дошло до меня в Петербурге. Для отвращения впредь подобных затяжек, уведомляю тебя, что надписывать ко мне надобно: в Большую Милионную, в дом Паульсона. Благодарю тебя, мой милый, за все приветствия; какой автор не любит похвал? Кому они не вдвое лестны покажутся из уст твоих? Но это голос сирены, от которого здравый рассудок велит всякому многострадальному Одиссею затыкать уши. Все мне советовали отдать наконец на театр мою трагедию, я сам полагал это делом толковым и пустился на волю божию; но теперь почти раскаиваться начинаю и предвижу тьму новых неудовольствий, ибо нынешний директор Остолопов, едва знающий меня в глаза, уже за что-то терпеть не может. В прошедшую пятницу по правилам нового театрального постановления собрался в доме гр. Милорадовича комитет словестников (так написано было в повестках); какими правилами руководствуются при этом сборе — мне неизвестно, а знаю только, что к сожалению моему не было тут ни Оленина, ни Гнедича, ни Жуковского, ни Жандра, ни Лобанова, ни Хмельницкого. Из людей в самом деле известных в словесности находились только Шишков, Муравьев-Апостол, Шаховской и Крылов: поверишь ли ты, что тут же с ними заседал и Бестужев?! Меня не было, читал мой ученик Каратыгин, как видно, весьма хорошо, ибо трагедия понравилась, и ее определили принять; завтра иду в Контору толковать об условиях. Предвижу множество хлопот и затруднений, очень слегка надеюсь на некоторое вознаграждение в успехе представления; но во всяком случае утешаюсь мыслию, что это уже моя последняя глупость, и что, как бы ни приняли Андромаху, разница будет для меня в том только, что я с бо́льшим или меньшим отвращением сойду с поприща, на которое никому пускаться не желаю. Недавно играли новую комедию: Аристофан, и приняли ее хорошо. Колосова опять на театре, ... Семенова после долгого сна отлично сыграла Медею: какое дарование! и как жаль, что она его запускает! Каратыгин к бенефису своему перевел стихами трагедию... и весьма не дурно, так что я ему советую на будущий год приняться за что-нибудь лучшее...
С нетерпением жду остальных песней твоего Онегина; желал бы также познакомиться с Цыганами, о которых чудеса рассказывают: отчего ты их не печатаешь? или цензура?.. Я сбираюсь свои стихотворения издать, и как ни уверен по совести, что в них нет ни одного слова, ни одной мысли непозволительной, но всё боюсь; ибо никак не могу постичь, что́ нашим цензорам не по вкусу и как писать, чтобы им угодить. Прощай, умница, дай бог тебе здоровье и скорый возврат! не забывай, что искренно любит и тебя, и твое дарованье неромантик Павел Катенин
Замечательное по градусу доброжелательности письмо. Между прочим, Катенин оставил о Пушкине весьма любопытные записки - невеликие по объёму, но не теряющие от этого своей значимости. Не удержусь, и процитирую кое-что, ведь они не слишком известны.
---------------------------------
"Знакомство мое с А. С. Пушкиным началось летом в 1817 году. Был я в театре, Семенова играла какую-то трагедию; кресла мои были с правой стороны во втором ряду; в антракте увидел я Гнедича, сидящего в третьем ряду несколько левее середины, и как знакомые люди мы с ним раскланялись издали. Не дожидаясь маленькой пиесы и проходя мимо меня, остановился он, чтобы познакомить с молодым человеком, шедшим с ним вместе.
— Вы его знаете по таланту, — сказал он мне, — это лицейский Пушкин.
Я сказал новому знакомцу, что, к сожалению, послезавтра выступаю в поход, в Москву, куда шли тогда первые батальоны гвардейских полков; Пушкин отвечал, что и он вскоре отъезжает в чужие краи; мы пожелали друг другу счастливого пути и разошлись.
Из Москвы возвратился я через год; все офицеры жили тогда в верхнем этаже казарм, на углу Большой Миллионной и Зимней Канавки. Молодой товарищ мой, Д. П. Зыков, по какому-то случаю у себя угощал завтраком; пришел ко мне слуга доложить, что меня ожидает гость: Пушкин. Зная только графа В. В.Мусина-Пушкина, я подумал: не он ли? — Нет, отвечал слуга, молоденькой, небольшой ростом; тут я догадался и по галерее пошел к себе.
Гость встретил меня в дверях, подавая в руки толстым концом свою палку и говоря:
— Я пришел к вам, как Диоген к Антисфену: побей, но выучи.
— Ученого учить — портить, — отвечал я, взял его за руку и повел в комнаты; через четверть часа все церемонии кончились, разговор оживился, время неприметно прошло, я пригласил остаться отобедать; пришли еще кой-кто, так что новый знакомец ушел уже поздним вечером. Желая быть учтивым и расплатиться визитом, я спросил: где он живет? но ни в первый день, ни после, никогда не мог от него узнать; он упорно избегал посещений. Сам, напротив, полюбив меня с первого разу, очень часто запросто посещал, и едва ли эта первая эпоха нашего знакомства была не самая лучшая и для обоих приятная.
Помнится, с самого начала спросил он, каковы мне кажутся его стихотворения. Я, по неизлечимой болезни говорить правду, сказал, что легкое дарование приметно во всех, но хорошим почитаю только одно, и то коротенькое: «Мечты, мечты! Где ваша сладость?» По счастию, выбор мой сошелся с убеждением самого автора; он вполне согласился, прибавя, что все прочие предаст вечному забвению, и, кажется, сдержал слово, ибо они появились опять в свет уже после смерти его, как прибавление в конце, под названием «Лицейских стихотворений»..."
------------------------------------------------
Нет положения печальней, чем главы прогоревшего, опутанного долгами со всех сторон майората. В этом мы можем убедиться, прочитав письмо от 24 ноября 1838 года, отправленного вернувшейся с Полотняного Завода вместе с Натальей Николаевной Пушкиной Александриной Гончаровой брату Дмитрию.
Впервые я хочу тебя побаловать и пишу на такой красивой бумаге, но не каждый раз у тебя будет такой праздник. Я еще не исполнила твоего поручения касательно бумаги в английском магазине. Я там, конечно, была, но так как я была слишком занята своей дражайшей персоной, твоя совершенно вылетела у меня из головы. А теперь я хочу подождать, когда у нас будет экипаж, чтобы мне совершать поездки, потому что платить 20 рублей слишком дорого...
Как поживает наследник? Процветает?
Мы ведем сейчас жизнь довольно тихую. Таша никуда не выезжает, но все приходят ее навещать и каждое утро точат у нас лясы. Что касается меня, то я была только у Мари Валуевой, Карамзиных и Мещерских. Со всех сторон я получаю приглашения, но мне пока не хочется выезжать, да и туалетов у меня еще мало.
Прошу тебя, дорогой и добрый Дмитрий, уплатить мне к празднику 1160 рублей, что ты мне остался должен. Деньги у меня кончаются, и я еще не все сделала, что мне нужно. Пожалуйста, не откажи, мне очень нужно...
Целую нежно тебя и жену, передай привет твоей свояченице. Таша ко мне присоединяется. Ради бога, пришли 1160 рублей, я боюсь наделать долгов. Крепко целую Доля, я рассчитываю ей написать на днях. Что с моей лошадью, есть ли надежда ее продать?
Дела обеих сестёр крепко расстроены. Двухгодичный траур снят, все формальности соблюдены, но в свете по отношению к Наталье Николаевне по-прежнему отношение неоднозначное... Причём, сама она в столицу отнюдь не рвалась: принудили к возвращению насущные дела. Необходимость дать детям достойное образование. Хлопоты по Михайловскому.
- "... Я нахожусь в положении, слишком стеснительном для меня, даже тягостном и неприятном, несмотря на все усердие и дружбу моих родных. Мне необходим свой угол, мне необходимо быть одной, с своими детьми..."
Напомним, что Дмитрий - помимо свой семьи - связан обещанием выплачивать по 5 000 ежегодно семейству Дантесов, что делает - по понятным причинам - крайне нерегулярно (о чём с бесстыдством барышников ему напоминают и Дантес, и Екатерина, и даже сам барон). Нелегко ему даётся и содержание сестёр. Видимо, до конца года он так ничего Александрине и не прислал, или прислал крайне мало, потому что уже в январе она, будучи уже в статусе фрейлины Императрицы Марии Фёдоровны, пишет вновь.
Я полагаю, что ты уже вернулся, дорогой Дмитрий и получил мои послания. Умоляю тебя, будь великодушен, пришли мне пожалуйста остальные 660 рублей, и напиши каким образом ты предполагаешь нам выплачивать деньги каждого первого числа месяца. Таше они также нужны, а мы не решаемся обратиться к Носову, так как в прошлый раз он это сделал очень неохотно. Если ты можешь продать мою серую лошадь, сделай это, я тебя прошу. Пошли даже ее в Москву, если нет покупателя поблизости. Мне очень нужны деньги, я наделала много долгов, и так как я бываю теперь в большом свете, у меня много расходов. Графиня Строганова вывозит меня всюду; я уже была на нескольких балах, в театре и прошу тебя верить, что я в высшей степени блистательна. Недавно великий князь Михаил оказал мне честь, подошел ко мне и разговаривал со мною. Таким образом, ты видишь, что я должна поддержать свое положение в свете и вынуждена тратиться на туалеты.
Крепко целую тебя, дорогой братец, а также твою жену. Я надеюсь, что ты не задержишься с присылкой денег. Ради бога также распорядись касательно выплаты по первым числам
И в конце января - ещё...
... Перейдем теперь к вещам самым для меня интересным. Когда же ты пришлешь мне деньги? Меня терзают со всех сторон, мне надо сделать придворное платье, я наделала долгов. В конце концов я больше не могу. Любезный брат, ради бога выведи меня из затруднения, пришли 660 рублей, потом 375 январских и столько же за февраль. Мы уже накануне 1-го числа и я опасаюсь, что ты пришлешь только январские деньги, что нас совсем не устроит. Таша также просит тебя прислать то, что ей причитается. Надеюсь, ты не рассердишься на меня за мою надоедливость, но я так боюсь запутаться в долгах, уже целый месяц я сижу без гроша. Бога ради, пришли мне всю сумму сразу. Что касается лошади, но Нина тебе, наверное, говорила о моих условиях. Если ты хочешь мне прислать сначала 400, я тебе ее уступаю. Но если ты будешь тянуть с деньгами, мне нет никакой выгоды тебе ее отдавать...
Жаль сразу всех: и вдову с четырьмя детьми, и Александрину, и Дмитрия Николаевича, бог весть какими способами выпутывающегося из ситуации, когда одним неверным "хлебом" надобно накормить сразу всех... А ведь есть ещё брат Иван! Кстати, Екатерина тоже уже родила к тому времени Матильду-Евгению и беременна Бертой-Жозефиной. Правда, в отличие от всех "русских" Гончаровых их семейство вовсе не бедствует, но... для порядку деньги извольте выслать! Условились - извольте исполнять!
Уже в декабре - в рамках цикла "Я к вам пишу..." - расскажу о предыстории заочного знакомства редактора "Современника" Н.А.Некрасова и молодого начинающего литератора, скрывающегося покамест под буквами "Л.Н.Т." И вот 24 ноября 1855 года состоялась их первая встреча, о чём Некрасов очень образно (оцените язык!) и даже восторженно повествует в письме к известному критику и очеркисту Василию Петровичу Боткину.
- Не писал я тебе потому сначала, что хворал, а потом приехал — Л. Н. Т., то есть Толстой, и отвлек меня. Что это за милый человек, а уж какой умница! И мне приятно сказать, что, явясь прямо с железной дороги к Тургеневу, он объявил, что желает еще видеть меня. И тот день мы провели вместе и уж наговорились! Милый, энергический, благородный юноша — сокол!.. а может быть, и — орел. Он показался мне выше своих писаний, а уж и они хороши. Тебе он верно понравится. Приехал он только на месяц, но есть надежда удержать его здесь совсем. Некрасив, но приятнейшее лицо, энергическое, и в то же время мягкость и благодушие: глядит, как гладит. Мне он очень полюбился. Читал он мне 1-ую часть своего нового романа ("Казаки" - РРЪ) — в необделанном еще виде. Оригинально, в глубокой степени дельно и исполнено поэзии. Обещал засесть и написать для 1-го № «Современника» «Севастополь в августе». Он рассказывает чудесные вещи. «Юность» еще не окончена.
Некрасов - человек вообще-то весьма сдержанный, даже несколько анемичной природы. Удивительно - до какой степени молодой граф сумел обаять опытного уже, матёрого - несмотря на всего-то 34 года - редактора! "Что это за милый человек, а уж какой умница!.. Милый, энергический, благородный юноша..." И небольшой камушек в графский огородец: заметьте эту фразу. "явясь прямо с железной дороги к Тургеневу..." Отчего же непременно сразу к Тургеневу? Вас, граф, разве Тургенев публиковать будет? Разве не Вы, граф, томились в ожидании ответа редактора "Современника", мм? "...Желает ещё видеть меня?.." Уж не знаю, насколько Некрасов польстился таким выбором... маршрута. Нелишним будет напомнить, что к 1855 году Тургенев уже вышел в такие писательские тузы, что запросто мог игнорировать просьбы бывшего своего благодетеля дать что-нибудь новенькое в следующий номер. "Птенцы выросли и позабыли своих родителей..." А дальше и вовсе разобиделся на весь литературный бомонд, на Россию вообще и уехал, гордо неся своё оскорблённое самолюбие как хоругвь на Крестном ходе.
24 ноября 1873 года в Петербурге (снова у нас получается "панстоличный" денёк!) с соответствующей торжественности момента помпой - с салютом, парадом - состоялось открытие памятника Екатерине Великой. На всё и про всё - включая памятные медали и сам праздник с последующим застольем в Публичной библиотеке - затрачено было (оцените точность!) 456 896 рублей. Много это или... сколько вообще? Думается, что... на удивление дёшево! Кажется, не украдено было вообще ни копейки (что удивительно... а как же приснопамятное "Воруют"?) В пересчёте на современные рубли это было бы примерно 94 миллиона. Всего??!!!.. Не хочется возводить напраслину, но, полагаю, что не ошибусь, если бы сегодня одна только смета на начальном этапе составила бы миллионов триста, а уж до момента торжественного открытия расходы непременно возросли бы до полумиллиарда как минимум. Впрочем, пишем миллиард - для ровного счёту! Современные реалии, чего там...
Кстати, изначально памятник планировалось возвести в Царском Селе, но воспротивился военный генерал-губернатор Александр Аркадьевич Суворов - внук полководца. В памяти петербуржцев он остался как удивительный либерал: например, демонстративно аплодировал после речи защитника Веры Засулич, и, даже рискуя заслужить неодобрение Императора, оказывал всевозможное содействие заключённому в Петропавловскую крепость литератору Дмитрию Писареву, имевшему по молодости неосторожность написать убийственно крамольную статью.
Изумительное по накалу юмора в каждой фразе письмо отправляет наш спаситель почти каждой публикации как этого цикла, так и "векорам" века двадцатого, Антон Павлович Чехов издателю Суворину 24 ноября 1888 года. Это настолько остроумно и хорошо, что, пожалуй, на Чехове нашу прозаическую часть и закончим, перейдя сразу после к стихотворному заключению. Но сперва... Итак, обещаю море удовольствия!
... Ах, какой я начал рассказ! Привезу и попрошу Вас прочесть его. Пишу на тему о любви. Форму избрал фельетонно-беллетристическую. Порядочный человек увез от порядочного человека жену и пишет об этом свое мнение; живет с ней — мнение; расходится — опять мнение. Мельком говорю о театре, о предрассудочности «несходства убеждений», о Военно-Грузинской дороге, о семейной жизни, о неспособности современного интеллигента к этой жизни, о Печорине, об Онегине, о Казбеке... Такой винегрет, что боже упаси. Мой мозг машет крыльями, а куда лететь — не знаю.
Вы пишете, что писатели избранный народ божий. Не стану спорить. Щеглов называет меня Потемкиным в литературе, а потому не мне говорить о тернистом пути, разочарованиях и проч. Не знаю, страдал ли я когда-нибудь больше, чем страдают сапожники, математики, кондуктора; не знаю, кто вещает моими устами, бог или кто-нибудь другой похуже. Я позволю себе констатировать только одну, испытанную на себе маленькую неприятность, которая, вероятно, по опыту знакома и Вам. Дело вот в чем. Вы и я любим обыкновенных людей; нас же любят за то, что видят в нас необыкновенных. Меня, например, всюду приглашают в гости, везде кормят и поят, как генерала на свадьбе; сестра возмущается, что ее всюду приглашают за то, что она сестра писателя. Никто не хочет любить в нас обыкновенных людей. Отсюда следует, что если завтра мы в глазах добрых знакомых покажемся обыкновенными смертными, то нас перестанут любить, а будут только сожалеть. А это скверно. Скверно и то, что в нас любят такое, чего мы часто в себе сами не любим и не уважаем. Скверно, что я был прав, когда писал рассказ «Пассажир I класса», где у меня инженер и профессор рассуждают о славе.
Уеду я на хутор. Чёрт с ними! У Вас есть Феодосия.
Кстати о Феодосии и татарах. У татар расхитили землю, но об их благе никто не думает. Нужны татарские школы. Напишите, чтобы деньги, затрачиваемые на колбасный Дерптский университет, где учатся бесполезные немцы, министерство отдало бы на школы татарам, которые полезны для России. Я бы сам об этом написал, да не умею...
Превосходно! Осталось лишь дополнить, что удивительный по замыслу чеховский "винегрет" - вероятнее всего, повесть "Дуэль", неизменная любовь моя как в виде собственно прозы, так и в кинематографическом воплощении с Далем, Высоцким и Папановым.
Что же до стихов... То, знаете, я решил не утомлять сегодня вас, дорогой читатель, написанными 24 ноября длиннейшими поэзами Мирры Лохвицкой и Максимилиана Волошина... Ограничусь лишь кратким напутствием Василья Андреевича Жуковского в альбом старшей дочери его друга Екатерине Николаевне Карамзиной от 1818 года. Ах, что за славная традиция была тогда - альбомы, рисунки, шаржи и bon mots... Нынче остались лишь WhatsApp, смайлики, ОК и "все норм".
Будь, милая, с тобой любовь небес святая;
Иди без трепета, в тебе – открытый свет!
Прекрасная душа! цвети, не увядая;
Для светлыя души в сей жизни мрака нет!
Все для души, сказал отец твой несравненный;
В сих двух словах открыл нам ясно он
И тайну бытия и наших дел закон…
Они тебе – на жизнь завет священный
Спасибо, что провели этот день вместе с вашим "Русскiмъ Резонёромъ", надеюсь, было хотя бы не скучно! И - да, разумеется: какие-либо ассоциации событий Былого и его персонажей с современностью прошу считать случайным совпадением, не более того... Вам только показалось!
С признательностью за прочтение, мира, душевного равновесия и здоровья нам всем, и, как говаривал один бывший юрисконсульт, «держитесь там», искренне Ваш – Русскiй РезонёрЪ
Предыдущие публикации цикла "И был вечер, и было утро", а также много ещё чего - в иллюстрированном гиде по публикациям на историческую тематику "РУССКIЙ ГЕРОДОТЪ" или в новом каталоге "РУССКiЙ РЕЗОНЕРЪ" LIVE
ЗДЕСЬ - "Русскiй РезонёрЪ" ЛУЧШЕЕ. Сокращённый гид по каналу