Хлеб и слёзы (повесть) Части 26,27,28. В. Фоменков

25 сентября 202225 сен 2022

599

11 мин

Вера о разговоре матери и тётке не знала, да и о любви матери с Сажиным не слышала, у неё были свои сложности в жизни. У неё теперь были две дороги – в колхоз, а другая, минуя родной дом, к подруге Устинье. Она зачастила в эту избу, и подолгу проводила там время, играя с детьми Устиньи. Немую мальчики признавали, и охотно играли с ней до тех пор, пока она не произносила своё пресловутое восклицание «Ы». Обычно она произносила эту букву, стараясь выразить какую-то радость, восторг. Как только она это делала, ребятишки тут же убегали и прятались от неё кто куда, а последний даже плакал не раз, забираясь под железную кровать. Перестав плакать, он выглядывал из-под кровати и, увидев Веру, вновь нырял под неё, словно мышка в норку. Устинья смотрела на это спокойно, ничего не говорила подруге, но на этот раз не выдержала:
– Вер, не надо произносить «Ы», а то, видишь, они боятся.
И Вера больше не говорила свою любимую букву. Устинья спросила подругу:
– А что, тётя Клава не замечает твоей беременности?
Немая, ни капельки не сомневаясь, покачала головой.
– Да, в суете живёт твоя мать, ничего не замечая вокруг… А надо бы и сказать уже.
Лицо Веры приобрело кислое выражение, явно несогласное с мнением подруги. Разговор они вели одни. Родные Устиньи отсутствовали. Муж Александр, бывший лётчик, быстро освоил машину ГАЗ-51, став шофёром в колхозе. Машин в Гомзяковском колхозе было всего три, пришли они прямо с завода, минуя МТС. Год назад Пышкин и ещё двое ездили в Мичуринск за ними. Гомзяковский люд от мала до велика приняли Пышкина сразу, и уважали его как в деревне, так и в колхозе.
Александра дома Вера обычно не видела, он всегда был в рейсе. И на этот раз его не было. Устинья всегда знала, куда уехал её муж, на этот раз он был в Тамбове. Вера собралась уже уходить, как на пороге появился Пышкин, он был уставшим, намотавшимся за день. Увидев Веру, Александр шутливо бросил в её адрес:
– Ну что же, гостья, сразу заторопилась? Хозяин в дом, а гости вон? А ну, давай, оставайся, поужинаешь с нами за компанию!
Немая на предложение Пышкина покачала головой. Не соглашаясь на все уговоры хозяев, шмыгнула в дверь.
– Она всегда так, – сказала Устинья, – стесняется немоты. Да и тётя Клава будет волноваться за Веру.
– Да ну, – ответил Александр, – Клавдия наверняка знает, где дочь. У Веры только две дороги – к нам и ещё к Груше. Так ведь?
Устинья закопошилась, шустро собирая на стол. Тесть и тёща не встревали в разговоры молодых и, как обычно повелось в их семействе, ждали, когда их позовут на ужин.
– Дети спят? – спросил Пышкин, садясь за стол.
– Спят.
– Немая опять своим «Ы» пугала их?
Устинья махнула рукой.
Клавдия и Шумилов ждали Веру, зная, где она пропадает. Клавдия волновалась как мать, а Шумилов ждал с глубокой тревогой как муж или любовник. Летнее время быстро двигалось к полуночи.

27

Шёл сенокос… Июль с первых же дней начался с переменой погоды. С дуновением юго-восточного ветра на высоком, чистом с бездонной синевой небе, появились облака, а уже к вечеру пошёл дождь. Шёл этот дождь сутки, промочив рядки скошенных трав. На следующий день вышло солнце, просушило траву, но неожиданно появились тучи. И так несколько раз – ливень со шквалистым ветром не давали колхозникам работать в лугах. Но наконец погода установилась, сразу же в колхозе и частных подворьях народ зашевелился, вышел на луга и на свои участки.
На Крупском лугу, как обычно, работала первая бригада Клавдии Кузнецовой. Вышла бригада рано с утра, чуть ли не с росы, так как предыдущие сутки, с четверга, были без дождя. Нужно было в срочном порядке спасать сено, скошенное до дождей и лежащее в рядках. Травостой густой и ряды были большими, а сейчас они прибиты дождём в землю, плотно срослись с молодой, отросшей травой, называемой в народе отавой. Надо было быстро ворошить и собирать почерневшую траву, иначе вся она пропадёт.
Сажин сходил с ума, пропадает двадцать пять гектаров скошенной тимофеевки. Он всё время хватался за голову, волнуясь за голодную зиму для скота. Но ничего сделать с природой человек не может. Понимал это Сажин, понимали эти капризы природы и в райкоме. Но, несмотря на сводки погоды, из Глазка через день звонил Лучёв, призывая не упускать ни одного окошка в погоде, грозился вызвать председателей на бюро райкома. Он ругался и сквернословил в телефонной трубке, но председатели понимали, что его также тормошили и брали за горло свыше, из обкома.
День восьмого июля с утра был без единого облачка. Жарило с небес солнце, парила земля от влаги, которой было с избытком. От всего этого стояла невозможная духота. С работающих женщин и девчат градом катился пот с лица, взмокли спины. Работала бригада с огоньком, поглядывая на небо, собирала переворошенное сено конскими граблями, трактором МТЗ-5 с рядков в кучи, чтобы потом их свозить для укладки в стога. Когда они отдыхали, то их доставали комары, которые дружно вились веретеном над вспотевшими телами.
Федот Иванович Лис час назад привёз холодную воду во флягах, распряг лошадь, привязав её недалеко, а сам забрался под телегу, подстелив под себя сено. Он лежал на животе и читал газету. К нему, чтобы испить водицы, подошла Устинья, Груша, Клавдия и ещё несколько человек.
Напившись, Устинья заглянула под телегу, присев на корточки, и увидела наполненные слезами глаза деда Федота.
– Что это с тобой, Федот Иванович? Глаза вроде бы у тебя на мокром месте? Это видно от того, что читаешь.
Тут же присела и подруга Устиньи Груша.
– Что там такое? – спросила она.
– Рассказ, – ответил Федот Иванович, – чистейшая жизнь описана, – говорил он, оторвавшись от чтения.
– И что же за рассказ? – заинтересовалась Устинья.
– «Судьба человека» называется. Я этот рассказ уже в третий раз читаю, уж больно он правдиво написан.
– А ну-ка, Федот Иванович, дай мне эту газету, – попросила Устинья.
Это была газета «Правда», Устинья взяла её из рук деда и, поднявшись, вместе с подругой заглянули в газету.
– Михаил Шолохов, – прочитала вслух Груша, – я читала его!
– А что? «Судьбу человека»?
– Нет.
-А что?
– «Поднятая целина».
Устинья пожала плечами:
– Нет, не пришлось почитать.
– Советую. Только знаешь, Устинья, книгу эту у нас в библиотеке можно с трудом взять, она всё время на руках.
Устинья заинтересовалась Шолоховым:
– Федот Иванович, можно я возьму газету, прочту и верну.
– Да. Ну а прочитаешь, уж верни.
– Хорошо.
Клавдия стояла рядом и слышала весь разговор, к тому же она читала «Тихий Дон» и даже главы нового романа «Они сражались за Родину». Она загорелась желанием прочитать этот рассказ.
– Федот Иванович, – сказала она, – второй, после Устиньи, читаю я.
– Ну а я тогда третьей, – встряла Груша, – я и верну.
– А, – махнул рукой Федот, уже сидя на коленях на прежнем месте под телегой, – только верните, кто будет читать последним.
– Конечно вернём, – ответила Клавдия.
Тут к бригадиру подошла одна женщина из её бригады. Она всё это время, что были на лугу, присматривалась и думала, говорить Клавдии эту новость, что услышала три дня назад, или не говорить. И вот решила сказать.
– Пойдём, отойдём, – сказала она, – Клавдия, новость у меня для тебя как будто имеется.
Они отошли метров на десять от телеги, где люди пили воду.
– Что за новость? – спросила Клавдия, терзаемая любопытством, – говори.
Женщина, пока отводила Клавдию в сторону, решала, сообщать или нет. А может Клавдия и сама уже знает:
– Что там у тебя за секреты? – настаивала Клавдия.
И женщина решилась:
– Есть один. Не знаю, право, как и сказать.
– Ну, раз начала, так уж сказывай.
– Ладно, за что слыхала, за то и продаю, – махнув рукой, сказала женщина, – слыхала я, только от кого не скажу, не пытай ладно?
– Ну!
– Будто твоя дочка Вера беременна!
Клавдию эта новость действительно повергла в шок:
– Не может быть!
Женщина из бригады не отступала от своего:
– А ты присмотрись, присмотрись к ней внимательно!
– И что?
– Она у тебя вроде бы как в теле и животик появился. Скажу тебе, Клава, как подруге, не от хлеба…
Клавдия перебила её:
– Понимаю, что ты хочешь сказать, от хр_ена.
– Да, Клава, понесла от кого-то.
– А ты мне скажи, кто тебе об этом сказал?
– А тебе зачем? Если это так, от дочки и узнаешь.
– Узнаю, – согласилась Клавдия, подумав: «Как же это и от кого, не понятно. Хотя, это дело нехитрое, да и плохого в этом ничего нет», – спасибо.
– За что?
– За новость.
Женщине вроде бы стало как-то неудобно за сказанное.
– Я без сплетен, от чистого сердца, – словно извиняясь, говорила она.
– А я разве тебя упрекаю?
А в это время на небе в кучу собирались облака, с запада шла безобидная на первый взгляд тучка. Но эта тучка росла, закрывая собой часть неба тёмной синевой. Бригада вновь уже работала, оставалось совсем немного несобранного сена.
– Быстрей, быстрей, – торопила Клавдия свою бригаду, – мужики, бабы, пошевеливайтесь. Надо, надо успеть всё сухое сено закопнить!
Некоторые, поглядывая в небо, говорили:
– Нет, не успеем. Вот она, туча, совсем уже близко, холодом от неё пахнуло.
– Опять вольёт.
Сверкнула молния, приближались раскаты грома, было как-то жутковато.
– Необычная туча, – сказала одна из женщин, – надо куда-то будет прятаться. А куда?
– Куда в чистом поле? – ответила другая.
– Не дрейфь, бабы, не сахарные, не растаем, – успокаивали женщин мужики, – полезайте под телегу к Федоту Ивановичу, – шутили они.
Подул сильный ветер с первыми крупными каплями дождя. Одна женщина, самая старая из бригады, всё время молчала и испуганно смотрела на небо, она с детства очень боялась грозы:
– О, Господи, помилуй! Господи, помилуй! – крестилась и приговаривала она. – Бабы, мне очень уж страшно, за всю свою жизнь
не видела такой жуткой тучи.
– Да будет тебе. Так уж и не видела?
Поднялся ветер со страшной силой. Во всё тёмное небо сверкнула молния, ударил гром и хлынул ливень.
– Бежим, бежим под телегу, под сено, что в кучах.
Клавдия, Устинья и Груша бежали к телеге, а Груша вдруг вспомнила о газете:
– Устинья, газета размокнет!
– Нет, не успеет.
Прятались от дождя кто куда мог. Шквалистым ветром срывало верхи только что уложенных куч и с силой разбрасывало, гоняя клубами травы. Женщины и мужчины, не поместившиеся под телегой, стояли у кучек сена с противоположной стороны от ветра и ливня. Трактор, что стоял тут, на лугу, был без кабины, и трактористу пришлось забраться под трактор. Посыпался град.
– Ой, ой, – кричали люди друг другу, – укрывайся!

28

После того, как стихия угомонилась, все стали выбираться из своих укрытий. Груша вновь вспомнила о газете, Устинья сказала, что с газетой всё в порядке. Все, кто б где ни находился, где бы ни прятался, были мокрыми до нитки, хоть отжимай. На лугу лежал ещё не растаявший белый снег из града размером с воробьиное яйцо.
– Вот это да, вот тебе и туча, сколько дел наделала! – говорили люди.
– А где же лошадь? – спросила Устинья, утираясь ладонью, – Федот Иванович, кобыла твоя, видно, испугалась грозы, сорвалась и убежала.
Лис вылез из-под телеги, единственный кто был сухим:
– Мать её в душу, теперь в Каверино убежала.
– А в деревне-то теперь что? – спросила Груша Устинью, – теперь что-нибудь натворил град!
– А что сделаешь?
И опять женщина, что боялась грозы, сказала:
– Бог нас наказывает за то, что отвернулись от него, не молимся, церкви позакрывали, глумимся над святыми, вот он нас и карает!
– Не мели! – сказала стоящая рядом с ней Клавдия, незаметно от других толкнула её в бок, как бы говоря: «Надо бы язык за зубами держать, а не болтать им при людях» Страх за то, что слух дойдёт до начальства, ещё жил в народе. Женщина сразу поняла Клавдию и, как бы отмахиваясь от своих слов, сказала:
– Да что это я? Природа она и есть природа, ведь из живых никто не видел Бога-то!
– Да будет, – вновь сказала Клавдия, – есть, нету, – зачем тебе это?..
Та с кислым выражением лица замолчала. Она боялась Бога, за то, что приходится отвергать его, ведь он может наказать болезнью или ещё чем. И боялась власть, которая может также жестоко покарать за веру в Бога.
«Куда же деться, как быть?» – думала эта русская женщина, стоящая на перекрёстке двух дорог – святости и греха, и не знала, как выйти из этого тупика.