События, описываемые мною в главе I без обозначения дат, относятся к 1918 г., месяцам ноябрю и декабрю.
I.
В настоящей главе считаю необходимым вкратце коснуться главнейших причин ухода с боевого поля частей Верхне-Донского округа в период атаманства генерала П. Н. Краснова, т. к. с этим связано последовательное развитие дальнейших событий, имевших важнейшее значение, а именно крушение боевых планов и беспорядочный отход Донской армии к Новочеркасску.
В 1918 году я, будучи начальником пулеметной команды 1-го Вешенского конного полка (с которым выступил на фронт 20 июня) 2 июля, при наступлении полка на станцию „Филоново“, был ранен и отправлен в госпиталь, в котором (по причине тяжелого ранения) пришлось оставаться долгое время и видеть собственными глазами деяния тыловых учреждений, доведших фронт до открытого неповиновения, митингов, братания
и, в конце концов, ухода по домам. Нужно сказать, что на протяжении антибольшевицкого фронта находилось несколько армий: Донская, Кавказская (Кубанская), Добровольческая и, отменная от трех первых по своей удали мародёрства, безобразий и бесчинству — Южная армия. Первые три сражались за цели несовместимые: Дону, Кубани и Тереку необходимо было воскресить свои исторические права, изгнать вторгнувшихся коммунистов из пределов Казачьей Земли. Добровольческая же армия, олицетворявшая былыми помещиками, была пропитана духом реакции и сводила счеты с народом за отобранные владения, доставшиеся им в большинстве не путем долголетних трудов, а щедрых подачек царствовавшей династии дома Романовых.
Данные очерки касаются исключительно Донской армии, Донского правительства и командования, а деятельность Добровольческой армии и ее командование затрагивают только изредка. Донское правительство и командование прекрасно понимали казачий характер, казачье сердце, душу и психологию, но использовать таковые в разыгравшихся революционных событиях сознательно, с обдуманной целью не желало или не умело.
Секрет боевого успеха войны совсем не заключается в многозначащих шумных парламентах и ораторских выступлениях с блестящими речами, а в жизнеспособном творчестве каждого из нас в отдельности, в его самопожертвовании в пользу того, кто стоял ближе к смерти, мукам, голоду и холоду.
Отливы и приливы от одной личности к другой, несовместимость стремлений к разным целям, трусость ответственных казачьих вождей перед „жестами“ г. Деникина, нагроможденность до невероятных размеров тыловой канцелярщины, которая служила базой для дезертиров почетного звания; отдаленность и неискреннее отношение к рядовым бойцам, — все это не дало достигнуть тех желанных результатов, за которые боролись рядовые офицеры и казаки. Нужно искренне признать, что психология рядового казачества, сказавшаяся в „гражданской“ войне, была так ясна, так справедлива, что оспаривать кому-либо из истинных казаков, едва ли придется. Вспомните случаи, когда казаки, дойдя до границы своей родной земли говорили: „Дальше не пойдем, т. к. там земля не наша и вмешиваться в жизнь и порядки русского народа мы не желаем“.
Эти мысли были высказаны языком простого казака, призванного на фронт из отдаленных хуторов Донских степей. Но все же усилием политических руководителей, справедливая казачья мысль была сбита с истинного пути и направлена по пути очевидного поражения, страдания и гибели.
Все же, казаки продолжали повиноваться распоряжениям своего начальства, переносить всевозможные тяжести позиционной жизни, в судорогах предсмертных мук бороться с нашествием врага, медленно, полунагими умирать под сугробами холодного снега за пределами казачьей Земли. За что? Кому было нужно это движение на север? Казакам ли? Казаки свято и героически исполнили свой боевой долг — долг рядового бойца. История их не осудит и не упрекнет, т. к. они за собой имеют страницы славных побед и неувядаемой славы. Но, какое смягчающее вину обстоятельство найдет тыловая администрация для оправдания себя перед будущей историей? В то время, когда на фронте лилась человеческая кровь, вы гг. тыловые сановники, что вы делали за спиною фронтовиков? Вы гарцевали на балах и вечерах, распевали песни на тему дня, пресыщались в кутежах, в первую очередь получали обмундирование, назначенное для фронта и щедро растаскивали достояние Казачества.
Ни Войсковой Круг, ни главный штаб Донской армии, не приняли тех мер, чтобы как фронт, так и тыл олицетворялся именем казака, но отнюдь не бывшими чекистами императорского времени. Вот это-то очевидное зло и не было устранено вовремя. Донское правительство насаждало Московского барина, испуганно вылезшего из грязной мужицкой рубахи, не только что во все ответственные тыловые учреждения, но и в ряды фронтовиков, которые на фронте среди казачьих частей не могли быть терпимы. Последние, пользуясь приютом и чувствуя себя вне всякой опасности на казачьей земле, продолжали свое гнусное дело насилия и мщения. Высшее же командование Дона, достаточно осведомленное об их преступной деятельности, молча продолжало покровительствовать своим приятелям коллегам по службе в императорской армии. Базируясь на дисциплине, они бросали в бой раздетые, не вооруженные части с приказом: „Очистить от большевиков Дон“. Но когда, храбрые горсти казаков выбивали противника из пределов своей земли, то сейчас же начиналось подталкивание казаков на путь дальнейшего движения, с целью овладеть некоторыми пунктами, как бы имеющими важное стратегическое значение, где можно занять твердое оборонительное положение. С занятием первых стратегических пунктов, перед глазами белых вождей открывались тысячи новых стратегических пунктов, которые неудержимо манили их к победоносному движению вперед через Москву до холодных берегов северного Ледовитого океана.
Но ведь эти многочисленные стратегические пункты, расположенные на чужой земле, в расчет казачьих освободительных стремлений не входили, за исключением тех генералов и политических руководителей судьбою Дона, которые были казаками только по внешности (мундир!).
День от дня собственное обмундирование у фронтовых бойцов приходило в негодность; отбираемые же у противника военные трофеи сейчас же захватывались тыловыми нарядами во главе с комиссией: „по учету трофей, отбитых у противника“.
Из захваченных трофей ценные предметы, необходимые для нужд армии, целиком расхищались ловкими маклерами патентованной комиссии и множеством других лиц, которые с алчностью пригребали собственность им непринадлежащюю; всякое же барахло, непригодное к употреблению, ревностная комиссия заносила в опись учетных актов и свидетельствовала тройною подписью экспертов.
Жалованье, причитавшееся казакам, только значилось у заведующего хозяйством по отчетным листам, но фактически выдавалось не полностью, с полугодовым запозданием, а в большинстве случаев „покрывалось давностью“.
Обмундирование, предназначенное для фронта, тщательно сортировалось на всех пунктах интендантского ведомства, а потому из всего количества обмундирования, по сланного на фронт комплектно по числу наличного состава бойцов, последние получали одну десятую долю. Очевидно, что в расчет интендантских преступников входили заблаговременно соображения, что ко дню доставки обмундирования в часть, многие непременно должны быть перебиты и для них ни какого обмундирования не требуется. Благодаря таким „тонким“ расчетам интендантских хищников, оборванные и босые казаки с каждым днем приходили в от чаяние, утрачивая боевой *дух воина. Упадок боеспособности казаков, хотя и медленно, но продолжал ползти по той наклонной плоскости, которая вела к неизбежной катастрофе.
Некоторые командиры частей (как смертью, павший полковник Агафонов) неоднократно доносили по начальству и просили принять неотложные меры, чтобы предотвратить фронт от начавшегося разложения, но все подобные крики оставались под сукном тыловых администраторов.
Наконец боевые марши раздетых и разутых казаков довели их до крайнего отчаяния и одна из сотен первого Вешенского пешего полка, не нарушая порядка воинской дисциплины, потребовала от командира сотни, чтобы последний вел сотню в ст. Вешенскую, где, получив обмундирование, она вернулась бы обратно на фронт. Но командир сотни исполнить требование сотни категорически отказался. Тогда казаки, из брав нового командира сотни, в порядке пошли в Вешенскую. Прибывши в последнюю, сотня обратилась к интенданту штаба Северного фронта полк. Артынскому с просьбой выдать им обмундирование, но полковник Артынский завопил благим матом о „взбунтовавшейся толпе“ и помчался к командиру Северного фронта генералу Иванову. Подтягивая на бегу амуницию вопил: „Бунт, сволочь этакая“!
Сейчас же волею командира Северного фронта генерала Иванова и полковника Саватеева сотня была арестована, все „зачинщики“ были изъяты и переданы в руки московской охранки (судьи военно-полевого су да при штабе северного фронта на Казачьей Земле), а остальная часть сотни была отправлена в 28 Донской казачий полк „для исправления“. 28 полк считался боевой и исполнительной частью на фронте, но отнюдь не был исправительным батальонном, как это представляли его генерал Иванов и полковник Саватеев.
Одна из доблестных сотен, которая 200 дней войны пережила в окопах, всякую минуту всматриваясь в страшный образ смерти, была объявлена взбунтовав шейся толпой. Да разве это бунт? Нет, это не был бунт, а справедливое требование оборванных и босых бойцов. Всех „зачинщиков“, которых оказалось 12 человек, военно-полевой суд приговорил к расстрелу.
Приговор о смертной казни, вынесенный над 12 осужденными казаками, скрепленный подписями белых чекистов, был приведен в исполнение только через три дня, так как для подобной „операции“ не находилось охотников. Но, в конце концов, силою угрозы, цель убийц была достигнута. Конвой с осужденными (около 2 часов ночи) прибыл на место казни, где уже к этому времени трусливо пережимался взвод стрельцов из казаков Базковской гарнизонной сотни, с „четой судебного ведомства“. 12 осужденных мучеников были построены в шеренгу над темным рвом приготовленных могил.
Тишина кругом... Взвод стрельцов, своих же братьев, волнуется, беспорядочно бряцая винтовками, вкладывая обоймы в магазинную коробку... Кривая шеренга замирает в ожидании команды. Герои кровавой тризны в офицерских мундирах с подвешенными никелированными шпагами, пытаются закрыть глаза осужденным белой тряпкой, чтобы самим не стыдно было смотреть в невинные лица обреченных, но казаки мужественно срывают повязки с глаз и бросают в лицо басурманам.
Минутное молчание... Послышалась робкая команда... Сверкнули стволы винтовок, рассекая темный мрак ночи, и тихое „пли“! скользнуло по рядам. Щелкнул курок и громкое эхо рваного залпа прокатилось по окрестности станицы.
Через мгновение взвод стрельцов беспорядочно передвигался с одного места на другое, содрогаясь от криков умирающих. Воинствующие „сигнальщики“ с вынутыми шпагами бросились ко рву, но, к их удивлению, там оказались всего три тела, которые корчились в агонии предсмертных мук, а остальные же, несмотря на жгучую боль, скрылись в лесной чаще. Оторопевшие палачи спешно забросали полумертвые трупы песком и приказали расстрелыцикам идти к месту расквартирования своей сотни.
Едва загорелся луч восходящего солнца, как в Вешенскую к окружному лазарету стали подходить окровавленные человеческие фигуры, которые стонали от боли ран, покрытых засохшей коркой алой крови.
Встревеженное население вереницей окружило окровавленные фигуры, то расспрашивало, то с жадным любопытством прислушивалось к рассказам казаков о минувшей кровавой ночи. Медицинский персонал сейчас же оказал надлежащую помощь и уложили раненых на свободные кровати.
Страшный рассказ казаков, которые побороли смерть, с молниеносной быстротой прокатился по всему округу, а, главное, по фронту. Испуганные отцы, матери, жены и дети спешили в Вешенский лазарет чтобы увидеть чудом спасенных. К вечеру лазарет был полон прибывшими родственниками, которые горько оплакивали недобитых мучеников.
Военная власть штаба С. фронта пыталась предотвратить дальнейшее распространение сведений о происшедшем (неудачном для них „инциденте“) путем строгого запрещения посещать недобитых казаков кем бы то ни было, но было уже поздно. Брешь оказалась пробитой. Брожение началось.
Враждебное отношение и ненависть к власти с каждым днем все увеличивалась. Члены военно-полевого суда, почуяв беду, поспешно исчезли с кровавого поприща на юг, где еще было тепло и безопасно для их жизни.
До сего я касался только тыловой администрации и ее деяний. Но, что же делалось в это время на фронте ? Казалось бы, что законное требование вышеупомянутой сотни было задушено самыми беспощадными мерами. Генерал Иванов со своими штабными соратниками как будто бы успокоился; начальник штаба С.-фронта генерал Замбржицкий приступил к устройству зимовой квартиры: рубили капусту, солили огурцы, помидоры, сушили фрукты, дыни и пр. Совсем укладывались сосать лапу в теплом уголке ст. Вешенской.
Раздетый фронт все больше и больше приходил в негодование. Наконец наступили холода глубокой осе ни, а обмундирование не доставлялось. Появившийся тиф и мороз стали косить бойцов. Ряды быстро начали редеть.
Всякие жалобы, просьбы и, наконец, протесты фронтовиков не могли прожечь толстокожую штабную администрацию. Казаки взбунтовавшейся сотни, о которых упомянуто выше, разновременно вошли в состав 28 Дон. полка и своими рассказами о расстреле невинных казаков, о грабежах в тылу, дали новый горючий материал для окончательного воспламенения фронта. Вот это-то и послужило главным поводом начавшихся митингов, братаний и перехода на сторону красных.
Казаки 28 полка, распропагандированные рассказами своих станичников о бесчинствах, которые про исходят в тылу, запросили штаб Севфронта о том, почему приведен в исполнение смертный приговор над 12 казаками 1-го Вешенского полка? Штаб ответил: „Через мертвые трупы товарищей марш вперед!“.
Казаки, которые не знали уныния, с бодростью переносили до этого тяжести боевой жизни вдруг охладели, утеряли дух воина и пыл победоносного порыва окоченел. Казаки в обращении с начальниками вели себя вызывающе, приказания стали не исполняться, настойчивые требования командиров частей с применением дисциплинарных наказаний только увеличивали озлобление. Казаки 28, Вешенскаго, Казанского и Мигулинского полков от неповиновения и митингов перешли к открытому братанию с солдатами красной армии; растерявшиеся командиры метались из штаба в штаб, употребляя все усилия, чтобы спасти полки от окончательного разложения, но было поздно. Жирный росчерк пера членов военно-полевого суда, утвердивших силу смертного приговора над 12 казаками, возымел свое действие.
Вскоре частичные братания превратились в непосредственные переговоры целого участка; красные парламентеры без опасения появлялись в частях Доне, армии. Обескураженные командиры частей, считая дальнейшее пребывание в частях опасным, бросились кто куда попало.
В то же время властью окружного атамана В.-Донского округа генерала Белоусова были созваны экстренные станичные сборы для изыскания мер предотвращения дальнейшего разложения фронта. Сборы были собраны одновременно в станицах: Вешенской, Мигулинской, Казанской и др. по одному и тому же вопросу, а потому я коснусь только сбора в Вешенской, в которой находился штаб С. фронта.
Собравшиеся старики и представители хуторов заслушали доклад станичного атамана, сотника Варламова, о создавшемся положении на фронте, но в то же время потребовали от атамана объяснения: почему фронтовики митингуют и какие к тому причины? Атаман не смог отвечать на такие вопросы, ссылаясь на свою некомпетентность. Сбор просит тогда генерала Иванова пожаловать на сбор и дать исчерпывающие объяснения по вопросу о положении на фронте, но последний не идет. Представители станичного сбора категорически потребовали через станичного атамана, чтобы генерал Иванов немедленно прибыл. Генерал Иванов является на сбор и, крича и размахивая руками, обратился к сбору со следующими словами: „Господа, вам что от меня нужно“? Сбор отвечает: „Просим вас доложить нам о положении на фронте, т. к. по словам наших сынов, жизнь которых мы вверили вам, они обращены в толпу оборванцев, которых пожирает эпидемия и стужа зимы“. Генерал Иванов ответил: „Я — командир С. фронта, генерал-лейтенант Иванов, по этому вопросу разговаривать с вами не желаю!“ Сделав крутой поворот, вышел вон, сопровождаемый криками негодования заволновавшегося сбора.
Станичный атаман пытался восстановить нарушенный порядок заседания, но ничего не помогало. Старики, оскорбленные ответом генерала Иванова, потрясая кулаками в воздухе, покинули заседание и разошлись по домам. На утро, в первых числах декабря, усилием станичного атамана сбор снова был собран, для решения вопросов, объявленных в повестке вчерашнего дня, но представители станичного сбора заявили: „По нашему отцовскому суждению волнение фронтовиков произошло не на почве коммунистической пропаганды, а на почве тех острых недостатков в обмундировании и других предметов, которые ощущает фронт. Правительство же и командование вместо того, чтобы все отдать для тех бойцов, которые безропотно умирают в окопах в холодной степи, горячо заботится о тыловых увеселениях; крик страждущих казаков на фронте не слышен, а с нами, седыми стариками, раз говаривать не желают... Так пусть они желаемый для себя порядок восстанавливают сами, а мы уезжаем по домам.“ В то время, когда в станицах происходил шум сборов, на фронте, в крестьянской избе, подписывались мирные условия В.-Донцов с красными. А в степи озлобленные казаки ловили переодетых бегущих офицеров, снимали с них погоны, но не препятствовали уходить на юг. В первых числах января 1919 года фронт полками В.-Донского округа был брошен и казаки, то в одиночку, то вереницами, пешие и конные тащились в свои хутора. Полки же Донской армии, комплектованные из южных округов, с частичными сопротивлениями спешно отступали на юг, бросая различного рода тяжести.
Штаб же С. фронта и окружная администрация в бурную зимнюю ночь бежали в станицу Чернышевскую. 10 января 1919 года в станицу Вешёнскую в боевом порядке вступил 28 Дон. каз. полк. Урядник Фомин, выборный командир полка и политический комиссар того же полка Мельников приказом 1 объявили все учреждения „контрреволюционного времени вне закона“; впредь до особого распоряжения, окружной властью считать штаб 28 полка, коего приказания и исполнять.
Наступило время собраний, митингов; замелькали красные значки. Станица на осадном положении. Суетятся адъютанты, отдавая приказания, мчатся отдельные всадники, куда-то спешат конные взводы. Любите ли же послушать и поглазеть до поздней ночи броди ли по улицам, перечитывая заборную литературу приказов, воззваний, прокламаций и т. п. Новые правители в В.-Донском округе хотя и покраснели, но покраснели только по внешности, внутренние же, душевные качества остались те же. Казаки Фомин, Мельников и др., несмотря на то, что они перешли в красный стан, не изменились; с ними можно было говорить на все гоны и лады и, если нужно, выругать напрямик, но казачьи, то и ругали, не чувствуя никакой опасности.
Всем тем, кто не желал оставаться под красной властью, не возбранялось беспрепятственно перебираться в стан „белых“, они даже их снабжали пропускными билетами во избежание всяких самочинных насилий, но пути следования.
Те же казаки, которые отступали с фронта без определенного направления, не знали, что делать: идти ли за армией или оставаться. Части не принимавшие участия в переговорах с красными, протестовали против 28 полка (37 Донской каз. полк), но после долгих разъяснений администрации новой власти, все расходились туда, куда звал голос каждого в отдельности...
(продолжение следует)