Вы бывали в Кунсткамере? Ну и как вам? Только честно! На любителя, правда? С детства моя память запомнила несколько экспонатов – это любимый конь и не менее любимые собачки Петра I (вернее, их мумифицированные чучела).
Конь и дочь
Здесь больше сработало любопытство – не мог мой ум понять, почему коня назвали женским именем, Лизетта, и почему он не обижался на своего хозяина за это. Только со временем, когда информация стала более доступной, удалось выяснить, что самым любимым женским именем у Петра было имя Елизавета (а на европейский манер – Лизетта) – отсюда и неслучайно выбранное имя для дочери, будущей императрицы. Ну, соответственно, и любимый питомец получил любимое имя. Что ж, Лизетта так Лизетта! Посмотреть было любопытно. Но все остальное моя память бережно отсортировала, «упаковала» и оставила на далеких задворках.
Любимый Николка
Кому – как, а мне было не по себе смотреть на забальзамированных уродцев, эмбрионов и гигантский скелет гайдука, а по-простому – лакея, стоявшего на запятках кареты. Попал он сюда неслучайно – ему была уготована та же участь, что и для всех остальных любимцев Петра: забальзамировать – и в Кунсткамеру, уж очень не хотелось императору прощаться с теми, к кому он испытывал особую привязанность. Вот так-то, при всей своей грозной внешности царь был чрезвычайно сентиментален!
К слову сказать, после пожара, случившегося в Кунсткамере, голова Николки (так в народе называли Николя Буржуа – того самого лакея гигантского роста) куда-то запропастилась и хранители музея, недолго думая, водрузили на ее место чужую. Череп – он и в Африке череп, кто его разберет, чей он! Николке, видно, новая голова пришлась не по душе, потому как по ночам, сняв ее, он разгуливает по залам музея, пытаясь найти свою родную, – так поговаривают старожилы этих мест.
Чертовщина в музее
Полагаю, что не только мне было некомфортно в этом музее. Судя по тому, какая замануха в этот чудо-музей была при Петре, стоит предположить, что желающих смотреть на эти диковинки было не очень-то много. К тому же, призраки прочно застолбили свою власть над городом уже тогда. Народ шушукался, что в полночь тени отделяются от экспонатов, начинают жить самостоятельной жизнью, а потом вселяются в тех, кто приходит поглазеть на раритеты – и пиши пропало! Кто ж захочет после такого наведываться в музей?! Народ-то, хоть и вышколенный Петром на западный манер, оставался суеверным – хоть каленым железом жги!
Говорят, «насильно мил не будешь». Петр считал иначе. Царь сказал надо образовываться и выбивать из народа дремучесть – царь сделал! И сделал, надо сказать, весьма остроумным способом. Получилась некая промо-акция по-Петровски.
Поесть, выпить и "окультуриться"
Было велено на входе в музей с посетителей денег не брать, а, напротив, угощать их чашкой кофе, рюмкой водки или бокалом вина – на выбор, а на закуску - непременно бутерброд. Народ повалил, но не образования ради и не из любви к анатомии и прочим наукам, а ради угощения. Были и те, кто в погоне за «халявой» наведывались «окультуриваться» и по несколько раз на дню. Генерал-прокурор Ягужинский возмущался даже, что «повадились ходить двое подъячих – один средней статьи, другой старый – заходили по два и по три раза на дню, но им уж водку редко давали, а цукербродов никогда».
С вином и водкой все понятно, но что за диковинное слово «цукерброд». Это сейчас мы его интерпретируем на удобный нам лад. Бутерброд – и все тут. Бутерброд да не бутерброд! Цукер – ну, нет, никакого ругательства это слово не содержит! Не надо быть полиглотом, чтобы понять, что слово близко по звучанию к нашему «сахар». Да не просто близко, а так оно и есть – сахар! А полностью – на голландский манер – сахарный хлеб. Вот оно что! Не бутерброд в нашем понимании, а булочка с сахаром, что ли? В общем-то, да. Во времена Петра цукербродом звался именно сладкий хлеб с добавлением корицы и прочих пряностей. И выглядел он примерно так, как наш современный батон. Конечно, целиком такой «батон» никому не давали – нечего баловать! А вот небольшой ломтик – это пожалуйста!
Гнев Петра - страшнее экспонатов
Да и попробуй откажись от угощения! Зная-то нрав Петра! Не тут-то было! В лучшем случае можно было за отказ схлопотать плетей, в худшем – даже подумать страшно. Гнев Петра, бывало, разгорался от пущего пустяка, а превращался в такую ярость, что иногда доходило до падучей. В эти минуты успокоить Петра мог только один человек на свете – его Катенька, любимая женушка. А коли Катеньки близко не было, то тут уж могло случиться все, что угодно. Поэтому никто и никогда не отказывался от угощения, а послушно шел в музей, даже испытывая благоговейный ужас перед экспонатами – видно, даже они были не так страшны, как гнев Петра.
Со временем, конечно, эту «халявную лавочку» с угощением прикрыли – народ подуспокоился – никто из экспонатов на них не набрасывался, ничего худого ни с кем не случалось после посещения сего заведения – да и количество редких вещей увеличивалось с каждым годом, посетители стали ходить в музей с большим интересом и охотой, чем прежде. Да и, действительно, было на что посмотреть: здесь тебе и планетарий, и огромный глобус, и зоологический музей – все в одном.
Слона-то я и не приметил
С зоологической частью Кунсткамеры, кстати, связан курьезный случай, который Иван Крылов отобразил в своей басне «Любопытный», благодаря которой появилось всенародно известное выражение «Слона-то я и не приметил». Да-да, именно в Кунсткамере огромный слон пал жертвой невнимания одного из посетителей, будучи предпочтен мелким букашкам-таракашкам:
«А видел ли слона? Каков собой на взгляд?
Я чай, подумал ты, что гору встретил?» —
«Да разве там он?» — «Там».
«Ну, братец, виноват:
Слона-то я и не приметил».
К слову сказать, попытки адаптировать привезенных из жарких стран слонов к жизни в питерских условиях предпринимались уже в петровское время, но все они, увы, терпели поражение. Слоны гибли, их вскрывали, пытаясь установить причину смерти, отправляли отчеты Петру, а останки слонов бальзамировали – и в музей.
Но это все было несколько позже, а сначала нужно было народ в буквальном смысле на аркане заманивать в музеи и библиотеки.
Как ни крути, а Петр Первый был умницей! Был близок к народу, хорошо изучил его психологию; знал, как можно его увлечь и привлечь. Да, пусть первое время таким примитивным способом, делая упор на то, что русский человек любил вкусно поесть и выпить. Ну а как иначе? Ведь и рефлексы некогда ставились при помощи хлеба насущного (вспомним Павлова)! На войне и в образовании все способы хороши, как говорится! Особенно, если эти способы вкусны и приятны!
Подпишитесь на канал, мы обязательно вас удивим новыми статьями!
Это интересно
И еще больше 1 000 историй у нас на канале
