XXVI.
Свой факел свату передав,
Замок амбарный отомкнуть,
С лицом таинственным представ...
Все дальше продолжают путь.
А сватья вопрошает к сватье,
Чуть-чуть приподнимая платье:
"А долго ли ещё идти?"
Вновь видно двери впереди...
Ей Ярославна отвечает:
"Я здесь, признаюсь, и сама,
Досель ни разу не была."
Опять движенье продолжает...
Всеслав вновь двери отперев,
Пот вытирает, покраснев,
XXVII.
От жара факела. Спокойно,
Дверь отворяет, та скрипит,
Всеслав степенно и достойно,
(А факел струйкою чадит),
Ногой порог переступает.
Он всё здесь и в потёмках знает.
Зажёг большие факела,
И стала комната светла.
Он спутников своих зовёт.
Заходят сваты и супруга,
Держась за руки друг за друга.
Недаром наш Всеслав слывёт,
Средь русичей богатым самым,
На все пиры с почётом званым.
XXVIII.
Сокровищ много у него;
И даже в комнате огромной,
Где больше нету ничего,
Таящейся во тьме укромной,
Где только стопы сундуков;
Да, стопы связанных мешков,
Тянущихся по вдоль рядами;
Да, лишь сравнимые с горами,
Там груды злата насыпного,
Средь них из золота щиты,
Шлема, доспехи и цветы,
Кусты, деревья, и другого,
Кругом во множестве лежит,
И тусклым отсветом блестит.
XXIX.
Из золота здесь есть павлины;
И птицы в клетках золотых;
Есть львы, грифоны и дельфины;
Фрагменты врат, оград литых;
Есть головы двух лошадей,
И головы других зверей.
Всеслав часть крышек поднимая,
На сундуках и, представляя,
Гостям, то, что хранится в них,
Всё разрешает брать и трогать;
Вглубь руку запускать по локоть;
И Милорад с женой затих,
Вокруг всё алчно озирают;
Себя на злате представляют.
XXX.
Всеслав ведёт их беззаботно,
В проходах узких меж рядов;
Всё комментирует охотно,
Что нужно, пояснить готов:
"Вот здесь рубины покрупнее,
А здесь помельче, а левее,
Янтарницы огнём горят;
Здесь адаманты глаз слепят;
А там хранятся изумруды;
Там дальше сложены сапфиры;
В дали из серебра секиры;
У стенки малахита груды;
Здесь бисер, аспид и агат,
А также оникс и гагат.
XXXI.
А в прочих сундуках старинных,
Которые в пыли стоят,
В тех, что повыше и в тех длинных,
Которые давно таят,
Различных много украшений.
Они восторгов, восхищений,
Во мне ни мало вызывают,
К себе тем самым привлекают;
В них стилей и эпох смешенье".
Манисты, серьги и браслеты;
И золотые амулеты;
(Гостей всё вводит в искушенье),
Весьма изящные очелья,
И лунницы, и ожерелья.
XXXII.
Из благородного металла:
Из золота и серебра,
Монет заморских тут не мало.
Уж, нет тех царств. Прошла пора...
Со многих золотых монет,
В которых-то и толку нет,
Глядят правители серьёзно,
Надменно, очень гордо, грозно;
Блистают гривны золотые;
Серебряных же столько есть,
Что за год все не перечесть.
Все не чеканные, литые.
Имеются ещё полтины,
Рублёные до середины.
XXXIII.
Сам Милорад с своей супругой,
Забывшись, глядючи на всё,
Готов завыть уже белугой,
От зависти, ведь всё своё,
Богатство слишком он ценил;
Теперь же раж крутой сменил:
"Да-а, сколько ж у тебя добра?"
"Не знаю!" "Так узнать пора!
В порядок нужно всё привесть..."
Всеслав плечами лишь пожал.
"Я никогда их не считал!
Став сватом, окажи мне честь:
Организуем вместе счёт...
Всё к деткам нашим перейдёт".
XXXIV.
Входная дверь ещё открыта.
За дверью только темнота.
Кольцо вращая из нефрита,
Всеслав притих вдруг неспроста.
Он, дав понять сватам, супруге,
Невольно замер весь в испуге;
К губам он палец приложил;
Кинжал короткий обнажил;
И сделал несколько шагов,
К двери. Ступенька скрежетнула.
Купец, уж, ко всему готов.
Он поглядел через порог,
Пытаясь разглядеть, что мог,
XXXV.
Но тихо всё. Нет никого.
Лишь тьма кромешная зияет.
Всеслав вздыхает глубоко,
И что предположить, не знает.
Сомненьем сердце всё терзалось:
Возможно, просто показалось?!
На том себя и успокоил;
На новый лад себя настроил.
Сваты затем засобирались.
Все вчетвером пошли во двор.
Их проводив до самых створ,
Воротных, с ними распрощались.
Сваты, когда наговорились,
Под впечатленьем удалились.
XXXVI.
Темнело. Стражи дворовые,
Закрыв ворота на засов,
Вокруг обходят кладовые,
Взирая поверх и снизов.
День ясный понемногу тает;
И солнце с неба исчезает;
И кромкой яркою вдали,
Ушло уже за край земли.
Звук города затих совсем:
Не слышны голоса людские;
Закрылись на ночь мастерские;
И торг стал недвижим и нем.
Всё постепенно засыпало;
И отдыха, и снов алкало.
XXXVII.
Ночь опустилась тёмной шалью,
Скрывая улицы, дома.
За облаком, как за вуалью,
Блеснула серебром луна.
Примерив звёздную корону,
Опять одна по небосклону,
Она, печальная, идёт:
Звёзд хоровод с собой ведёт.
Широким ликом всем сияя;
Взгрустнувши, улыбаясь нам:
Купцам, работным, господам;
Пред каждым место освещая;
И не делясь своей печалью,
Луна бредёт небесной далью...
XXXVIII.
Всеслав, отужинав с супругой,
С свояченицей и с детьми,
Идёт с любезною подругой,
Чтоб сон желанный обрести,
Минуя избную купальню
В семейную опочивальню;
И Ярославна по дороге,
Пытаясь отогнать тревоги,
Что мужа мучали опять,
О тех тревогах вопрошает;
О том, чего она не знает,
Всеслава просит рассказать.
Мол, поделись же, сокол мой.
Свой ум и сердце успокой.
XXXIX.
Когда они уже лежали,
На одре, убранном для сна,
Излил супруге все печали,
Всеслав, и мысль была его ясна.
Он Ярославне, нескрывая,
Покров таинственный срывая,
С событий, миновавших дней,
Поведал всё и без затей:
"Мой прадед был боярин знатный.
При князе киевском служил.
Он так себе и дальше жил,
В боях гонясь за славой ратной,
Но, как-то раз, Великий князь,
На печенегов осердясь,
XL.
Призвал его в свои покои,
Явиться в кованой броне,
А с ним и доблестные вои,
Примчались в Киев на коне.
Им князь сказал тогда открыто,
Что много русичей убито,
И в городах и в деревнях,
Недавно, вот на этих днях...
То сотворили печенеги.
Их хан был жаден и кичлив.
Дань, как обычно, получив,
Продолжил он свои набеги.
Он Русь грозился покарать,
И с нас вторую дань собрать.
XLI.
И дань собрал вторую он.
В свой стан обоз большой отправил.
Чтоб миновать наш регион,
К обозу воинов приставил.
Князь, не скрывая возмущенье,
Прадеду выдал порученье:
Обоз немедленно отбить;
Кто взят в полон, освободить.
Но прадед княжеский наказ,
Увы, исполнить не сумел.
На них злой ворог налетел,
В засаде ждавший их, как раз,
Всё войско русское разбив...
Лишь прадед мой остался жив.
XLII.
Великий князь огнём пылал.
На прадеда свой гнев излил:
Боярский титул отобрал,
И из дружины исключил;
Сказав ему, что, мол, отныне,
Достоин жить он лишь в пустыне,
А в стольный Киев ни ногой,
Что, дескать, он теперь изгой.
Был тяжек княжеский укор,
Чего, уж, тут душой кривить.
Желая честь восстановить,
И смыть немыслимый позор,
Задумал прадед мой отмщенье -
Для печенегов разоренье.
XLIII.
Что мог он сделать в одиночку?
В атаку против них пойти?
Жену, сынка, малую дочку,
Оставить, чтобы смерть найти?
Но, поразмыслив так и эдак,
Решил мой неуёмный предок,
С врагом иначе поступить;
Хитрее, дальновидней быть.
Подростка сына взяв с собою;
Одев его, как голытьбу,
Он дал напутствия ему,
Чуть что, чтоб не играл с судьбою,
А поскорее убегал,
И прятался за холм иль вал.
XLIV.
Все печенежские обозы,
Всегда по одному пути,
Осуществляли перевозы,
Награбленного на Руси.
А на ночь у колодцев старых,
Чреда из возчиков бывалых,
Остановившись отдыхала,
И пищу медленно вкушала.
И у колодцев, тут-как-тут,
Подросток, мальчуган-возничий,
Поил коня. В обход приличий,
Прогнав его, крича, крадут,
Дознавшись быстро печенеги,
То, что везёт малец в телеге.
XLV.
В телеге той стоят бочонки.
Хмельной стоялый русский мёд,
Забрав до капли у мальчонки,
У печенегов каждый пьёт.
Возницы, воины, напившись,
Лежат вповалку, с ног свалившись;
Клонится сонно голова.
В тот мёд в избытке сон-трава,
Была добавлена пред этим...
Дождавшись, все пока уснут,
Возмездия кровавый суд,
Вершил мой прадед. Мол, ответим,
За воинов, кто пал в тот бой,
Мы печенежской головой.
XLVI.
Убив всех сонных печенегов,
Обозы прадед уводил.
Своих стоянок и ночлегов,
Места, как водится, таил.
На них он в землю зарывал,
Добытый с кровью капитал.
И знаком тайным помечая,
Воспользоваться им не чая,
Надеялся: продлиться род,
Чрез сына, а затем чрез внука;
По знакам (хитрая наука),
Но клады всё же внук найдёт,
И заживёт тогда спокойно,
Вольготно, сытно и достойно.
XLVII.
Грабёж обозов печенежских,
Он повторял не мало раз;
И душегубов этих мерзких,
Сам душегубом став сейчас,
Уничтожал без сожаленья,
Отринув разные сомненья.
А печенеги, сбившись с толку,
Искали долго, да, без толку,
Отряд дружинников лихих,
Что их богатства забирали,
Трофеев боевых лишали,
Но вскоре пыл их поутих:
Не стал обозы прадед грабить,
Пришлось им натиск свой ослабить.
XLVIII.
А мы с отцом за многи леты,
По тайным знакам отыскав,
Богатства, ими все подклеты,
Заполнили: что так скидав,
А что, сложив по сундукам.
Не тратя их по пустякам,
Придумали тогда с отцом:
Он должен стать большим купцом,
Вести торговлю бойко, смело;
Всем говорить, как он богат,
Легализуя дедов клад.
У нас пошло с торговлей дело:
И прибыль добрая пошла,
Успех с собою привела.
XLIX.
Хан печенежский был в печали,
Лишившись кладей дорогих.
Вокруг всё чаще замечали,
Как бьёт нещадно слуг своих,
Ярясь в своей бессильной злобе.
Его властительной особе,
Претила мысль сама о том,
Что кто-то выставил шутом,
Украв богатства из-под носа.
Возможно ль их теперь найти?
Из лап чужих забрать, спасти?!
На подданных он смотрит косо.
Клянётся вора отыскать,
Жестоко лично наказать.
L.
И сколько лет бы ни минуло,
Он не подумает простить;
Зло в нём всю ярость всколыхнуло;
Найдёт возможность отомстить.
А, если сам он не успеет,
То в том потомство преуспеет:
Жизнь и богатства заберёт;
Семью всю со свету сживёт.
С тех пор, супруга дорогая,
Мы опасаемся, что хан,
Исполнит свой коварный план,
И нас, внезапно настигая,
Всех уничтожит, месть верша.
Всё, что нам дорого, круша".