Душещипательная повесть в нескольких частях (часть 2)
(книга «Больше, чем тире»)
Как оно там всё устроено (по уставу и по жизни тоже).
Может сейчас что-то немного изменилось, а может быть и нет. Но точно знаю, что за тридцать с лишним лет многое стёрлось в памяти, но то что осталось по этой теме, об этом я сейчас и расскажу. Как у нас там всё охранялось? И как кому сиделось – тоже.
Мы заступали на дежурство в караул с боевым оружием – автоматами Калашникова. Гауптвахта, как и описывалось ранее, имела три этажа. На первом этаже – караульное помещение с расположенными по соседству камерами для арестованных офицеров (в советское время к офицерскому составу применялся и даже такой вид наказания), на втором этаже располагались камеры для арестованных за небольшие провинности со сроком от трёх до девяти суток. На третьем же этаже располагались камеры для одиночек – либо тяжело провинившихся и поэтому сидевших по десять суток и более, а также получившие сроки за военные преступления и ожидавшие этапирования в дисциплинарный батальон (дисбат), либо ожидавшие военного суда.
В принципе ничего страшного и сложного в караульной службе не было, да вот беда. Режим службы был такой: два часа охраняешь, потом два часа спишь, потом два часа бодрствуешь, сидя в караулке. И это – на протяжении всех 24 часов. Откровенно говоря, после этих караулов возвращаешься в систему выжатым, как лимон и эмоционально опустошённым. Особенностью караульного помещения были деревянные уставные топчаны, на которых разрешалось спать, не раздеваясь и не снимая снаряжения. Сам топчан был довольно-таки широким и обшит черным дерматином прямо поверх деревянных досок. Таким образом мягкость спального места определялось персонально – лишь толщиной жировой прослойки спящего. Разрешалось с собой брать только шинель, которой можно было укрываться. Но спать можно было только первые минут двадцать, после чего всё тело ужасно затекало и немело. В качестве подушки, как можно догадаться служила треугольная деревянная подставка, наглухо прикрученная к этому ортопедическому топчану, который официально и слегка цинично назывался «кушетка армейская полумягкая».
Охранять доводилось и второй этаж с группами арестованных и третий этаж, где сидели одиночки. Но на третьем этаже охранять было и тоскливо, и морально тяжело, так как знаешь, что этих людей ожидает в перспективе, хотя и отдаешь себе отчет в том, что в своей беде виноваты они сами, и никто другой.
Кстати, о службе, о караульности и человечности. Так вот к особенностям караульной службы на третьем этаже в дневное время относилась одна обязанность – следить, чтобы арестованные не спали через специальное круглое отверстие в двери диаметром сантиметров эдак пять. Интерьер камеры-одиночки богатством и роскошью не отличался и состоял всего из деревянных нар, которые с 6 утра до 23 часов были намертво прикручены к стене и заперты на амбарный замок, и откидывались лишь на ночное время суток, как полка в плацкартном вагоне поезда. Уставная табуретка. И толстая военная библия - книга общевоинских уставов – для чтения и заучивания. Даже к арестованным (не важно на какой срок) следовало относиться с определённой долей гуманности и, если хотите, даже снисхождением. Не все, сидевшие в камерах-одиночках были отъявленными головорезами и рецидивистами. Чаще всего в одиночку залетали арестованные на десять суток, и в свободное время они были обязаны сидеть на табуретке (баночке) посреди камеры на виду у караульного и тщательно штудировать общевоинские уставы. Чаще всего вслух и с выражением, а главное – громко, чтобы все соседи по этажу слышали. При этом ставить баночку не по центру камеры категорически запрещалось, так как прислоняться туловищем к стене тоже возбранялось. Но, признаться, пускай и два часа там надо было дежурить, но все два часа слушать декламацию уставных псалмов было невыносимо и караульному тоже. Поэтому для все общего блага устраивались краткие перерывы минут по десять - пятнадцать для творческой паузы, в ходе которой было нельзя, но можно было подремать. Дремали арестанты довольно-таки просто и весьма остроумно. Табуретка опрокидывалась на бок. Арестованный укладывался на полу на спину и протискивал между ножек к сидушке свою голову, укладывая её на маленькую поперечную планку, располагавшуюся между ножками табуретки. Начиналась всеобщая дрёма.
После краткого передыха художественная читка возобновлялась. Иногда декламатора убеждали читать уставы, стоя на баночке, как памятник, который всё-таки удалось посадить. Другим послаблением могло быть не очень придирчивое внимание к сигаретам, бычкам и спичкам со стороны охраны. В камере ведь как ни крути всё равно скукотища, и даже обыкновенный сквозняк дувший из маленького окошка в дверную дырку уже считался развлечением. Так что иногда караульные и выводящие на это тоже закрывали глаза.
И дело тут вовсе не в безвольности или бесхребетности караульной службы. Тут совсем другое. Нам ещё старшие товарищи рассказывая про караул на гауптвахте, советовали проявлять некоторые послабления к одиночникам, и не потому что «от сумы да от тюрьмы не зарекайся», и даже не от того, что «земля имеет форму чемодана – что положишь в него, то рано или поздно придётся это доставать», а для того чтобы друг другу не усложнять жизнь на эти сутки, и чтобы те сидели как мышки и не вредничали понапрасну.
А вредничать они ох как умеют. Ну хотя бы так. Попросится один из арестантов в гальюн, расположенный этом же этаже как раз рядом с выходом на лестничную клетку и вместо того, чтобы справить свои естественные надобности швырнёт в очко унитаза завязанное в узел вафельное полотенце и за слив ещё дёрнет. И всё! Наступает абзац с пинцетом вкупе с пушным серверным зверьком! Канализация тут же забивается и начинается у караульных не служба, а сплошной танец с бандерильями или пляски триммера с быком. У всех одиночников тут же начинаются попеременные приступы диареи с энурезом, и надо их отводить в гальюн этажом ниже. А это лишний напряг, суета и геморрой для всех выводных и караульных – бегать с этажа на этаж и следить, как бы очередной мститель ещё и другой туалет не забил. Да к тому же к вечерней смене надо успеть ввести в строй гальюн на третьем этаже. Много есть способов сравнительно законными ухищрениями попортить кровь караульным…
Так что с самого заступления все старались сразу же расставить точки над «i» и прийти к зыбкому компромиссу, чтобы не раздражать друг друга и не заниматься обоюдоострой нервотрёпкой.
Нет, ну конечно же среди сидельцев были и отдельные уникумы, так называемые, «распальцованные», у которых основным местом службы была не часть постоянной дислокации, а камера «гауптической вахты», и которые имели в своём активе несколько десятков ходок на губу. А по сему возомнивших себя уже этакими ворами в законе или приблатнёнными, возомнившими о себе Бог знает что. Они любят дерзить и задираться. Но в карауле знали и умели, как таких можно осадить даже без физического насилия или иного унижения. Как-то раз один из таких заявил, что ему «по масти» не положено мыть пол в своей камере и наотрез отказался делать обязательную ежедневную приборку. Ну действительно, не хочет и не надо – не заставлять же силой его на самом деле. Надо просто принудить его к тяжёлому осознанию своей глупости и сбить спесь с мастью с эдакого деятеля. Поэтому в камере на полу попросту разливался высококонцентрированный раствор хлорки, и минут через пять «залётный» уже сам, стоя на карачках, захлёбываясь горючими слезами искреннего раскаяния и пуская зелёные пузыри из носа, радостно вылизывал половой тряпкой свои апартаменты, позабыв про свою «маститость» и понты.
Но самая жуть для караульного, как ни странно, это ночное дежурство с двух до четырех часов. Когда тебе спать нельзя, но дико хочется, хоть застрелись. За дверями камер слышатся вдумчивых храп и томное посапывание арестованных. А тебе нельзя! И время будто остановилось. И присесть нигде нельзя, потому как – не на что. И нужно мерно ходить, как метроном по длинному мрачному коридору, окрашенному в темно-синий цвет. Ходить надо громко, считая шаги от стены до зарешёченного окна и обратно. А внизу, сквозь тоже зарешёченную лестничную клетку на втором этаже твой собрат слышит, как ты ходишь и считаешь, считаешь, считаешь… И ты сам слышишь, как снизу он тоже ходит и считает, считает, считает. Адский метроном….
Чей караул? или О кастах и селекции.
Перед заступлением караула в караул (прошу прощения за такую тавтологию, а иначе и не сказать) мы все собирались перед зданием губы на плацу с внешней стороны. Оставались последние «вольные» минутки, и кто-то курил, кто-то просто наслаждался погодой, а вот если присмотреться в этот момент к узеньким окошкам самой губической вахты, то можно было без труда заметить, как в их зарешёченном мраке поблескивают пары внимательных глаз – это лишенцы с испугом и надеждой пытаются выяснить – кто же сегодня заступает в караул и откуда этот караул. Некоторым арестантам это сулит некое послабление режима, другим – наоборот – туши свет и бросай гранату. Тут всё зависит от многих факторов. Ну в первую очередь идет селекция по видам вооруженных сил и по кастовости. То есть если караул назначен от курсантов, и не важно из какого училища, то все седоки-курсанты могут быть уверены в своем спокойствии на ближайшие 24 часа. Как говорится: «Ворон ворону глаз не выклюет». Их не будут муштровать на строевых занятиях, и в худшем случае могут назначить на лёгкие хозяйственные работы на внутренних или внешних объектах. Был даже такой реальный случай, что когда в караул заступили курсанты с 4 курса КВВМУ, то они увидели двух осунувшихся посидельцев-первокурсников с нашей роты. Тогда их отвели в пустующую одиночную камеру на третьем этаже и дали добро обоим целые сутки отсыпаться, с перерывами только на приём пищи и на естественные надобности. Сам я этому свидетелем не был, но охотно верил в правдивость этой истории, когда наши «первопроходцы» рассказывали про этот удивительный случай по возвращению с кичи.
Дальше идёт селекция по видам вооруженных сил. То есть, если караул был из морского училища, то проштрафившимся матросам и старшинам ВМФ эти сутки тоже жилось гораздо легче, нежели остальным. Подобное происходило и с караулами из авиационного училища – своих лётчиков они не обижали и берегли, ну а Ждановцы – проявляли лояльность к общевойсковым солдатикам-сидельцам. Ну, в принципе – всё по-честному и по справедливости. Но иным было дело, когда в караул заступали срочники. В первую очередь они измывались над всеми курсантами, как над потенциальными офицерами – главными врагами всех солдат и матросов срочной службы. Особенно жёстко и с лютой ненавистью они относились к курсантам своего вида ВС. Матросы – к морским курсантам, авиаторы – к курсантам КВАТУ, ну а солдаты – ненавидели ждановцев. При этом срочникам-караульным не мешало ещё измываться и над срочниками-арестантами других родов войск. Они вели себя как мстительные не далёкого ума злыдни и издевательства с их стороны приобретали порой самые извращенные формы…
О военно-прикладных извращениях и извращенцах.
Да. Особой извращённой уставщиной страдали как раз-таки сухопутные срочники и матросы с боевиков – то есть с боевых кораблей. При этом по уставу никакое унижение, а тем более физическое не то что не предусмотрено, а строжайше и даже категорически запрещено. Поэтому издеваться над злостными нарушителями воинской дисциплины разрешается только на внутреннем строевом плацу гауптвахты путём жесточайшей отработкой показательного уставного строевого шага. Вот же где непаханое поле для военно-прикладных извращенцев и бескрайний простор для полёта их уставных фантазий. Строевые прогулки проводятся по несколько часов на свежем воздухе и могут длиться до восьми часов с кратким перерывом на обед.
Как-то так получилось, что в конце восьмидесятых в судоремонтный завод «Янтарь» на ремонт встал какой-то большой противолодочный корабль (БПК), прибывший с Северного флота. Ну и, чтобы личный состав не расслаблялся и не потёк по городу, принося с собой на хвостах замечания и чрезвычайные происшествия, было принято мудрое и единственно правильное решение зарядить экипаж по самое Фонтебло, то есть привлечь их всех к несению караула на местной гауптвахте через сутки. Вот тогда-то комендант не мог не нарадоваться резко подскочившим кверху уровнем и качеством несения караульной службы на губической вахте. А матросики злорадствовали и неистовствовали в меру своей больной фантазии. Особенно от этого страдали курсанты, которых ребята с БПК заставляли по восемь часов в сутки маршировать на внутреннем строевом плацу в любых погодных условиях. И ведь не просто маршировать строевым шагом, а упражняться строевой подготовкой с бесполезными отягощениями, да ещё и под неуставную музыку. Этакая крайне жёсткая строевая экзекуция.
На территории комендатуры в небольших количествах имелось несколько урн, изготовленных, как гласила местная легенда, из отстрелянных гильз от 150-ти миллиметровой полевой гаубицы sFH 18, которая неистово оборонялась и в конце концов была затрофеена советскими войсками при взятии Кёнигсберга ещё в 1945 году. Правда это или нет – не известно, но этим гильзам нашли достойное применение уже в наши дни не только в качестве урн, но и в качестве дополнительной нагрузки во время строевых занятий. Как и положено любому предмету и объекту в комендатуре, гильзы были надраены и блестели на солнце, словно геликоны из духового оркестра.
Взваливаешь такую гильзу себе на плечо, держа в согнутой правой руке, словно приклад карабина и начинаешь вышагивать по команде:
- Делай раз!
И нога задирается кверху на 50 сантиметров от земли – не ниже. А выводящий, подающий команду, придирчиво и не спеша осматривает всех участников строевой прогулки – на должной ли высоте замерла нога или нет. За ослушание получаешь лёгкий, но болезненный удар по задранной ноге шомполом от автомата Калашникова, либо дружеский и тоже чувствительный тычок прикладом того же автомата под ребра или в спину. А гильза тяжелая, собака такая, давит на плечо и тянет книзу. Стараясь непременно вывести из равновесия шагающего, который сейчас замер по команде деревянного выводящего этаким стойким оловянным солдатиком.
- Делай двааа! – протяжно гундосит выводящий, упиваясь своей мизерной, но всё-таки властью.
Ноги провинившихся с облегчением и совершенно синхронно дружно хлопают по натруженному асфальту строевого плаца. Краткий двухсекундный передых и снова раздаётся ненавистное:
- Делай раз!..
Теперь другая нога вздымается кверху, мучительное зависание в пространстве и времени. Пот струится по спине. Сама спина ноет. Гильза уже заметно подрагивает в затёкшей от напряжения руке и издеваясь поигрывает солнечными зайчиками на темно-красной стене гауптвахты.
- Делай дваа!
Дружный хлопок облегчения об асфальт. Две секунды полного релакса и снова:
- Делай раз!..
И вот так четыре часа подряд. Затем – перерыв на обед, и снова четыре часа извращённой шагистики. За время такой интенсивной пятидневной строевой терапии наматывается до десяти километров, а то и более. Ту уж зависит от усердия и неистовства караула. Иногда строевая подготовка может проходит и в более быстром темпе, когда, всё также не выпуская из рук своих тяжёлых гильз, все ходят быстрым строевым шагом, исполняя при этом какую-нибудь нестроевую песню. В этом состоял какой-то извращённый и дьявольский смысл воспитания провинившихся. Матросы с того самого БПК очень любили заставлять петь популярный в то время шлягер Ольги Зарубиной «На теплоходе музыка играет». Представляете себе картину – идет строй разномастных военнослужащих с гильзами в руках и изо всех сил горланит:
- На теплоходе музыка играет, А я одна стою на берегу! Машу рукой, а сердце замирает, И ничего поделать не могу!
То время уже навсегда ушло, канули в Лету шлягеры и артисты, их исполнявшие, и только нет-нет да на какой-нибудь ретро-радиостанции вдруг всплакнёт Ольга Зарубина про свою несчастную судьбинушку, и у тех участников строевых гулянок, которые случайно услышали её, вдруг в памяти возникают особо острые и болезненные ассоциации, навсегда отравившие память о тех нелёгких днях заточения на губической вахте гарнизонной комендатуры.
(продолжение следует)
© Алексей Сафронкин 2022
Если Вам понравилась история, то не забывайте ставить лайки и делиться ссылкой с друзьями. Подписывайтесь на мой канал, чтобы узнать ещё много интересного.
Описание всех книг канала находится здесь.
Текст в публикации является интеллектуальной собственностью автора (ст.1229 ГК РФ). Любое копирование, перепечатка или размещение в различных соцсетях этого текста разрешены только с личного согласия автора.