Автобиография в картинках, или Ишимские сказки, Сергей Жилин, Иркутск
Фамилия моей мамы в девичестве Иванова. Типичная русская фамилия. Иванова Ида Григорьевна. Её
брат Вениамин Григорьевич. Её отец, мой Дед Григорий Иосифович, участник страшных боёв с
японскими милитаристами, получивший неоперабельный осколок под коленную чашечку,
потомственный буровик, волей судьбы перевезший семью на благодатную кубанскую землю.
Типичная русская фамилия. И нетипичные русские имена…
Папа, я не хочу быть Жилиным. Можно я буду Ивановым? Мне не нравится эта фамилия, меня Жилой
дразнят…
- Нет, сынок, так нельзя! Наши предки эту фамилию носили. Произошла она от прозвища царского
опричника – Жилы во времена царствования Ивана Грозного. Как сказывал моему деду его дед, Жила
этот был росту невеликого, да кряжист и силен неимоверно. Грозен нравом был. От него и пошёл наш
род. Много было в роду охранников царей, людей служивых, много было богатых купцов, бывали и
графья… Двое, сказывал дед, художниками были. Ты поди в них пошёл. Вишь, всё рисуешь… А
дразнят, что же, твоего пра-пра-прадеда так звали… Носи фамилию, не позорь!
Видал ты, стоит, не шелохнется… И конь ему подстать, жилист, да несуразен. Ты не смотри, что телом
не складен, силищи в нем… Седока до седла разрубает! Мотри, как глазьми зыркает, нешто стрелами
сыпет. Нос перебит, волосья пашеничныя, бороденка-то медяная, страшен ликом, а царь его жалует…
А чего ж не жаловать-то, головы рубит по цареву велению, яко качаны капустные для посола. Ноги-то
кривы да коротки, руки-то длинны да жилисты… Одно слово – Жила.
- А чего тут стоит, у Посольского приказу? Чай, не его тут дело?
- Да застращал, видно дьяка, тот ему для сынка его пергаменты таскает.
- А на кой Жилину сыну пергаменты, ему впору сабелькой учиться орудовать?!
- Так, бают, умелец он выводить пером буквы да узоры знатные…
- Не в папашку, значит. Шепнуть бы царю…
- Шепни, коль язык не дорог…
На меня смотрели маленькие глаза-щелочки, зло глядящие из-под сдвинутых бровей. Удлиненное
лицо, тонкие губы, рыжая борода. Испепеляющая интеллигентность в шапочке. Надо же было Нетте
купить мне на рынке допотопную шапку! Еще бы коня подрисовать, и, почти Иоан Грозный…!
- Куда тебе – царь, ты на себя-то посмотри…
Держу в руках свой портрет, написанный Борисом год назад в Николе. Уже абсолютно переписанный.
Музейный.
- А помнишь, Борюня, мы всю ночь ругались, пили, писали, снова ругались. Поехали на этюды Байкал
пописать, а накрасили друг друга.
Не могли в Иркутске, надо было в Николу за 70 километров переться…
Удивительный город Ишим. Словно выросший из сказок Ершова своими старинными церквами и
домиками, прячущимися в тени берез, сирени и тополей. Эпические степные пейзажи, разрезанные
речками Мергенькой и Карасулькой, крутые перекаты реки Ишим, несущие плавные воды из-под
нависающих скальников, где стоял хан Кучум, к небольшим домикам на окраине. Они, как картины
навсегда отпечатались в памяти. Родительский дом на излучине Мергеньки, где из моего окна
восходящее солнце, отражающееся в широкой глади реки, заполняло словно свет прожектора всю
мою комнату. Отец будто специально спроектировал мою комнату. Каждое утро двойной солнечный
заряд, куда-то внутрь, в самое сердце. Я буду всю жизнь отражать этот свет. Солнца и родителей… И
тех людей, которые приняли участие в моей судьбе. Моего Учителя - Григория Ивановича Шарапова,
называвшего меня Жилиным из Жиликовки. Меня, которого он позже назвал легендой города
Ишима… Два с половиной года экстернатуры в ишимской детской художественной школе и городской
изостудии, два с половиной года творческого коммунизма, все мыслимые художественные
материалы, все ключи, возможность работать семь дней в неделю в любое время суток. Сама
художественная школа, находившаяся в школе рабочей молодежи в двух этажах, с многочисленными
классами и громадным методфондом и бесчисленными гипсами, более похожая на Академию.
Всегда, глядя на окружающие ишимские пейзажи, с щемящей недетской тоской я словно впитывал
всё это, словно в последний раз. Я никогда этого больше не увижу. Эту сказку. В одну реку не войти
дважды.
Слушай свое сердце. Тук-тук, тук-тук… Слышишь? На каждый тук-тук делай шаг. Еще один. Еще…Не
бойся… Иди смело! Ну! Пошел! - говорит баба Настя. … Сначала робко, потом смелее, я пошел… Я
пошел!
Не каждый человек помнит себя в два года отроду… Явственно вспоминается двор, залитый
струящимися сквозь ветви старой груши лучами жаркого ильского солнца. Раскрывается новая
деревянная коробка с медовыми акварельными красками, невесть откуда привезенными мамой.
Пьянящий запах красок, смешанный с запахами домашнего виноградника, рядом растущей сливы, со
сладкой патокой шелковицы с заднего двора, скрепленный неповторимым переливом жирной
кубанской грязи из сточной придорожной канавы, принимающей ароматы из всех близлежащих
дворов. Широкая щетинная кисть макается прямо в струю водопроводного крана, аккуратно
зачерпывает драгоценный пигмент. Крупные капли краски ярко светятся на альбомном листе,
переливаются бриллиантами бликов на солнце. Какой-то первобытный восторг и гипноз… «Тебе было
ровно два года» - говорит мама.
Края ущелья соединял, казалось, бесконечный канатный мост с лесенкой легких дощечек,
прикрепленных к металлическим натянутым тросам. Перилами были такие же тросы, переплетенные с нижними веревками. Сделав шаг, конструкция начинала раскачиваться, создавая волну. Казалось,
при следующем движении мост вздыбится и выкинет тебя на самое дно ущелья. …А вон дядька
спускается по дну ущелья, идет медленно, зигзагами. Ему не так страшно. Бабушка объясняет – ему
шагать целый день… А мы напрямую дойдем за десяток минут! Куда нам спешить? У нас вся жизнь
впереди. Это у тебя – впереди… Худенький семилетний мальчик, стоящий вначале моста,
соединяющего два мира. Прошлого и будущего. Нужно сделать шаг. Набраться смелости и сделать
шаг. И, р-р-р-а-з, пошел…
В семь лет, переходя по канатному мосту, напрямую ведущего в Азовку, поскользнувшись, я стал
проваливаться меж досок. Это было расплатой за смелость, с которой я быстро зашагал впереди
бабушки.
В Ильской, на улице Ленина у входа в летний кинотеатр, находящийся в начале большого тенистого
парка, окаймленного деревянными скамейками, стояла моя мама, держала меня, закутанного в
легкие цветастые пеленки и смотрела мне в лицо. Я напряженно шевелил ножками, пытаясь
освободиться от оков, и молчал. Молодая красивая сербиянка, сидевшая на лавке, энергично
подошла к нам. Вглядевшись в мое лицо вдруг грудным голосом тихо проговорила: «Ах, милая, твой
сын или умрет рано, или станет - запнувшись, закончила – известным…». Всего-то нужно стать
известным. Кому известным? Как известным? Зачем известным?
...Нет, нет, не уговаривайте, я не полезу на Бабку… Ну и что, что это уникальный заповедник. Столбы.
Через десяток минут я уже опережал проводника. Огромные валуны чередовались с вертикальными
стенами с многочисленными «карманами». Это была самая простая тропа на скальниках. С вершины
открылись величественные дали. Раскрыв этюдник, я сделал несколько зарисовок. Ну вот, пора
спускаться. Повесив этюдник на шею спереди, я стал спускаться спиной к скале. Этюдник, качнувшись
маятником, потянул меня вниз. …ах, сербиянка… – мелькнуло в голове и оборвалось рывком руки
проводника Любани за ремень этюдника. Значит, не зря взял. Через минуту совершенно живой я
смело спускался впереди проводника… Еще целая вечность институтской практики в дивном граде
Красноярске. И объемистая стопка этюдов. Я всегда всё свозил в Ишим дорогому Учителю.
Дамба была большая. Увязавшиеся со мной старшие ребята мешали мне рисовать, подсовывали мне
не те цвета карандашей. Дни каникул на Кубани стремительно летели к концу. Зной обострял
желание окупнуться. Мальчишки, не дождавшись меня, поплыли на другую сторону дамбы. Не
удержавшись от соблазна, я бросился их догонять. Саженками, саженками. Раз, два. Лицом на одну
сторону, на другую. Берег качается – туда, обратно. На середине руки устали. Остановился. Берег
продолжает качаться туда-сюда. Голова начинает погружаться в воду. Уже видны донные водоросли.
Я понимаю, что происходит. Мощные Вовкины руки выдергивают меня на поверхность.
Байкал удивителен везде. Но север Байкала… Легенда о мысе Покойников. И вот выпал козырный туз
– доставить на самоходной барже «Клара Цеткин» с капитаном Александром Ланиным алюминиевую
Казанку без мотора на метеостанцию. «Клара Цеткин» метрах в ста от берега встала – шельф.
Спущенные краном прямо в лодке, отваливаем и гребем веслами-штакетинами. В чем дело? Берег
уже в двухстах метрах… Пока встали, баржу снесло течением. Черт, и туман наступает. Корабль,
гуднув, уходит в туман. Веселая смелость заканчивается. Если туман настигнет до берега… Сербиянка,
опять… Елки зеленые, да когда же кончится это «рано», мне уже двадцать шесть!... Туман почти
застиг. Гул моторки с берега прервал оцепенение. Мать вашу, держите конец!... Последний котелок
бензина или гуманизм бегунка от правосудия спасли три жизни и стали замыслом первой картины…
Легкая, красивая, витиевато-куртуазно-маньеристская поступь «летящего по Европам» невесть откуда
взявшегося в Иркутске художника, приехавшего по распределению в иркутский Дом моделей (не
ожидавшего и не ждавшего молодого специалиста), подвергшаяся анализу в вышедшем из-под пера
искусствоведа Т. Г. Драницы моём творческом портрете более похожа на литературное
произведение.
Несколько загадочный персонаж легкой походкой, пряча глубокие смыслы за лежащими на
поверхности красивыми арабесками, проносясь по искусству, борясь с косностью реальности,
создавая некую мозаичность, постепенно раскрывает глубину и смысл изображаемого.
Внешний облик художника, «Близнецы» по знаку зодиака, общительность, открытость и активность,
особенно в молодости, вполне похожи на удачливого повесу. Но если художник не раскрывает схему
извилин своего мозга и не предлагает гулять по закоулкам его души, пытливый взгляд искусствоведа
при желании может найти это в его произведениях. Вернее, они (произведения) являются
результатом всей этой возни. Наверное, у него, как у каждого «Близнеца», есть «обратная сторона
Луны». Эта обратная сторона, как и у всех «неангажированных» музеями, галереями,
искусствоведами актуального искусства и коллекционерами, диктующими направление движения
АРТиста ясна и непроста одновременно в нахождении своего пути, своего голоса и мелодии. Простота
эта заключается в отсутствии выбора между Золотым Тельцом и зовом сердца, непросто же
неповторимые папилярные линии своей ладони сделать лабиринтом произведений своего
творческого пути. Разум и сердце, лед и пламень, поэзия и алгебра дают, порой, причудливый синтез
изобразительного языка в его картинах.
Мне всегда казалось, что шаровая молния живая. По крайней мере, может мыслить. Это я знаю точно.
Она прошла сквозь оконное стекло, ведущее в большую комнату нашего дома, где под шум короткого
дневного ливня после школы я слушал ежедневную сказку передачи «Радионяня», журчащую из
репродуктора. Испуганно отскочив к дверям моей комнаты, я остолбенел, вглядываясь в небольшой
тихо шипящий шар. Испуг и любопытство змеями вились в моей груди. … Он рано умрет, или… -
промелькнуло в памяти. Бело-жёлтый шар постоял напротив меня, словно вглядываясь в глаза,
медленно проплыл к родительской комнате. Никого там не обнаружив, стал возвращаться ко мне.
Остановился между мной и висящим на стене радиоприемником, тихо пощипывая и еле заметно
шевелясь, задумался. Уходи – беззвучно , одними губами прошептал я, медленно, невесомо пятясь.
Последний раз взглянув мне в глаза, белый плазменный незнакомец, сделав тихое зззы, исчез в
середине репродуктора, оставив в обивке маленькую прожженную дыру… Вот и поговорили.
- Что ты сделал с репродуктором? Сухо спросил отец, придя с работы вечером.
- Это не я, это молния. Мы с ней разговаривали…
- Опять ты придумываешь. Устало выдохнул отец, выходя в мастерскую немного поколдовать над
очередным изобретением.
Легкость и гедонизм «порхания по европам» веселого художника определились в «Зеленой лампе»
блистательным Анатолием Кобенковым в статье, посвященной персональной выставке живописи,
приуроченной 80-летию первого и главного учителя Григория Ивановича Шарапова. Звание
«куртуазного маньериста» дано было новоиспеченному художнику с приязнью бессменным
худруком Дома творчества «Челюскинская» и многократным председателем иркутской организации
Союза художников А. М. Муравьевым, возможно, вследствие созданных по мотивам многолетних
творческих вояжей по Польше и Германии серии автобиографических картин, таких, как «Близнецы»,
«Одинокий король», «Королевский тост», «Ужин у Эйфеля». Намеренное проявление
архитектонической структуры композиции также и в некоторых других работах было отмечено, как
некая «витражность», присущая всему творчеству. Где-то я это уже слышал. Искусствоведы,
говорите… Это, скорее, архитектоничность или модульность структуры мазка.
Проверка живописи «ритмом и метром», обобщение и упорядочивание художественного опыта и
знаний в написанных для кафедры дизайна рабочих программах и методических указаниях по
дисциплине «Художественное оформление и моделирование изделий текстильной и легкой
промышленности. 2002 г.» внесли ясность и системность в творчество, обогатили синтез живописных
задач, дали осознание направления собственного движения и нахождения пластического языка.
У белокурого ангела было имя. Елена Борисовна Радзиевская.
Отлично сдав художественные спецпредметы и письменный русский, бездарно завалив литературу,
дерзко написав за автора непрочтенное произведение, я стоял у входа в институт и судорожно курил.
Я обернулся на звук. Характерный звук серебряных подков миниатюрного крылатого коня по
хрустальным ступеням небесной лестницы. Хотя нет, скорее цокот двенадцатисантиметровых
дамских шпилек по мраморным ступеням. Взгляд скользнул по хаотичной структуре групп
абитуриентов, студентов и одиночных фигур праздношатающихся, массивным входным дверям и,
наконец, мраморной парадной лестнице, обнаружив источник изысканного звука. По мраморной
лестнице, ведущей от входа к толпе спускался ангел в красном. Lady in red – молнией пронеслось в
мозгу. Почему-то по-английски. По-английски, потому, что ангел был явно не русского
происхождения. Ангел был среднего роста, русоволосый, в красном юбочном костюме явно
французского пошива, с миниатюрной сумочкой, в шляпе, перчатках и туфлях в цвет, с лицом
небесной красоты. Любовница ректора – бессмысленно отпечаталось на затылочной части моего
головного мозга. Ангел – отпечаталось на передней. Глядя внутрь меня светящимися серо-голубыми
глазами, ангел шёл на меня. Он шёл ко мне.
- Юноша, у Вас не будет спички? - неожиданно спросил ангел, вытаскивая тонкую английскую
сигарету.
- Но ведь ангелы не курят, - хотел сказать я и судорожно полез в карман за спичками...
Та базовая изобразительная школа, основанная на русской и советской теории и методике,
полученная в юности в ДХШ и изостудии для взрослых, руководимых Г. И. Шараповым, уровень
технического и педагогического оснащения, помноженный на новаторство и «космополитизм»
институтского образования и общения с художниками Омска, распределение в иркутский Дом
моделей – одну из точек сборки тогдашней творческой элиты позволили достаточно беспроблемно
влиться сначала в иркутский художественный мир в 1983 году. Удивительные В. С. Рогаль, Г. Е.
Новикова, В. В. Тетенькин, А. Ф. Рубцов, А. И. Алексеев, В. Г. Смагин, Б. В. Десяткин, В. И. Мошкин уже
ждали знакомства в городе художников), готовя почву в творческой жизни российских и
международных творческих потоков художников ( в Д.Т. «Байкал» - потоки под руководством Б. Н.
Поморцева, А. С. Гораздина и , в дальнейшем, вплоть до 1991 г. в ДТ «Горячий Ключ – М. И. Кишева ).
Зарубежные выставки и международные пленэры пополнили художественный опыт в период 1991 –
1996 гг. Бурная работа с московскими галереями «Нео-шаг» и «СовАрт», мотание между Иркутском и
Москвой…Приобретаются работы Альфа-банком, Ленинской библиотекой, Чешским музеем
народного искусства, частными коллекционерами России, Польши, Германии. Позже, до 2012 года,
мне удалось получить опыт творческой работы и выставки на Востоке – Япония (ряд работ в одной из
галерей Токио, префектуре Фукусима), Республика Корея (групповые выставки СХР), КНР
(международные пленэры: Манчжурия, Хуаншан, Пекин, групповые выставки). Стилевое направление
этого периода иркутский искусствовед Тамара Драница определила, как «лирический символизм».
Как всегда, активная работа с цветом, замкнутая, стремящаяся к монументальной, композиция,
простота сюжета. Позже Тамара Григорьевна поменяет определение стиля на «неоакадемизм»,
трактуя появление новых работ, как вариации старых сюжетов, не замечая перфекционизма
художника, которому надоело «кладбище собственных картин» в одной, синдром Василия Ивановича
Сурикова…
Теперь о сегодняшних «сюжетных» работах большего «музейного» размера (устоявшаяся тенденция
нынешних больших выставок), стремящихся к многофигурности. Усилилась символика цвета,
появляется кочующие по разным работам вариации красного, тоновой контраст увеличивает
напряженность. Стремление к «говорящей» отобранности деталей с многосложной фактурной
декоративной разработкой порой дают окрас сказания, былины («Разговор», «Масленица». 2010г.,
«Иркутская гимнастка Оксана Костина», «Хозяйка Ольхона» 2019 г., «Продавщица рыб», «Рыбный
базар в Листвянке» в двух вариантах) иногда приобретают черты нарратива, ведь художник должен
быть всегда в «тренде», на острие…Желание сие не всегда осуществляется, как говорил художник
Борис Десяткин: «Хочу накрасить «сникерс» на продажу, а все равно получается Ван Гог!». Чем не
«Конек-горбунок»?
Это они, американцы, я знаю. Такая зараза сама собой не появляется. Кляну их в хвост и в гриву. 2019
год… 2020, уже 2021 год пошел. Год назад чертова пандемия все же вцепилась в меня. Взлетевшая
температура взорвала мозг. Среди его осколков слова с трудом собирались в предложения. …Твой
ребенок или рано умрет или… Что, уже? Всё? И словно эхо отразило в кипящих осколках мозга:
«Рисуй, если хочешь жить…». На генетическом уровне.
Теперь я с ней уже не встречусь.
Елена Борисовна Радзиевская, преподаватель английского языка омского технологического
института, жена действительного полномочного посла Соединенного Королевства Великобритания,
ежегодно стажировавшаяся в Лондоне, каждое занятие у студентов - художников начинала с мантры:
«Господа художники! Вы будущие красные Кардены! Вы будущая художественная элита СССР! И
когда вы встретитесь с королевой Англии, а вы с ней встретитесь, вы должны говорить с ней на
чистом английском языке!»
Ах, дорогая Елена Борисовна, теперь уже не встречусь…
Десять лет не была у тебя в мастерской – говорит Лина. Борька Десяткин не мешает работать?
Царствие ему Небесное…
- Да нет, мы с ним живем дружно, вон висит его портрет, а вон мой.
- Вишь ты, сколько наваял к персоналке… Остановись, отдохни. У тебя еще вся жизнь впереди…
Оставляя позади картины в русских и нерусских музеях, галереях и коллекциях, двухсотенный список
разномастных выставок, подумал - где-то это я уже слышал. Пожалуй, нет! Остановишься – умрешь…
Ещё порисую.
