Попробую выложить еще одну свою писанину, довольно объемную, так что за несколько раз. На сей раз - не сказку. Как и многое, написано по сну. Или, скорее, по снам.
«…Что же касается легенды о том, что один из Богов порой лично посещает наш мир в облике Серого монаха, то всякому здравомыслящему человеку должно быть ясно: этого не может быть. Да и есть ли он – Бог Сомнений и Исканий? Что он может дать людям? Зачем сомнения, если нужно просто смириться с волей Высших сил и искренне верить в их помощь? Бог Целительства дает нам здоровье, Бог Солнца – любовь, Бог Земли позаботится о деньгах и всяческой прибыли. Но о чем молиться Богу Сомнений?
Несомненно, это чисто фольклорная, сказочная фигура. Недаром символом того, что Бог появился в миру, стала некая Башня. Сложенная из камней Сомненья, расплавленных на огне Истины, она возникает то тут, то там. Решившемуся искать ее, надо помнить три вещи: просить не за себя, не бояться молвы и быть готовым заплатить за изменение чужого Пути, поменяви свою жизнь.
Мы не станем говорить о результатах сомнительных действий тех, кто поверил этой легенде. Многие из них попросту сгинули, другие стали изгоями, так называемыми «Ищущими», дерзнувшими пойти против Лика – общей воли богов. Таким образом «Легенда о Сером монахе не зря считается крайне вредной ересью, запрещенной к распространению.»
Из лекции профессора А.И. Строгова, «Легенда о Сером монахе, или суеверия в наши дни».
Динка.
Резко и не вовремя зазвонил телефон. Сон рассыпался миллиардами капелек и испарился в одну секунду. Но это вовсе не значит, что я проснулась! Потому что в ту же самую секунду тело задеревенело, отказываясь подчиняться. Пришлось лежать и беспомощно слушать пронзительные звонки. Пошевелиться я даже не пыталась, потому что знала, что это все равно бесполезно. Наконец от макушки до пяток прокатилась теплая, чуть вибрирующая волна, и оцепенение прошло. Телефон тут же замолчал, словно ждал только этого. А может, и правда ждал… Каждый раз, когда я назначаю себе время подъема, за пять минут до этого срока меня что-то будит. Кто-то ошибается номером, или падает какая-нибудь вещь, или зажигается сама по себе настольная лампа. Это очень удобно. Не нужно везде таскать с собой будильник. И это ужасно мешает. Я не успеваю досмотреть сон. Вот и сейчас… Смутно вспоминалась какая-то башня, фигура в сером плаще, пронизывающий холод и длинные иглы инея на высокой, совершенно зеленой траве. И все! Я зарылась с головой в одеяло, закрыла глаза. Что же, ну что же снилось?! Темнота была заполнена цветными пятнами. Одно из них, серое, начало расти, превратилось в фигуру монаха. Скрипнула открываемая дверь. Дохнуло холодом и сырым запахом подвала… Телефон, надрывно вскрикнув, зазвонил опять. Но это было уже неважно. Я уже ПОМНИЛА…
…Круглая, очень высокая башня. Старая. Кирпич уже не красный, а темно-коричневый, местами словно бы опаленный, обкрошившийся. Изломы покрыты белесой пленкой росы. Потому что утро. Раннее. Тихо. Кругом лишь высокая трава. Роса висит на ней крупными, тяжелыми каплями. Особенно эффектно она смотрится на огромной, будто тарелка для торта, паутине. Словно кто-то нанизал прозрачный хрустальный бисер. Причем идеально круглый. Холодно. Джинсы давно намокли и неприятно липнут к ногам. В кроссовках хлюпает. Наверное, за мной остался темно-зеленый след – трава без росы. Я даже думаю о том, что надо бы оглянуться, и не оглядываюсь. Смотрю только на башню. Можно протянуть руку и потрогать кирпичи, стереть с них белесую пленку. Я практически чувствую, как пальцы скользят по излому кирпича, собирая мелкие капельки, как зарываются в зеленую сырость мха, который густо растет на стенах. Но я продолжаю стоять и смотреть. Ожидание почти ощутимо, оно звенит в воздухе, оно сковывает движения, заставляет напрячься все мышцы. Чего я жду? Я не знаю. Но мысленно поправляю себя: «Кого…» Дверь у башни до странности обычная. Старая, очень старая обитая дерматином дверь. Сквозь рваные дыры торчит грязная вата. Ручка болтается на одном верхнем гвозде. Ступеньки, ведущие к двери, сложены из неровных кусков серого камня. Они высокие и полукруглые. Я стою. Дверь медленно открывается. Без скрипа, без звука… Темнота за ней кажется нереально черной. Волной накатывает запах сырой земли, старых досок. И только потом рождается звук. Тихое-тихое шарканье шагов. Хочется сорваться с места и бежать, бежать без оглядки. Но я стою. Я понимаю, что стоит сделать одно только движение – и бегство на грани истерики неизбежно. Поэтому я не шевелюсь. Кажется, даже не дышу. Ожидание выкручивает меня, словно я только что постиранное белье. Каждый нерв, каждую жилку… А шаги все ближе… И вот… Из двери выходит (вжаться в землю и не смотреть, не дышать, не слышать) фигура в темно-сером монашеском плаще. Медленно, почти невыносимо медленно, спускается по ступенькам, проходит мимо меня… Холодное утро становится ледяным. Роса замерзает шариками, на траве вырастают длинные иголки инея. Джинсы становятся ледяной коркой. Течет из носа и очень хочется чихнуть. Монах уже за спиной, я не вижу его, но чувствую, как он удаляется. Холод отступает, нехотя разжимая когти. Я все-таки чихаю. Оглядываюсь. Никого. Начинается озноб. Меня бьет и колотит, а я нервно, дергано как-то, взбегаю по ступеням. Темно. Теплые доски перил под руками. Винтовая лестница. Я почти бегу по ней, спотыкаясь и оступаясь, разбивая коленки о каменные ступени… Наверх, наверх… Становится тепло. Потом – почти жарко. Дыхание рвется с хрипом, и как же хорошо, что никто не видит, не слышит меня! От бесконечных витков начинает кружиться голова. Хлюпает простуженный нос, хлюпает в кроссовках. Я уже давно не бегу. Нет сил. Ноги переставлять удается с трудом. Наверх… И вот… Вываливаюсь мокрым задыхающимся мешком на круглую площадку-крышу. Пытаюсь отдышаться. Встаю… Небо розово-зеленое, чуть с желтым. Горизонт выгнут, как края гигантской чаши. В одном месте он начинает краснеть, наливаться оранжево-золотым. Потом, словно в мультфильме, из этого огненного месива начинают бить лучи. Всходит солнце. И… Будь это фильм, обязательно зазвучала бы легкая, ликующая, рвущаяся вверх музыка. Как по мановению волшебной палочки впереди появляется город. Он… хрустальный?! Вспыхивают и искрятся в лучах встающего солнца шпили и купола, почти не реальными кажутся ажурные, высоко выгнувшиеся над зданиями мостики, рассвет зажигает оранжевыми бликами окна домов. Он еще далеко, этот город, но прямо от порога башни петляет, бежит к нему тропинка…
Гледис
Боги отвернулись. Можно сколько угодно подставлять лицо под жгучие лучи солнца, зажмуривая глаза так, что под веками не остается даже жаркого оранжевого цвета. Только тьма… Губы неслышно очерчивают безнадежное: «…Только …тьма». Хорошо, что сейчас этого никто не может увидеть. Страшно пойти против древних Богов. Страшно? Но Боги отвернулись! Им нет дела до нее. А у нее нет уже сил, чтобы верить и ждать. Внутри ледяной глыбой застывает решение. Надежды нет? Значит, рассчитывать можно только на себя.
Она плотно сжала губы и распахнула глаза. Сначала свет ослепил, стал отрицанием себя, скрыл все вокруг от глаз, словно тьма. Потом она увидела то, что никто и никогда не видел. Никто, кроме Ищущих, проклятых Богами и людьми…
…Люди стояли около своих дверей, на балконах, просто на улице. Каждый – словно натянутая и нацеленная в небо струна. Лица запрокинуты к солнцу, глаза закрыты. Губы беззвучно шевелятся. На миг ей стало страшно, показалось, что все эти беззвучные просьбы, все эти надежды, проблемы, вопросы обращены именно к ней! Захотелось убежать, и она пятилась, пока руки не наткнулись на шероховатые доски двери. Дальше дороги не было. Ей хотелось крикнуть: «Нет! Мне хватит своих проблем! Я и так который год бьюсь, как рыба об лед! А выхода нет, нет, нет… У меня не осталось ни желаний, ни надежды, ни веры, ни страха. Я на все пойду, лишь бы не видеть, не слышать всего этого… лишь бы уйти…» И тут наваждение закончилось. Словно опомнившись, закашляли колокола. Люди открывали глаза и неуловимо менялись. Уходило что-то, что делало минуту назад их похожими, словно близнецы. Может быть, то была вера?..
Люди смеялись, разговаривали, сетовали, делились надеждами. То, что совсем недавно объединяло их, еще жило в каждом, и им не хотелось расходиться. Но ее это уже не касалось. Все осталось за прозрачной пленкой принятого решения. Решения, которое раз и навсегда вычеркивало ее из мира этих людей, делало отверженной.
Впрочем, внешне все выглядело очень даже обычно. Она неслышно затворила за собой дверь, методично, считая щелчки, закрыла оба замка. Не торопясь, прошла в кухню, зажгла свечу. Не глядя, одной рукой, нащупала на стене связку ключей. Оперла дверь в погреб. Но не повесила ключи на место, а взяла с собой. Так что каждый ее шаг по каменной лестнице сопровождался тихим звяканьем. Иногда оно попадало в такт все еще кашлявшим колоколам, и тогда ей казалось, что еще немного – и из этого странного дуэта родится новая мелодия.
В погребе она твердыми шагами подошла к дедушкиному сундуку. Отперла и откинула крышку. Встала на колени и осторожно потянула из-под тряпок на себя старинную темную икону в узорной рамке. Лицо на ней различалось с трудом, краска стерлась, собственно, теперь это был лишь намек на лицо. Чудом сохранившиеся большие печальные глаза смотрели на нее равнодушно и мертво. Да еще сиял, очерчивая голову, золотой круг. Смотреть на него было так же невыносимо, как и на солнце. Но она смотрела. Долго, упорно… Ныли колени, пол казался невозможно твердым, невыносимо хотелось встать и уйти, да что там уйти – убежать! Но она упорно смотрела. И вот в воздухе что-то дрогнуло. Пространство наполнилось серой пеленой, дрожащей и клубящейся, словно дым. Все вокруг исчезло. Она ждала, что на смену серой пелене придет тьма, но этого не случилось. Просто лицо на иконе вдруг стало видно лучше. Можно уже было разглядеть, что это человек с длинными гладкими волосами, худой, как аскет, и совсем юный. Что в руке у него небольшая бутылочка темного стекла и цветок мака.
Девушка, стоявшая на коленях, прерывисто вздохнула. Дедушка был прав!
– Целитель Илинор… – скорей прошептала, чем сказала она, не отводя взгляда от по-прежнему равнодушных глаз иконы. И те вдруг перестали быть мертвыми, нарисованными. Лицо ожило. Целитель Илинор смотрел на нее чуть насмешливо и бесконечно добро. Он ничего не говорил, да слова и не были нужны. Она хотела только одного, желание это шло от ее измученной души, и он понял его сразу. И она сразу поняла его ответ. Может быть, потому, что уже не раз видела в утреннем лесу силуэт башни-призрака. Но не решалась подойти. Его глаза дали ей силы решиться.
Динка
Это всегда начиналось одинаково. Я спиной чуяла взгляд. И Танец рождался против воли – в кончиках пальцев. Растекался по телу. Заставлял полыхнуть глаза, звякнуть бубенцы, в косицу вплетенные. И оборачивалась я уже в Танце. Это был не тот танец, что девки и парни танцуют в избе зимними вечерами. И не тот, что тоненькие барышни изображают на сцене перед хорошо одетыми господами. Даже не тот, что я однажды видела у девчонки-циркачки. Хотя и близок. Наверно, никто и не понимал, что я танцую. Просто мягкими, текучими и одновременно яростными становились движения. Просто изменялась посадка головы. Просто руки, колдующие над свечами, обретали неизъяснимую гибкость, словно неведомые гады морские. Звенели бубенцы при каждом движении… колыхалась юбка. Нет, я никогда и никому не говорила, что Зовущая. Врать ведь – грех? Но меня и не спрашивали… совали в руки монеты, теплые и липкие от долгого сжимания в кулаке. Задавали вопросы. Но партнером Танца был всегда один. И Танцевала я только для него. Ему говорила угаданную правду... остальным – не знаю. Я никогда не оставалась в городе после Танца. Убегала, боясь разоблачения.
Эта ночь была темной, ветреной и дождливой. И что дернуло меня войти в Храм? Почему руки потянулись поправить падающую свечу – я ведь не Служительница? Взгляд ударил в спину, как камень. Я даже покачнулась. Была такая мысль – убежать… но уже взметнулись руки, колыхнулись широкие в манжетах рукава... я сотворила Символ веры, не думая. Но ощущая, как гибко и послушно тело... окутанное невидимым током Силы. Не только я ощутила ее, эту Силу. «Зовущая… Зовущая!» – шепот ударил со всех сторон. Немногочисленные по ночному времени люди ахнули, придвинусь. Я обернулась – яростно. Чуя, как рождаются в голове непрошеные знания. Ища глазами того, кто разбудил Танец.
Глаза… Любопытные и липкие, словно патока, просящие и жалобные, доверчиво-детские. Вопросы... монеты. Я дергалась в невидимых нитях Танца, то протягивая руку ладонью вверх и принимая очередную монету, то разворачиваясь, плеснув по ногам широкой юбкой, вглядываясь в глаза вопросившего, отвечая… то, что пришло в голову. Пришло – ниоткуда. И искала, искала того, кто бросил в меня взгляд – первым. Танец задыхался без партнера, бубенцы звякали жалобно и нервно. Кажется, я говорила страшное – от меня отшатывались. Не знаю, не помню. Туман заволок мысли и глаза. Колыхался, плотный... мешал видеть, помнить, думать.
И вдруг все закончилось. Он стоял передо мной. Мой Партнер. Судьба моя на эту Ночь. Или я – его? А так ли это важно? Я застыла, роняя руки. Вглядываясь в карие, спокойные и... мертвые глаза. Мужчина смотрел равнодушно. Молча. Я стояла перед ним, как напроказившая школьница перед учителем. Машинально отмечая добротный материал теплого, мехом подбитого плаща, блеснувшее серебро застежки. Тонкий шрам на подбородке, слева. Он был – как все. Неотличим. И плащом этим, и шрамом, и подхваченной модой на серебро. И он был – единственным. Глазами. Слитностью судьбы – с моей. Он ничего не спрашивал, но моя рука вновь метнулась вверх. Затеребила косицу, что спускалась от виска тонкой нитью. Звякнул колокольчик. Нет, не звякнул. Запел мелодию, завызванивал. Рядом с нами уж никого не было. Всякий знал – Зовущую нельзя отвлекать, нельзя мешать Ритуалу. Те, кто не успел задать вопрос, ушли неохотно... но ушли. Те, кто успел, исчезли быстро... словно своровали милость Богов и спешили спрятать ее.
Передо мной вновь поплыл туман. Карие глаза сквозь него были совсем не видны. Я сморгнула, мучительно пытаясь разглядеть хоть лицо. Не получалось. Никак-никак. Мир исчез... лишь мои пальцы теребили косицу. Лишь жалобно вызванивал бубенец.
– Ты – не Зовущая, – слова упали мертво, ровно. – Ты не обучалась в Храмовой школе, – голос был глух, голос был тих.
Он не обличал. Говорил лишь для меня одной. Но игла страха вошла в позвоночник вибрирующей болью. Однако я не сбила мелодию бубенца и не отвела глаз. Мне показалось – это важно ему. Да… я не обучалась в Храме. Я не Зовущая. Мои родители были Ищущими. Проклятыми Богами и людьми. Но Дар у меня был, и был в полной мере. Как и у всех детишек Ищущих. А то, что и Зовущие, и носители Дара рождаются рыженькими, –прихоть ее Величества Судьбы. А потому я тряхнула головой, отгоняя туман. И, наконец, увидела его глаза. В мягких загнутых ресницах – два карих озера боли. Боли и тоски. Настолько глухих и сильных, что давно уже перестали замечаться даже им самим. Стали частью бытия. Окрасили мир в серый цвет – навсегда. Мертвой кажется поверхность озера, если вода остыла настолько, что позволила льду тронуть себя прозрачной еще коркой. Мертвыми кажутся глаза, если боль остудила сердце. Остудила... но не убила.
– Да, я не Зовущая. Но это не имеет никакого значения, – я старалась, чтобы голос не звучал вызовом ему. Танец – не бой. – И это никак не отменяет того, что ты ищешь Башню… – я помедлила, не зная, говорить еще или нет. Дернула себя за косицу. Звякнул бубенец, ломая мелодию и ритм. – Ты зря не стал бросать землю первым… зря. Она любила тебя.
Вот теперь сказано было все. И невидимые нити отпустили меня. Тело налилось неловкой, неповоротливой тяжестью. Я смущенно опустила глаза и шмыгнула носом. Не люблю делать больно… Особенно, если больнее уже некуда.
Эрих
Рука мужчины непроизвольно сжалась, словно пальцы все еще ощущали рассыпчатые комки земли. Говорят, что первым их на гроб должен кинуть тот, кого умерший любил… сильнее жизни любил. Тогда будет земля – пухом, покой – вечным, а память – доброй. Он знал, кого любила та, чьё тело скрывала затянутая бархатом крышка. Знал… но остальные не знали. И он побоялся нарушить это незнание. Или просто не хотел ей покоя? Так или иначе, но земля была брошена другой рукой. Вялой и равнодушной. Или ему опять-таки просто хотелось, чтобы эта рука была такой? Ответов не было. Надежды не было. И ничто не держало в этом мире. Потому-то прямо с похорон, не дожидаясь Рассветного поминовения, он и отправился искать Храм. Ему была нужна Зовущая. Но не просто ответ на вопрос, не просто Танец для него одного. Он готов был силой или хитростью выманить девушку из Храма. Заставить искать Башню. И надо же, как повезло! Перед ним, с видом провинившейся школьницы, стояла не просто Зовущая, но носительница Дара. Не инициированная, запуганная, и, конечно же, легко управляемая поэтому. Он протянул руку и тяжело опустил ладонь на плечо девушки. Нет, он не собирался быть грубым. Добрым – тоже не собирался. Она была нужна ему так, как бывает нужна вещь. Вот и коснулась ее рука неосознанным движением хозяина. Право имеющего.
Но девочка оказалась с норовом. И плечо дернулось. Не за тем, чтобы сбросить его руку, но так, словно она не сомневалась: он уберет ладонь сам! Сжав на миг пальцы – дать почувствовать, кто тут главный – он и вправду убрал. Девчонка стояла, вскинув к нему худое лицо. Зеленые глаза и серьезны, и сердиты. Но нет в них испуга. Да… она не скоро смириться с ролью вещи. Но это все равно. Деваться ей некуда.
– Пойдем, – он бросил это коротко и безлико, уже разворачиваясь к массивным, бронзой инкрустированным, дверям. Не сомневаясь – пойдет. Не приглашение, не вопрос – повеление.
За спиной судорожно вздохнули. Девчонка пыталась в короткие секунды решить свою судьбу, выбрать роль, найти слова, что изменят ситуацию в ее пользу. Или хоть не во вред. И надо же! Справилась с этим. Сказав лишь одно слово:
– Дождь, – причем сказано это было совершенно в тон ему. Простой констатацией факта. Она не оспаривала его решения, но и не признавала за ним права хозяина. Она не отказывалась идти, но указывала на простое жизненное обстоятельство, которое было не в их пользу. Все знают, что Башня не появляется под дождем.
– Трактир? – он так и не обернулся к ней. Уголки губ дрогнули, мгновенно смягчая лицо даже не улыбкой – лишь намеком. Разговаривать, роняя по одному слову, – это его забавляло.
– Ночью? – ее ехидному изумлению не было предела. Вновь тоненько звякнул в темноте круглый бубенец, насмешничая и издеваясь.
Чуть прикрыв веки, он отчетливо представил, как тонкие смуглые пальцы чуть дернули не осознанным движением косицу-ниточку. Странное чувство родилось внутри. Он был… доволен? Пожалуй, да. Хотя поводов к этому не было совершенно. Потому что стоило признать – она была права. Трактиры давно закрылись. И ни один хозяин не откинет дубовый брус до рассвета, даже услыхав заманчивое звяканье золотых монет. Что ж, продолжим «дуэль». Он прищурился в темноту, делая следующий «выпад»:
– Предложения? – «Самый прочный поводок тот, что иногда дает слабину». Эту истину его бывшая супруга вдолбила ему четко. Не время ли проверить сей постулат? Девочке не повредит ощущения того, что от нее что-то зависит. Хоть это и не так.
Ответ прозвучал без всяких раздумий:
– Мост! – ему даже почудилось небрежное движение тонкого плеча. Мол, совсем дядя не понимает простых вещей! Улыбка родилась под усами, уже совершенно откровенная. Забавную вещь он присвоил себе. Что ж... не стоит показывать удивления выбором места ночлега.
– Веди.
Все еще стоя спиной, он не видел, что и девчонка улыбнулась. То, что он считал изящным завершением первого боя, звонким ударом о ее воображаемую «шпагу», на деле было лишь поворотом в Танце. Претендовавший на роль ведущего и сам не заметил, как стал ведомым. Она вновь легонько дернула себя за косицу, заставляя насмешливо звякнуть в темноте бубенчик. В Танце нет зависимого и нет зависящего. Есть лишь партнеры. И если она не выходит из Игры – это не значит, что не может. Просто Танец должен быть исполнен – до конца. А что потом... потом и посмотрим. Она тряхнула волосами и легко обогнала своего внезапно объявившегося знакомца. Привыкшая бродить по дорогам, девочка хорошо знала цену своей, с виду вроде и не торопливой, ходьбе.
«Догоняй!» - бросила она, заканчивая разговор, но лишь мысленно. Пусть останется в уверенности, что последнее слово за ним. Почти ускользнуть из рук – тоже часть Танца. И он сейчас в этом убедится.
Город встретил их изморосью и туманом. Осень перешла в свою самую противную слякотную фазу. Под ногами хлюпало и чавкало. Одежда не то что намокла, но как-то противно отсырела. Ночь, пронизанная расползшимися, словно чернила по мокрой бумаге, пятнами фонарей, была серой. Неразборчивой, как почерк врача. Силуэты людей казались не отличимыми друг от друга. Улицы – одинаковыми. Так было – для него. Он спешил, обгоняя прохожих, оттирая кого-то плечом, наступая на ноги. Ночь же, да почему их так много?! Тонкий силуэт маячил впереди. Казалось еще чуть-чуть, еще рывок – и догонишь, ухватишь. Но не получалось. Ощущение кошмарного сна… и уже не ясно, она ли это вообще? Или он давно спутал похожие силуэты, свернул не туда? Иногда паника потери становилась нестерпимой – он срывался на бег. И тогда, смилостивившись, звякал бубенчик. Доказывая – она... и путь – верен. Почему, почему он сразу не взял ее за руку? Почему дал убежать, оторваться? Пальцы стискивались и зло, и беспомощно. Огромная досада и страх. И... самая капелька интереса, замешенного на удивленном восхищении. Девчонка действительно умела Танцевать! Ему повезло. Но Танец часто бывает безжалостным.
(Продолжение следует)