Я угрюмо глядела в окно, прижавшись лбом к холодному стеклу. Фонари почему-то не горели. Лишь в конце улицы тускло мерцал огонек лампочки, висящей возле подъездной двери крайнего дома. Только тьма, непроницаемая и холодная, таящая в себе угрожающую неизвестность, ползла по улицам поселка. Какая удивительная перемена! Днем мне был знаком каждый дворик, каждый закоулок и дом, и кажется, не было на свете безобиднее и роднее этого места! Но с наступлением ночи все изменилось. Двухэтажки будто нахохлились, затаились, изредка кося желтыми глазами-окнами на запоздавшего прохожего. В открытую форточку доносился шелест тополей, скрип старой яблони, растущей в соседском огороде. Что-то большое и темное промелькнуло за окном, и я услышала глухое уханье. Неужели сова? Вроде бы это лесная птица. Мне припомнилась сова из видюхи Дениса-чернокнижника, желтоглазая и суровая. Я улыбнулась. Дух по имени Геннадий, дома с злонамеренной энергетикой... Как же все это бредово звучало!
Но я видела! Видела белую собачку, Виноградова. И Леха тоже, и Ира! Может, у нас коллективные галлюцинации? И как быть с тем, что накануне визита в старый дом мне снился доктор?
"Все же Пискля прав!- подумала я. Мы неспроста оказались замешанными в этом загадочном деле. Сейчас просто нельзя останавливаться на полпути. Нужно раскрыть тайну белой собачки!
Секретную папку я спрятала в своей комнате под матрасом, чтобы бабушка не нашла, а то еще подумает невесть что. Она часто смотрела по телеку всякие криминальные сюжеты про подростков, а потом, в воспитательных целях, пересказывала мне. Я пыталась спорить, говорила, что уж за меня-то она может быть спокойна: связываться с плохой компанией и вступать в секты я точно не собиралась. Но бабушку было не переубедить, и вскоре я привыкла к ее постоянным нравоучениям, молча выслушивая и воспринимая это как нудную неизбежность. И все же, острые углы лучше обходить стороной. Я не рассказывала ей ни о посещении докторского дома, ни о белой собачке. Такое бы началось! "Подумать только: лазить по чужим домам! А все этот Лешка виноват, Шурин внучок! Упустили ребенка..." - скорбно произнесла бы она, тяжело дыша, дрожащими руками капая "Корвалол" в рюмку. Образ был настолько ярким, что я тихо захихикала в темноте.
Шлепая босыми ногами по линолеуму, я подкралась к бабушкиной спальне и затаилась возле двери, прислушиваясь. Спит! Если она приняла свое снотворное, значит, в ближайшее время точно не проснется. Прихватив из ее комнаты старую лампу, которую бабуля называла "грибок", я вернулась к себе. Бесшумно затворив дверь, я достала из-под матраса заветную папку, включила "грибок" и аккуратно распутала тряпичные завязки.
Старые медицинские бланки, заполненные ровным, твердым почерком. Откроют ли они свои тайны? Аккуратно, один за другим, я отложила их в сторону. Обязательно посмотрю, но сейчас... сейчас меня интересовал дневник. И хотя это была самая обыкновенная толстая тетрадка в клетку, что-то подсказывало мне: в ней я найду ответы на свои вопросы. Я провела рукой по гладкой, коричневой обложке и помедлив, открыла тетрадь...
Дневник доктора Ивана Ивановича Виноградова
11 мая 1985 г.
" Я пишу эти строки и смотрю на рыжий закат. Раскаленное, апельсиновое солнце постепенно скрывается за верхушками зеленых сосенок. Как же хорошо! Вечера пока холодные, да и немудрено: сегодня только одиннадцатое мая. Рановато для тепла. И все же предстоящее лето радует и вселяет надежды.
Еще никогда я не был так рад понедельнику, как сегодня! Вспоминаю события дня, и какая-то странная, но сладкая эйфория охватывает сердце. Наконец, наконец я добился своего! Теперь официально: я, Иван Иванович Виноградов, новый заведующий отделением детской хирургии в нашей районной больнице. Я долго к этому шел... Уже начал опасаться, что назначат этого прощелыгу Андреева. Кто-то говорил, что он женился по расчету, мол, у тестя большие связи. Недаром я всегда недолюбливал его. Есть в нем что-то крысиное. Да и черт с ним. Сегодня мой день!
Начался он довольно буднично. В восемь утра я был в кабинете нашего главного врача Крюкова, зачитавшего вслух приказ о моем назначении перед коллективом хирургического отделения. Когда он читал и говорил речь, я слушал рассеянно, в пол уха. Вроде бы те же люди, которых я знаю сто лет, а вроде и другие. Я глядел на чужие, незнакомые лица. Вот сидит Вадик Андреев, скалится, но улыбка неискренняя, фальшивая, как и его хорошее настроение. Небось, тихо ненавидит всех про себя. Бугай Волков - косая сажень в плечах, балагур и душа компании, сейчас как-то странно притих, с подозрением глядя на меня. Что будет при новом заведующем? Останется ли все как есть, или новая метла по-новому метет? Да все они так думали, хоть и благодушно улыбались. Даже операционная медсестра Вера, пергидрольная блондинка, местечковая Мэрилин Монро, щурилась на меня из-под густо накрашенных ресниц; даже пьяница Валька Мурашкин, анестезиолог, был серьезен и мрачен. Уж ему-то было чего бояться! Прежний заведующий прикрывал его пьянство, отсутствие на работе, ошибки. Сейчас он вроде в завязке. Что ж, поживем - увидим...
После и я толкнул небольшую речь. Мол, какая это честь для меня, и как я планирую работать, и чего жду от каждого из своих врачей. Пока я говорил, многие шептались, хихикая. Потом все жали мне руку, обнимали, а благоухающая "Рижской сиренью" Верочка вручила официозный букет гвоздик.
Рабочий день прошел в плановом режиме. По скорой никто не поступил, тяжелых в отделении не было. Само собой, на вечер запланировали сабантуй. Я не особо люблю подобные гулянья, но против коллектива не попрешь. Традиция такая, закон. Хочешь, не хочешь, а надо!
Сели в ординаторской. Стол ломился от еды. Кто-то принес домашние консервированные огурцы, помидорки и капустку. Были тут и пироги, и нарезанная колбаска ("Докторская", а как иначе!), вареная картоха с селедочкой. В центр стола, на почетное место, Андрюха Волков водрузил две ледяные, запотевшие бутылки водки. Я взглянул на Вальку Мурашкина: тот вымученно улыбался, стараясь не глядеть, как Волков разливает по рюмкам спирт. Я сразу предупредил, что все, кто сегодня дежурит, должны быть трезвыми. Не хватало еще пьяных врачей в отделении! Поэтому пили только те, кто после смены отправлялся домой. Бедняга Мурашкин вскоре ушел, да и никто его не удерживал. Он как-то портил настроение своей несчастной рожей. Пошли тосты. Многие предлагали выпить на брудершафт, лезли с пьяными объятиями. Я почти не пил. Все-таки новый статус обязывал. Начну с ними кутить - потеряю авторитет, а этого я допустить не мог. Субординация, дистанция, дисциплина: вот три кита моей работы!
Часа через два, когда начались песни и пляски, я понял, что этот шалман пора разогнать. Дымов и Волков нажрались, как свиньи, благо, что сегодня свое отработали. Убрали со стола, помыли посуду. Тем, кто еще держался на ногах, я велел проводить домой захмелевших товарищей. У меня самого гудела голова, и я решил пойти пешком, проветриться. Проходя мимо сестринской, услышал, как операционная медсестра Вера Калинина шепчется с сестрой процедурки, Галей Ивановой:
- Да я всяко пыталась! Вот даже сегодня, что утром у главврача, что сейчас в ординаторской: и глазки строила, и огурчиками кормила, улыбалась, как дура! А он внимания не обращает!- голос ее задрожал, и мне показалось, что Вера плачет.
Галя хмыкнула, куря в открытое окно:
- А ты как думала? Полыбишься, и он твой? За такого мужика сражаться надо! Ему и сорока нет, а он уже заведующий! Он сейчас многим понадобится. Смотри, уведут! У нас незамужних девок полно, выбирай любую! Сами на шею вешаются. Так что не распускай нюни, а действуй!
Вера шумно высморкалась в платочек и что-то ответила, но очень тихо. Дальше я слушать не стал. Вышел из больницы и не спеша, пошел по улицам поселка, тонувшем в душистой акации и боярышнике. Эти плутовки говорили обо мне! Надо же, а мне и в голову не приходило, что нравлюсь Верочке. Вот что значили все эти ее взгляды, неуместные комплименты, яркий макияж. Я-то думал, что она просто дурочка, а она, оказывается, влюбленная женщина. Неужели эти дурехи всерьез считают, что можно вот так, неумно и грубо чего-то добиться? Смешные, ей-богу... По большому счету, меня интересует только карьера. Женщины, брак, дети... Как-нибудь потом, не сейчас.
Дома меня встречала Белочка. Поистине, нет более преданного существа, чем собака! Она-то уж точно любит меня просто так. Ей все равно, кто я. Вот сейчас она носится по участку, с заливистым лаем гоняясь за бабочками-капустницами. Пожалуй, только ее я и могу назвать другом. Грустно? Да, немного...
1 июня 1985 года
Продвигаю идею расширения отделения. Сегодня на собрании коллектива, где и главный врач присутствовал, я предложил увеличить количество коек с тридцати до пятидесяти. Место есть. А самое главное- будет две операционные. Конечно, пока ничего не решено, но Крюков обещал поднять этот вопрос в Райздраве. Когда коечный фонд увеличат, понадобятся дополнительные кадры. Посмотрим! Если дело выгорит, первым делом уволю алкаша Мурашкина. В обновленной хирургии ему делать нечего. Пока не пьет, держится, но надолго ли?
5 июля 1985 года
Долго не писал: не было времени! Мою инициативу по расширению отделения детской хирургии одобрил Райздрав. Конечно, не обошлось без проволочек. Приезжала большая комиссия из министерства. Битых два часа ходили по отделению, совали носы в каждый потаённый уголок. Сколько бумажек мне пришлось заполнить, не передать! Характеристики на всех врачей, полная опись оборудования, планы здания и многое другое. Наконец, после всех бюрократических нюансов, мы получили официальный приказ об организации второго хирургического отделения, в котором заведующим также буду я. Мы займем два этажа больничного корпуса. В скором времени нам должны прислать новых сотрудников.
Я очень устал за эти дни, но это приятная усталость. Радость от работы, сделанной как надо. Мы уже начали принимать на лечение маленьких пациентов. А лучше всего то, что теперь в нашем рабочем поселке налажена медицинская помощь детям. Лет десять назад здесь была какая-то ветхая амбулатория. И как все изменилось! Конечно, пока имеет место большая нехватка кадров. Но все же, видя результаты, хочется работать в два раза больше.
29 июля 1985 года
Вера просто преследует меня. Сегодня не ее смена, но днем она заявилась на работу. Якобы принесла пирогов всем дежурившим в ночь, а сама так и норовила оказаться ко мне поближе. Это продолжается уже несколько месяцев. Куда ни пойду - везде она. Глупо улыбается, стреляет глазами. Все шито белыми нитками. Честно говоря, я уже начал ее избегать, и мне это не нравится. Мешает работать!
Вечером, около шести, я вышел из кабинета и услышал в сестринской заливистый смех. Распахнул дверь. Стол завален косметикой. Две процедурные сестры, Галя и Таня, накрашены, как куклы, а Верочка, которая почему-то до сих пор торчала здесь, стояла с щипцами для завивки волос в руках. Увидев меня, она смущенно заулыбалась, и щеки ее стали пунцовыми.
Девки что-то испуганно затараторили, убирая свое барахло со стола. Я строго взглянул на них. Бестолочи! Но больше всех раздражала меня зачинщица этой вакханалии, Верочка.
- Вера, зайдите ко мне! - как можно тверже сказал я.
Довольная Вера, на ходу поправляя прическу, пошла за мной. Краем глаза я заметил, как она оглянулась на подруг, и те захихикали, прикрыв дверь.
- Ну, и как это назвать?- строго спросил я, когда Вера уселась на небольшом диванчике в моем кабинете, закинув ногу на ногу. Она улыбалась, и кажется, даже не пыталась скрыть своего кокетства.
- А что я сделала? Разве я не могу прийти в выходной день на любимую работу? - манерно спросила она, закручивая прядь волос на палец.
- Можешь. Но только свои спекулянтские делишки проворачивай в другом месте. Не здесь. - сурово ответил я. Девушка переменилась в лице.
- Да как вы можете, Иван Иваныч! У меня сестра в Прибалтику ездила, а девчонки просили помад купить там, пудры, духов! Вот я и принесла им! Что ж вы сразу такими обвинениями бросаетесь! - запальчиво произнесла Вера, сделав вид, что обиделась. Отчего-то я ей не верил.
- Хорошо, предположим, что так и есть. Но ведь это не первый раз, когда ты приходишь в свое нерабочее время. Правильно?
Верочка не ответила, потупив взгляд, словно нашкодившая ученица. Вздохнув, я сел рядом с нею.
- Вер, я же прекрасно понимаю, для чего ты это делаешь. Не надо считать меня идиотом... - у меня начала болеть голова. Терпеть не могу эти дурацкие объяснения!
Вера, явно не ожидавшая такого поворота, удивленно смотрела на меня. Я колебался: стоит ли говорить ей всю правду? Уж слишком жалко она выглядела. Голубые глаза подернулись слезами, напомаженные губы дрожали: вот-вот сорвется, разрыдается. Не хватало мне еще женских истерик...
- Вот что, Калинина. Своим поведением, о котором судачит уже вся больница, ты ставишь меня в неудобное положение. Я твой руководитель, ты моя подчиненная. Да и себя ты выставляешь не в лучшем свете. И не делай вид, что не понимаешь. С этого дня никаких пирогов, никаких взглядов, улыбочек, глупых шуточек! И пожалуйста, перестань подкарауливать меня в разных местах. Унизительно это, Вер, ну пойми!...
Сердце мое сдавила жалость, когда я взглянул на Верочку . Слезы текли по ее нарумяненным щекам, оставляя за собой черные следы от размазанной туши. Куда только девались недавняя спесь и уверенность в себе!
- Да вы... вы... бесчувственный! - взахлеб рыдая, Верочка пулей вылетела из моего кабинета, зацепив краем пышной юбки вазу со стола. На звон и грохот прибежала санитарка. Охая и ахая, она принялась сметать хрустальные осколки в совок.
Я поглядел в окно. Вера бежала, не разбирая дороги, размазывая слезы по лицу. Ее аккуратная прическа растрепалась, и светлые волосы развевались на ветру, точно белый флаг.
15 августа 1985 года
Я назначен еще на одну должность: куратор студентов местного медицинского института. Через неделю начнется практика на базе нашего хирургического отделения.
Вера демонстративно не разговаривает со мной, даже старается не попадаться мне на глаза. Вижу ее только на операциях, чему я несказанно рад. Конечно, наш последний разговор получился довольно жестким, но зато действенным. Надеюсь, скоро Верочка найдет другой объект для обожания.
Устаю все больше. Домой прихожу почти без сил. Хорошо, что у меня есть Белочка, с которой мы гуляем каждый день, иначе бы совсем не бывал на свежем воздухе. Ну, это если не считать дорогу от работы до дома. Когда вечером собака встречает меня, виляя кудрявым хвостиком, все мои заботы остаются за порогом дома. Здесь я могу быть собой. Не нужно командовать, руководить, указывать. Как же хочется в отпуск! Но пока рано. Может, зимой, если найду, кого за себя оставить. Главврач обещал путевку в санаторий. Как знать! Может, откажусь от нее, и останусь дома. Здесь у нас тоже лес, сосновый. Буду гулять и дышать морозным, хвойным воздухом.
2 сентября 1985 года
Сейчас глубокая ночь. Я не могу унять нервную дрожь. Руки трясутся, зубы стучат. Только глоток коньяка чуть ослабил напряжение. О, если б только кто-то знал, что я наделал! Если б знал... За один вечер я стал и убийцей, и предателем!
Я вспоминаю утро этого дня - безмятежное, теплое, согретое лучами осеннего солнца. Разве мог я даже помыслить о том, что произойдет? В какую страшную западню я попаду, причем по своей вине? Как бы я хотел очнуться от этого страшного сна. Все, чего я добивался, к чему стремился, превратилось в прах...
Как обычно, я пришел в отделение раньше всех. Дежурный врач Марченко скучным тоном сообщил, что ночью никто не поступал, и вообще - в отделении всего девять пациентов. "Затишье перед бурей!"- ни с того, ни с сего вдруг ляпнул Марченко. Как же прав он оказался!
Я проверил истории болезни у постовой сестры, сделал обход. В основном, лежали уже взрослые ребята: четырнадцать, шестнадцать лет. Многих уже готовили к выписке. Я записал необходимые назначения в истории, дал устные пояснения медсестре. Все как всегда. Действия, отработанные до автоматизма. Так было и после обеда, и я сам удивлялся той небывалой тишине, повисшей в отделении.
День выдался необыкновенно теплым. Пришло бабье лето: настоящий подарок перед холодной, слякотной осенью. Я сидел на лавке в больничном дворике. И почему я раньше не замечал, как здесь красиво? Роскошная липовая аллея дарила спасительную прохладу во время жары; могучие, столетние дубы раскинули на просторе свои ветви; рябинки, как девчонки, кокетливо пестрели янтарными бусами ягод. А на небе ни облачка! Не день, а праздник какой-то.
Когда в ворота въехала машина скорой помощи, огласив ревом сирены окрестности, я почти обрадовался ей. Все-таки у нас хирургия, а не детский санаторий!
- Мальчик, семь лет. Подозрение на аппендицит - устало сообщил врач скорой. Я взглянул на мальчонку, и его бледное личико показалось мне знакомым. Так и есть! Его мать живет на моей улице. Всегда здоровается со мной, хоть мы и не знакомы лично.
- Поднимайте его в отделение. Осторожно! - командовал я санитарами. Паренек испуганно глядел то на них, то на меня. Я улыбнулся:
- Бояться не надо. Тебя как зовут?
- Миша - чуть слышно прошептал он. - А что теперь будет?
- Ничего плохого. Ты уснешь ненадолго, а когда проснешься, то живот уже болеть не будет. Согласен?
Мальчик недоверчиво глянул на меня, но потом кивнул. Я был спокоен. Рядовая операция! Сколько таких было проведено, и сколько еще будет...
Пока его оформляли в приемном покое, я поглядел в сопроводительный талон скорой: Миша Брусникин, семь лет. Улица Песочная, дом десять.
- Миш, а где твоя мама? - ласково спросила медсестра приемника.
- Она на работе. Ей из школы должны были позвонить. А меня с занятий привезли сюда... - промямлил Миша, озираясь по сторонам.
Диагноз врача скорой подтвердился. Нужно было оперировать, и как можно скорее. Пока у мальчишки брали необходимые анализы, я поднялся в ординаторскую, но нашел ее пустой.
- А где Волков?- спросил я старшую медсестру Наталью.
- Ну как же! - она удивленно смотрела на меня. - Вы сами его отпустили! Юбилей у тещи.
Точно! И как я мог забыть? Придется оперировать одному, без ассистента.
- Кто из анестезиологов дежурит сегодня?
- Вроде Мурашкин!- пожала плечами Наташа. - Подняться к нему?
- Нет, я сам его позову - ответил я, и какое-то дурное предчувствие закралось в душу. Что-то не так!
В ординаторской анестезиологии было подозрительно тихо. Я вошел, включил свет, и тут же что-то заворочалось на диване в углу. Под байковым одеялом лежал Валька Мурашкин, пьяный вдрызг! На секунду я обомлел, а потом принялся трясти его, бить по щекам, поливать водой из графина. Все напрасно: эта пьянь только мычала, сонно таращась на меня. Толку от него не было никакого. Я почувствовал, как кровь прилила к голове. Там, на операционном столе лежал мальчик, а я не мог начать без анестезиолога! И почему я не уволил этого алкаша раньше?!
"Буду давать наркоз сам!"- решил я. Ничего другого не оставалось. Черт побери, из-за бюрократических проволочек нам так и не выделили дополнительные кадры! Даже медсестер-анестезисток нет. Все делают сами врачи. А сегодня и врача нет!
В операционной меня уже ждала Вера. Я все рассказал ей. Ее лицо было наполовину скрыто медицинской маской, но в глазах промелькнул испуг. Я и сам нервничал. А что оставалось делать? Вызвать другого анестезиолога? Пока он едет, мы потеряем драгоценное время. Нет, действовать нужно быстро.
- Иван Иваныч, не дело это... Давайте отложим, и вызовем Козлова? - шепнула мне на ухо Верочка. Я покачал головой:
- Козлову ехать сюда минут сорок. А пока собирается - час! Так долго ждать мы не можем.
Миша уже заснул под лицевой маской. Аккуратно и осторожно я установил ларингеальную маску, внутривенно ввел препарат. Мы приступили.
Поначалу все шло хорошо. Я поглядывал на монитор, но гемодинамика была стабильной. Пот катился с меня градом, и Верочка то и дело промокала мой лоб марлевым тампоном. Меня удивило, с какой уверенностью и спокойствием она держалась. Может, когда хочет!
- Что-то нет так! - вдруг тревожно сказала Вера.
Я поднял голову и обомлел: давление упало, частота сердечных сокращений стремительно уменьшалась, кожные покровы стали синюшными. "Неужели анафилактический шок?"- казалось, эту фразу произнес чужой голос прямо в моей голове.
- Остановка сердечной деятельности, Иван Иваныч! - голос Веры звучал надрывно и пискляво. Снова и снова я проводил реанимационные мероприятия. Адреналин. Дефибриллятор. Разряд. Полчаса пытался завести сердце. Без эффекта.
- Время смерти: девятнадцать двадцать пять - тихо сказала Вера. Я ошарашенно смотрел на нее. Наступила тишина. В тот момент я не верил в происходящее. Меня накрыла волна удушливого, неконтролируемого страха. Несколько минут назад, я, заведующий отделением детской хирургии, Иван Виноградов, в отсутствие анестезиолога - реаниматолога приступил к операции, хотя не имел на это права. Сейчас начнутся долгие разбирательства, проверки, и любая комиссия установит халатность с моей стороны. Меня попрут с должности, а может, и посадят. Надо было срочно что-то придумывать. План сложился в голове сам собой.
Я обернулся к Верочке, замершей над операционным столом. Не мигая, она глядела на мертвого мальчика.
- Вер, послушай...- я тронул ее за плечо, но она не реагировала. Я грубо развернул ее к себе.
- Слушай меня очень внимательно, Вера. Мы действовали вразрез с должностной инструкцией. Если будет проверка, а она будет, нас признают виновными в смерти ребенка. Нам с тобой нужно продумать то, что мы скажем руководству. Понимаешь?
Она молчала, затем медленно, как в трансе, покачала головой.
- Вот официальная версия: наркоз давал анестезиолог Мурашкин, находящийся в состоянии алкогольного опьянения. Я скажу, что он заступил на смену трезвым, однако перед самой операцией напился, и мы заметили это только тогда, когда приступили. Ты это подтвердишь. Завтра я сам напишу на него докладную, где в подробностях изложу эту версию событий. Ты эту докладную должна подписать. Ты сделаешь это, Вер? Ради меня? - я старался говорить как можно спокойнее и убедительнее.
Верочка с изумлением посмотрела на меня:
- Но ведь Мурашкина здесь не было. Он пьяный спит наверху... Вы же подставите его!
- Не я. МЫ подставим его. Ты тоже участвовала в операции, не забывай об этом. Ты соучастница, Вера. - холодно и жестко сказал я.
Верочка, качая головой, отстранилась от меня.
- Вы же сами решили оперировать! Я предлагала вызвать Козлова, но вы запретили! Мурашкина посадят! Как вы можете?
- Могу - ответил я, и поразился собственному спокойствию и равнодушию. - Могу. Мурашкин пьяница, алкаш. С ним бы все равно произошло что-то подобное. Это неизбежно. А то, что он зависим от алкоголя, подтвердят все. Мы с тобой останемся на своих должностях. В свою очередь я обещаю, что сделаю все, что бы Мурашкина не посадили. Его просто уволят, запретят работать в медицине. И все будет нормально. Понимаешь?
Повисла пауза. Девушка тихо плакала, утирая слезы марлей.
- Вы страшный человек, Иван Иваныч... - прошептала Верочка, отвернувшись к окну. Мне было плевать на то, что она думает. Я подошел ближе и встал за ее спиной.
- Последний раз спрашиваю: ты сделаешь это?
Вера, не глядя на меня, кивнула. Я вышел из операционной...
7 сентября 1985 года
Все эти дни после злополучного второго сентября кажутся мне сущим адом. Была служебная проверка, по результатам которой виновным в летальном исходе пациента признан Мурашкин. Я боялся, что он начнет все отрицать, говорить, что во время операции спал в ординаторской. Но все получилось ровно так, как я задумал. Этот алкаш вообще не помнил тот вечер. Мне удалось ему внушить, что он давал анестезию мальчику, предварительно не удостоверившись в отсутствие аллергии, приведшей к анафилактическому шоку и смерти. Никогда не забуду, как Валька ревел, раскачиваясь из стороны в сторону, утирая слезы рукавом, как ребенок. Он действительно винил себя, поверив в придуманную мною историю, подробности которой я изложил в докладной записке. После, что бы окончательно отвести от себя подозрения, я просил главного врача посодействовать в относительно мягком для Мурашкина наказании - обыкновенном увольнении. Для всех я выглядел милосердным борцом за справедливость и правду. И поначалу я сам поверил в это, стараясь отгонять черные мысли о своей вине. "Ну и что"- убеждал я себя. "Мурашкин идиот, алкоголик. Ему давно не место в медицине. Не это, так другое". В общем, в своем представлении я был чуть ли не благодетелем. О том, что в результате безобидной, рядовой операции погиб ребенок, я старался не думать...
Вера меня избегала. Иногда она приходила на работу с зареванным, опухшим лицом. Сестры сплетничали, что она отстранилась от коллектива, замкнулась в себе. Гадали о причинах такого поведения. Я знал правду, но признаться, Веру мне было совсем не жаль. Меня волновало мое собственное будущее, карьера, общественное признание, сохранение своего реноме. Я не мог этим пожертвовать.
19 сентября 1985 года
Вот уже которую ночь я почти не сплю. Ложусь в постель, и ворочаюсь с бока на бок. Мысли, мысли, мысли. Иногда я погружаюсь в тревожную дрему, и мне снится маленький Миша, который снова и снова спрашивает меня: "А что теперь будет?" И я снова и снова отвечаю: "Не бойся, малыш, все будет хорошо"... Этот сон словно мое наказание. Просыпаюсь и смотрю в потолок. Размышляю о том роковом вечере. Если бы можно было вернуться назад, отмотать пленку, как на аудио - кассете! Я не сделал обязательного теста на возможную аллергию. Подобных случаев один на миллион. Так написано в медицинских учебниках, но мне от этого не легче. Какая разница, если этот редкий случай произошел именно на моей операции?
Для того, чтобы успокоить нервы и заснуть, выпиваю вечером несколько рюмок коньяка. Ругаю себя за это, но другого способа нет: таблетки меня не берут. И вот так, постепенно, я впадаю в какое-то блаженное состояние легкости и радости. Исчезает тяжесть на сердце, и я забываю свои тревоги. Пусть на время, пусть на несколько часов, но все же!
Видел на улице мать Миши. Черная, осунувшаяся, изможденная женщина. Она шла из магазина. Я струсил. Спрятался за деревья и сидел там, пока она не прошла. Как я мог смотреть ей в глаза, зная всю правду?
1 октября 1985 года
Сегодня, после обеда, меня неожиданно вызвали к главному врачу. В дверях приемной я столкнулся с заплаканной Верой.
"Она обо всем рассказала!" - с ужасом подумал я. И не ошибся. Меня уволили. Вернее, я сам написал заявление по собственному. Крюков дал понять, что мне лучше уйти так, без скандала и огласки.
Я ни о чем не спросил, ничего не сказал, не спорил. Мне вдруг стало ясно: так нужно. Это заслуженное наказание, и оно должно было меня настигнуть.
Наступила определенность. Все, к чему стремился, чего хотел достичь, я потерял. Но справедливо ли мерять загубленной карьерой нелепую смерть семилетнего мальчишки?
Я вернулся в отделение, собрал кое-какие вещи. Никто ничего не понял. Решили, что я просто решил уйти пораньше. Я не собирался делать никаких заявлений, что-то объяснять, врать. Мне было все равно. Домой, скорее домой! Спрятаться от всех, закрыться!
10 октября 1985 года
Всю неделю ко мне ходят коллеги из отделения, но я никому не открываю. Они барабанят в дверь, ломятся, зовут: "Ваня! Иван Иваныч, ты дома? Что случилось?"
Я подглядываю за ними из-за шторы. Каждый раз, когда на крыльце слышны шаги очередного визитера, Белочка поднимает уши. Я прикладываю палец к губам: молчать! И она понимает. Не тявкает, лишь только с каким-то удивлением глядит на меня своими умными глазенками. Только Белка у меня и есть. Никто мне не нужен, никого не хочу видеть...
Оставьте, наконец, меня в покое.
Я износил себя, как старое пальто.
В окне кино, печальное, немое.
Мне кто-то нужен? Нет, уже никто... ₂
Дата не указана
Сейчас полдень, и это меня тревожит. Почему-то днем я ощущаю беспокойство, которое полностью захватывает меня, подчиняет себе. Хожу по дому кругами и жду наступления сумерек. Тогда я смогу выйти из дома, и под покровом темноты добраться до ближайшего магазина. Дешевый алкоголь - вот моя цель. Уже несколько месяцев я не могу спать, не употребив на ночь изрядную порцию этого мерзкого пойла.
Я устроился на работу в местный травматологический пункт ночным дежурантом. Меня это устраивает. Ночных пациентов, обращающихся за помощью, почти не бывает. А днем светить лицом я не хочу. Заведующий травмпунктом сильно удивился, когда я пришел оформляться на работу. Я мямлил что-то невнятное. Мол, по состоянию здоровья вынужден был уйти из больницы, большая нагрузка и так далее. Он мне не верил, но все же не отказал. Да и как мне можно верить? Подхожу к зеркалу, и оттуда на меня смотрит лохматый человек с отечным лицом и красными глазами. "Habitus алкоголика"- думаю я, рассматривая свою физиономию. И чем я отличаюсь от Вальки Мурашкина, которого так презирал?
Январь 1986 года
Сегодня я видел Мишу. Боже! От ужаса я не мог спать всю оставшуюся ночь. Свет горел до утра. Страшно было снова оказаться в темноте.
Я лег рано, около девяти. Мало-помалу сон одолел меня, хоть и был зыбким, ускользающим. Помню, что проснулся от странного звука, будто царапал кто-то деревяшкой по стеклу. Я взглянул на Белочку, но она мирно спала в кресле. Почему-то я запретил себя оборачиваться и смотреть в окно. Что я там увижу? Кого? С этими мыслями я почти заснул, но звук повторился. Я вскочил и сел на кровати. Уличный фонарь светил в окно, и я увидел на стекле маленький, запотевший кружок, словно кто-то дышал на стекло со стороны комнаты. Мне сделалось нехорошо. Что за чертовщина здесь творится? Собака не реагировала, тихо посапывая кверху пузом. Неужели я схожу с ума?
Только эта мысль пронеслась в голове, как я заметил маленький, темный силуэт в углу комнаты. Меня прошиб пот. И хотя я не видел лица тени, понял одно: это Миша! Призрак, дух, привидение... Он пришел ко мне, своему убийце, и будет приходить до тех пор, пока я окончательно не свихнусь. Я закрыл глаза, уповая на то, что когда снова открою их, наваждение пропадет, сгинет. Так и вышло. Но заснуть я смог лишь под утро, изрядно приняв на грудь перед этим.
Теперь я вижу его очень часто, почти каждую ночь. Сегодня было полнолуние. Я не спал. Я ждал моего безмолвного компаньона, темного призрака. И он явился ровно в полночь, как всегда. Он не двигается, не говорит, не стращает. Я даже не вижу его лица, но знаю, что он безотрывно смотрит на меня. Это продолжается до утра. Потом дух исчезает, а я, измученный и раздавленный, засыпаю.
Но сегодня я решил положить этому конец. Когда привидение заняло свое место в углу, я встал с кровати и сделал шаг ему навстречу. Призрак не шелохнулся. Тогда я закричал сорванным, грубым голосом:
- Зачем я тебе? Что с того, что ты изводишь меня каждую ночь? Уходи туда, откуда пришел!
Темный силуэт остался на месте. И тут меня осенило. Я вдруг понял цель этих ночных визитов.
- Я признаюсь во всем - прошептал я в темноту. - Расскажу правду твоей матери! Ты ведь этого хочешь, да?
Тень кивнула. Я продолжал:
- Я сделаю это. Я расскажу. Обещаю!
Тут же привидение исчезло, и я обессиленно рухнул на кровать...
С этой ночи мои мысли заняты лишь одним: как сдержать обещание, данное призраку? Я часто видел Мишину мать на улице, и всякий раз прятался от нее. Да, мне было страшно! Я боялся за себя. Она могла написать заявление в милицию и меня бы посадили. Но разве то, как я живу сейчас, отличается от тюрьмы? Я в вечном плену своей вины. Днем бесцельно блуждаю по дому, ночью торчу в пустом травмпункте. Соседи сторонятся меня, окидывая презрительными взглядами. Я слышал, как они обсуждали мое увольнение из больницы. "Спился, вот и выгнали!"- сказал кто-то. Я усмехнулся. Пусть они думают так, нежели узнают правду. Отныне для всех я обычный, опустившийся алкаш. И только Белочка по прежнему со мной. Если бы не она, единственное любящее меня существо, я бы давно сошел с ума от одиночества, неустроенности и пьянства...
На днях узнал, что Вера перевелась в другую больницу. Для нее так будет лучше. Мне было стыдно за то, что я манипулировал ее чувствами, пытаясь склонить на свою сторону. Верочка была влюблена в меня. Почему-то сейчас я отчетливо это понял, словно увидел со стороны. Не надо было так давить на нее, отчитывать, ругать. Вообще, она хорошая. И красивая.
Что ж... Пусть у нее все будет хорошо.
Я решил признаться во всем в письме. Пишу, а потом рву или сжигаю листок. Слова кажутся мне корявыми, неубедительными. Выходит какая-то объяснительная, с сухим перечислением фактов. Да и как передать произошедшее? Разве сможет поверить мне эта несчастная женщина? Я навел справки: отца у Миши не было, мать воспитывала его одна. Мне страшно представить, каким ударом это стало для нее.
Что я ей скажу? Простите, я самонадеянно повел себя, не удосужившись проверить склонность к аллергическим реакциям? Не вызвал анестезиолога, не в должной мере выполнил реанимационные мероприятия? Скрыл свою халатность, подставил коллегу?
Кстати, о Мурашкине. После случившегося он бросил пить и уехал в соседний городок. Видимо, решил начать новую жизнь. Превратности судьбы! Кто знал, что этот скандал и увольнение для Вальки станут новым этапом в жизни, возможностью выбраться из пьянства. Для меня же наоборот: погружением на самое дно, потерей работы и положения. Каждому свое..."
На этом дневник заканчивался. Я полистала дальше - некоторые листы были вырваны, но почти на каждой странице я увидела фразы на незнакомом языке: "Mea culpa, mea maxima".
"Наверное, латынь"- подумала я. Все же Виноградов был врачом и знал этот язык. Я загуглила слова в интернете. Так и есть! В переводе это означало "Моя вина, моя большая вина".
Я отложила тетрадь в сторону. Осталось дождаться утра, что бы рассказать обо всем друзьям. Разгадка найдена!
Все события повести вымышлены, все совпадения случайны.
Продолжение следует
Автор: Ольга Нестерова
Часть 1 здесь
Часть 2 здесь
Часть 3 здесь
Часть 4 здесь