Начну-ка издалека. Был сентябрь 1972 года. То лето в Москве запомнилось жарой и пожарами. Горела Мещёра. Зато в конце сентября стало очень холодно. 26-27 сентября налетели бурные снегопады. Листья ещё не опали, а потому, под липким снегом ломались сучья.
И что-то со мной случилось тогда в эти ультраполярные холода. Вечером после работы поднялась температура, горело лицо, я терял сознание. То есть, не терял, но понимал, что могу потерять прямо сейчас. Я был дома один. Что-то поискал, но мне было тридцать с небольшим, я был здоров, и никаких лекарств дома не держал. Лёд из морозилки да синий свет – вот всё, что было. под рукой. Ида Наумовна, соседка из 45-й квартиры, как-то испуганно посмотрела через приоткрытую дверь на мою пылающую рожу, когда я позвонил к ней за помощью, и сказала, что у неё только парацетамол. А я и не знал, что это такое. В общем, понял, что надо вызвать скорую и стал звонить, но…
Но всё это было как раз 50 лет назад, вечером в четверг 28 сентября 1972 года. В эти минуты во Дворце спорта в Лужниках начинался великий и ужасный Восьмой хоккейный матч суперсерии СССР-Канада. Народ страны советов прочно приник к телевизорам. Поэтому, когда я дозвонился до скорой, то вместо сострадания получил выволочку за то, что не пошёл в поликлинику, а теперь мне прямо скорую подавай. Сейчас уже не помню, как, но часа через два мне, всё-таки, удалось оторвать бригаду от телевизора. Они забрали меня уже к ночи. Утром я очнулся в палате гнойной хирургии московской больницы номер 64. Надо мной склонялось лицо индийской национальности. Это был практикант из Университета дружбы народов имени товарища Патриса Лумумбы. Он изучал моё лицо. Оно отекло, как, мяч, один глаз заплыл совсем, а другой глядел на индуса в китайскую щёлочку. Потом за дело взялся настоящий хирург и началось лечение. Я впервые увидал капельницу, а также увидал и хорошую удобную палату на четверых, в которой я оказался.
Лечение шло туго. Соседи по палате менялись. И вот однажды появился этот старичок. Думаю, я теперь старше, чем он тогда. С чем он попал, я не знаю, но он как-то очень сетовал на свою участь, воздыхал, жалился, что лучше бы ему помереть. Но я видел, что он не так уж плох, а просто как-то устал и растерялся, впал в уныние. Я уже к тому времени был не лежачий, а малость ходячий. Я видел, что его надо бы приободрить. Я стал подсаживаться к нему и заводить всякие разговоры не при болезни. Может быть, я ему надоедал, но он был хороший и учтивый человек. Он что-то мне отвечал сквозь свои причитания, хотя чаще повторял, что он мученик Господний. Постепенно из его обрывочных слов стало выясняться, что он с первых дней воевал в Первую мировую, что воевал воевал в составе Первой армии. А надо сказать, что к тому времени я прочитал роман А.И Солженицына «Август 14-го» как раз об этих событиях. Обратите внимание, мы со старичком сошлись в палате 64-й городской больницы в первых числах октября 1972 года, а роман был издан в 1971 году в каком-то далеком свободном городе. И вот он подпольно проник через железный занавес в СССР, как-то был скопирован и размножен настолько, что добрался даже до меня. А кто я такой? Верно писали Александр Галич, "Эрика" (это дешёвая пишущая машинка из ГДР) берёт четыре копии ... и этого достаточно.
Я был под большим впечатлением от прочитанного, был ещё в окружении его действующих лиц. И вот вдруг оказалось, что мой сосед по палате был одним из героев этого романа, что он видел и пережил те самые сражения и походы в Восточной Пруссии! Однако, старичок никак не хотел или не мог вспомнить и рассказать мне ничего путного. Я приставал к нему и так, и эдак. Прошёл день, другой, третий… Всё-таки я выведал у него, что он был из ржевских улан. А дальше он уж ничего больше не помнил и унывал, и лепетал, и горевал, и лепетал. И тут мне пришло в голову спросить его:
- А лошадь-то Вашу как звали, помните?
- Как? Иностранка!
Он ответил так, будто удивлялся, как этого можно не знать? Как можно не знать имя его уланской кобылы? Или подумать, будто он её забыл?
Старик ожил. Он стал кое-что вспоминать, а я на каком-то клочке записывал кое-что, что успевал разобрать. Я понимал, что рядовому улану мало что было видно, что замыслы русских и немецких генералов, которые так умело и живо подавал Солженицын, и которые врезались мне в память, были ему совсем неведомы. Но то, что я слышал от старичка, хорошо ложилось на солженицынское повествование. Это придавало обоим рассказчикам убедительности, тем более, что мой сосед уж точно не мог прочитать книгу «Август 14-го», не мог даже и знать о ней, ибо он был забитый тяготами жизни бедный советский старик, не особо и грамотный.
Да, я записывал за стариком, но записи эти я давно потерял, однако же, кое-что помню. И могу теперь сверить по Интернету, так же, как я проверил дату великого восьмого матча хоккейных сборных СССР и Канады в сентябре 1972 года и погоду тех холодных дней в Москве. Что же выяснилось? Старичок был в составе Первой армии генерала от кавалерии Ренненкампфа, которая сперва удачно наступала строго с востока на Восточную Пруссию и выиграла большое сражение под Гумбинненом. Он упоминал храброго генерала Ромейко-Гурко (украинца, как добавлял рассказчик), который, будто, ходил в атаки впереди всех. И таковой генерал действительно был. Он командовал 1 армейской кавалерийской дивизией, которая входила в состав Первой армии Ренненкампфа.
А в состав дивизии входило четыре полка и среди них один уланский, а именно, 1-й уланский Санкт-Петербургский (Петроградский) Генерал-Фельдмаршала Князя Меншикова полк, а полк этот действительно квартировал во Ржеве, откуда родом был мой сосед по палате. Я, повторяю, многое забыл в его рассказе, но распутывая ниточки я добрался до статьи в Википедии про этот полк и увидел, что тогда, в Восточной Пруссии, им командовал полковник Хандаков. Эту фамилию мне и называл старик, я её забыл, а вспомнил только теперь. Я, пожалуй, засомневался, кто именно, по словам старика, возглавлял атаки своих улан, возможно, это был как раз Хандаков.
Потом, ближе к осени, уланский полк попал в трудное положение. Грозило окружение, надо было выходить с потерями, многое бросать, и тогда одна из сестёр милосердия, которые были с полком, обмотала тело полковым знаменем и под одеждой вынесла его на себе до безопасного места. Он даже помнил фамилию этой сестры, а вот я её забыл.
Не стану пересказывать забытые мною рассказы ржевского улана про осень 1914 года в Восточной Пруссии. Это моё повествование не о войне, а о том старичке. Кобыла Иностранка разбудила его. Он вышел из своего унылого паутинного кокона, из самого себя. Он смог многое вспомнить о делах давнего 1914 года, он стал замечать мир вокруг себя.
Его вскоре выписали, а мне ещё ставили капельницы: мой стафилококк был очень упорен.