...Потемкин не любил позировать художникам. Внешностью своей он не интересовался - это, во-первых. Во-вторых, были в этой внешности явные изъяны.
Роста он был громадного. Само по себе это ещё не недостаток, если бы природа приложила хоть какие-то усилия, чтобы сформировать эту глыбу живой и страстной человечины.
"Страшен на вид и противен", так заявил родственник его Берёзин, когда в Берлине некий мемуарист поинтересовался, чем же мог так крепко взять за живое разборчивую русскую императрицу этот выслужившийся вахмистр.
Лучшее изображение его, кажется, принадлежит гениальному русскому скульптору той поры Шубину. Лицо лешего, помноженное на мудрую уродливость головы Эзопа.
"Князя Потёмкина, писала Екатерина в Германию Гримму, - "нельзя уговорить снять портрета. Если есть его портреты и силуэты, то они были сняты против его желания". Есть только один его парадный портрет, на который императрица его уломала, но он так же соответствует оригиналу, как романы Дюма подлинной истории.
Были у него вечно всклокоченные чёрные волосы и тёмная, как у чёрта на старообрядческих иконах, кожа. Из которой густо, как на чернозёме, росла черная же щетина. Ноги его были от рождения вполне кавалерийскими, то есть кривыми, но на лошади никогда он не ездил.
К тому же нет одного глаза. А другой косит. За спиной называют его "Циклоп". Не столько потому что одноглаз. Ведь никому и в голову не приходило обзывать так, например, Кутузова или Нельсона.
Глаз выткнули ему братья Орловы в биллиардной драке. Говорили, что нечаянно. А в самом деле, чтобы понизить его шансы у Екатерины.
Манер никаких. Вечно грызёт ногти. Принимает посетителей и саму императрицу в широком халате, а под халатом нет не то что штанов, а и исподнего.
Специально для него императрица составляет параграфы Эрмитажного устава, где третьим пунктом предупреждает:
"Просят быть весёлыми, но ничего не уничтожать, не разбивать и не кусаться".
К тому же болезненный меланхолик, страдает приступами ипохондрии. Ипохондрия, по-русски - тоска. Инстинктивная и необъяснимая. И тогда неделями не выходит из кабинета, валяется неумытый и нечёсаный, с изгрызенными до крови ногтями.
Но... баловень судьбы.
Первой и не безответной любовью у него будет - сама императрица. Как говорят, красивейшая из женщин. Польский король Август Понятовский, который видел Екатерину во всех подробностях ещё задолго до Потёмкина, запомнил её такой:
"Оправляясь от первых родов, она расцвела так, как об этом только может мечтать женщина, наделённая от природы красотой. Чёрные волосы, восхитительная белизна кожи, большие синие глаза навыкате, многое говорившие, очень длинные чёрные ресницы, острый носик, рот, зовущий к поцелую, руки и плечи совершенной формы; средний рост - скорее высокий, чем низкий, походка на редкость лёгкая и в то же время исполненная величайшего благородства, приятный тембр голоса, смех, столь же весёлый, сколь и нрав её..."
Григорий Орлов, поменявший неимоверное количество женщин, признавался, что никогда не встречал больше такой изумительной фигуры, как у царицы.
Познакомили Екатерину с Потёмкиным, на беду себе, те же братья Орловы.
Они обнаружили в нём один забавный талант. Потёмкин умел с необычайным мастерством подражать голосам и, под настроение, мог передразнить любого. Да так, что не отличишь.
Вот и решили братья однажды угостить этим смешным пародистом императрицу.
Екатерина о чём-то спросила Потёмкина. Тот ответил ей её же собственным голосом, в котором она угадала и интонацию и даже слова свои. Смеялась до слёз.
Через некоторое время императрица возвела его в почётный ранг камергера, а это значило, что он допущен в круг избранных.
Ещё через некоторое время она напишет в письме опять же своему германскому другу Гримму:
"...я отдалилась от некоего превосходного, но чересчур скучного господина, которого немедленно заменил, сама уж, право, не знаю точно как, один величайший забавник, самый интересный чудак, какого только можно видеть в наш железный век".
Ещё через некоторое время Григорий Орлов, спускаясь вниз по парадной лестнице екатерининского дворца, встретил Потёмкина, весело поднимающегося вверх:
- Как дела? - резво спросил Потёмкин. - Что говорят при дворе?
- Ничего, - мрачно взглянул на него Орлов, - разве только то, что я иду вниз, а ты вверх...
Потёмкин начинал с шута. Живая баллада о любви шута и королевы, которые обычно грустно кончались, стали величайшей загадкой, историческим фактом необычайной величины и значения.
Не будем говорить о роли Потёмкина в истории России. Она неоднозначна, как неоднозначной была и сама эта личность. Запомним только, что проявления этой неоднозначности, были настолько грандиозны и значимы, оставили такой след, что выдают в нём, конечно, черты гениальной натуры.
Продолжим о первой любви Потёмкина. Прежде всего, он покорил Екатерину, конечно, необычайными своими физическими достоинствами. Без того ничего бы и не было. Это было первое, само собой разумеющееся условие. Ей уже сорок лет. Искушённая в утехах этого рода императрица, со страхом даже обнаружила вдруг, что не будь этого случая в её жизни, она подлинного удовлетворения так и не узнала бы. Григорию на десять лет меньше. И она становится ровней ему. Он вновь разбудил такие глубины в ней, которые саму её ужасают. Она понимает что без чудовищного умения его и ласки, она уже не сможет. Этот темнокожий гигант, не всегда опрятный и ласковый, всегда грубый и чувственный, по-новому растлил её, увядающую нимфоманку, умело возбудил в ней прежнее сластолюбие и то душевное равновесие, без которого нет настроения жить и управлять народом.
Днём она не может прийти в себя от этих ночей. Меж государственных дел отсылает ему писульки, которые должны держать его в постоянном половом задоре:
"Ах, гяур, каждая клеточка моего тела тянется к Вам!..", "Благодарю тебя за вчерашнее угощение. Мой Гришенька насытил и утолил мою жажду, но не вином..", "У меня голова, как у кошки в брачный период...", "...Я буду для тебя "огненной женщиной", как ты меня часто называешь. Но постараюсь пригасить мой пыл...", "Двери будут, и всё зависит от желания и возможности, а я ложусь...", "Дорогой. Я сделаю как прикажешь, мне прийти к тебе или ты придёшь?"
Видно, равных ему в этом деле нет. Сменивший его на этом пикантном посту двадцатидвухлетний Ланской, чтобы достигнуть вершин Потёмкина, вынужден был постоянно и в больших дозах принимать возбуждающие средства из порошка шпанских мушек, отчего и умер вскорости.
...Но вот похоть утолена. Они пускаются в вожделение беседы. И, странное дело, Потёмкин возбуждает и удовлетворяет её и в этом, не менее рискованном для себя деле, ничуть не меньше, чем только что в альковном. Это, и есть самое удивительное.
Екатерина умна. Её беседы и письма ставят в тупик и восхищают мудрейшие головы эпохи. Потёмкин свободно выдерживает и эти немыслимые раунды:
"Дорогуша, какую смешную историю рассказал ты мне вчера! Я до сих пор смеюсь, её вспоминая... Мы были вместе четыре часа и ни минутки не скучали. Расстаюсь с тобой всегда, скрепя сердце. Голубчик мой дорогой, я так тебя люблю. Ты прекрасен, умён, забавен".
"Ах, господин Потёмкин, какое нехорошее чудо сотворили Вы, заморочив голову, прежде считавшуюся одной из лучших в Европе!.. Какой стыд!.."
Вольтеру таких "цедулок" она не посылала.
Потёмкин победил её тем, что дал ей возможность быть тем, без чего нет женщины. Он заставил её быть слабой. Какой-то бывший у них мальчик на побегушках, выросши, вспоминал:
"У князя с государыней нередко бывали размолвки. Мне случалось видеть, как князь кричал в гневе на горько плакавшую императрицу, вскакивал с места и скорыми, порывистыми шагами направлялся к двери, с сердцем отворял её и так ею хлопал, что даже стёкла дребезжали и тряслась мебель. Они меня не стеснялись, потому что мне нередко приходилось видеть такие сцены; на меня они смотрели, как на ребёнка, который ничего не понимает. Однажды князь, рассердившись и хлопнув по своему обыкновению дверью, ушёл, а императрица вся в слезах осталась глаз на глаз со мной в своей комнате. Я притаился и не смел промолвить слова. Очень мне жаль её было: она горько плакала, рыдала даже; видеть её плачущую было мне невыносимо; я стоял, боясь пошевельнуться. Кажется, она прочла на моём лице участие к ней. Взглянув на меня своим добрым, почти заискивающим взором, она сказала мне: "Сходи, Федя, к нему; посмотри, что он делает; но не говори, что я тебя послала". Я вышел и, войдя в кабинет князя, где он сидел задумавшись, начал что-то убирать на столе. Увидя меня, он спросил: "Это она тебя прислала?" Сказав, что я пришёл сам по себе, я опять начал что-то перекладывать на столе с места на место. "Она плачет?" - "Горько плачет, - отвечал я. - Разве вам не жаль её? Ведь она будет нездорова". На лице князя показалась досада. "Пусть ревёт; она капризничает", - проговорил он отрывисто. "Сходите к ней; помиритесь", - упрашивал я смело, нисколько не опасаясь его гнева; и не знаю - задушевность ли моего детского голоса и искренность моего к ним обоим сочувствия или сама собой прошла его горячка, но только он встал, велел мне остаться, а сам пошёл на половину к государыне. Кажется, что согласие восстановилось, потому что во весь день лица князя и государыни были ясны, спокойны и веселы, и о размолвке не было и помину".
Это прямо, ни дать ни взять, какая-то типичная сцена из жизни молодой московской белошвейки и её крутого нравом мастерового мужа.
Нежность же его доходила до того, что он сочинил легкомысленную песенку на тему, "червяк, влюблённый в звезду", а в ней такие слова:
Как скоро я тебя видал,
То думал только о тебе.
Глаза твои меня пленили,
И не решился я сказать,
Что сердце глубоко скрывало.
Тут кстати было бы сказать о странной для этого тела тонкости души. Есть совершенно потрясающий факт. Моцарт, оказывается, вполне мог бы быть русским композитором. Потёмкин узнал о нём, о том, что он недоволен своей судьбой, и через венского резидента графа Андрея Разумовского, вёл с ним переговоры, чтобы перетащить в Петербург. Моцарт склонялся уже к тому, да смерть ему помешала.
Есть одна в самом деле жгучая тайна в этих отношениях, которую до сих пор знающие люди не могут решить окончательно.
Что случилось ровно через два года таких отношений?
В ноябре 1776 года Потёмкин отправлен "в отпуск для ревизии Новгородской губернии". Через несколько дней после его отъезда, известное место рядом с опочивальней Екатерины занято уже юным красавцем Завадовским.
Потёмкин пришёл в бешенство. Он говорил несуразное, собирался объединиться с братьями Орловыми, чтобы отобрать у коварной изменщицы трон.
Потом успокоился. Лишь вытребовал у своего преемника сто тысяч за прежний свой апартамент в покоях Екатерины. Тот выкуп отдал и, конечно, деньгами императрицы.
Дальше роль Потёмкина в деле с Екатериной непонятная и не такая светлая, как хотелось бы. Он, натурально, становится сутенёром.
Вот пишет какой-то Сен-Жан, бывший некоторое время его секретарём:
"Князь на основании сведений, сообщаемых многочисленными клевретами, вносил фамилии молодых офицеров, обладавших, по-видимому, качествами, необходимыми, чтобы занять положение, которое он сам занимал в продолжение двух лет. Затем он заказывал портреты кандидатов и под видом продающихся картин предлагал на выбор императрице".
Говорят, что секретарь этот был чем-то обижен на своего хозяина, и всё это можно было бы принять за напраслину, если бы точно не было известно, что с той поры, как Потёмкин получил отставку от императрицыного ложа, все следующие кандидаты в эту постель были рекомендованы исключительно им. И с каждого он брал по сто тысяч, определив, что именно таков размер компенсации за его собственные тяжкие моральные издержки. Рекламаций от императрицы ни разу не поступало.
Это, к чести бывшего фаворита, не единственные его заслуги перед Екатериной.
Между теми ответственными делами, о которых сказано, Потёмкин возглавлял армию и флот на юге России. Светлейший князь Таврический сумел добиться невиданных до сей поры успехов русского оружия малыми силами и потерями. Русские военные историки, которые удосужатся разбирать его бумаги лишь к концу девятнадцатого века, с удивлением отметят, что вторую турецкую войну следовало бы по справедливости назвать "потемкинской". Мы этих его заслуг не знаем и по сию пору...
Это он придумает написать в приказах знаменитые слова - "Россия или смерть". И это впервые сделает национальное чувство лучшим и благороднейшим оружием русских.
Далее ещё одна тайна.
Облагородит или нет это их странные отношения в наших глазах, но я намерен теперь настаивать на том, что Потёмкин удалён был от ложа императрицы... только что став законным мужем её, мужем перед Богом, но не перед людьми.
Слухи о том поползли сразу же после его таинственной отставки. Дипломаты осторожно доносили эти слухи в Европу:
"Он оставил в Петербурге не друга, забывшего его наполовину, но супругу, изменившую своим обязанностям. Но предположение, что прежний фаворит в эту минуту сломил постоянное противодействие Екатерины и тайно повенчался с нею перед отъездом, встречает много противоречий".
Теперь же, спустя века, всплыло много и вполне однозначного.
Известный историк прошлого века, издатель знаменитых сборников "Русского архива" Павел Бартенев, изучая рукописные записки князя Ф.Н. Голицина, вельможи павловских времён, наткнулся вдруг на страшно поразившее его свидетельство:
"Один из моих знакомых, - вспоминал князь, - бывший при императоре Павле в делах и в большой доверенности, уверял меня, что императрица Екатерина, вследствие упорственного желания князя Потёмкина и ея к нему страстной привязанности, с ним венчалась у Самсония, что на Выборгской стороне. Она изволила туда приехать поздно вечером, где уже духовник ея был в готовности, сопровождаемая одною Мариею Савишною Перекусихиной. Венцы держали граф Самойлов и Евграф Александрович Чертков".
Это безрассудство, конечно, было знаком великой любви. Екатерина ставила на карту всё. Она вспоминала, конечно, в этот решительный момент другой случай. Суровый приговор Панина подобным же домогательствам другого её любовника, Григория Орлова. Этот мужественный Панин, как бы от имени народа, сказал тогда прямо:
- Императрица может поступать, как ей угодно, но госпожа Орлова никогда не будет императрицей российской.
И вот теперь она - госпожа Потёмкина...
Странно прозвучали тогда в пустом храме слова графа Самойлова, который отправлял свадебный чин:
- Жена да убоится мужа своего!
Граф при этом строго посмотрел на Екатерину. То согласно и скоро кивнула головой.
Потёмкин увидел это и возликовал. Исполнилось. Отныне он хоть и наполовину, но император.
Говорили, что копию записи о браке хранила ещё при Пушкине знаменитая возлюбленная его Елизавета Ксаверьевна Воронцова. Хранилась эта копия в специальной шкатулке с секретом, только почему-то она попросила однажды графа Александра Строганова бросить её в море, когда отправился он из Одессы в Крым. Сберечь тайну, которая хранилась в той шкатулке, велел, якобы, её дед, которым и был светлейший князь Потёмкин...
Это пока всё о тайнах в любви Екатерины и Потёмкина.
Отставлен он был только от тела Екатерины. Тела всех других женщин обширной России именно теперь становились доступны для него.
У Потёмкина надо учиться тому, как добиваются женщину. Не теми сугубо материальными средствами, конечно, которых у нас нет, но самому отношению к этому тонкому делу. Он знал, что в состоянии победить любую, отказа ему не может быть. Но это не добавило ему цинизма. Ему было скучно сразу тащить понравившуюся женщину в постель. Он хотел искренности и там. Если женщина не могла полюбить его, то она должна хотя бы восхищаться им. Пути для того были у него, в принципе, однообразны.
Вот как ухаживает он за красавицей княгиней Долгорукой, женой одного из подчинённых ему генералов. Эта страсть настигла его на войне. Князь Ланжерон, приехавши на главную военную квартиру в Бендеры застал там совершенно неожиданную для суровой ратной обстановки картину:
"Князь во время моего отсутствия велел уничтожить одну из зал дома, где жил, и построил на том месте киоск, где были расточены богатства двух частей света, чтобы прельстить красавицу, которую он желал покорить. Золото и серебро сверкали, куда ни посмотришь. На диване, обитом розовой материей с серебром, обрамлённом серебряной бахромой и убранном лентами и цветами сидел князь в изысканном домашнем туалете рядом с предметом своего поклонения, среди нескольких женщин, казавшихся ещё красивее от своих уборов. А перед ним курились духи в золотых курильницах. Середину комнаты занимал ужин, поданный на золотой посуде".
Красавицу эту, между прочим, звали Екатерина. День её ангела, естественно, совпадал с именинами Екатерины Великой. И вот Потёмкин организует грандиозный подлог. Он закатывает в этот день великолепный праздник. Все, конечно, думают, что в честь императрицы. На десерт было подано блюдо с бриллиантами, и гости черпали их ложками. Княгиня удивилась этой чудовищной кулинарии. Потёмкин склонился к её уху:
- Не удивляйтесь, княгиня. Я ведь праздную ваши именины...
Должны были давать бал. Княгиня Долгорукая забеспокоилась, что у неё нет бальных туфелек. Потёмкин не подал при ней виду, но в тот же день послал срочного гонца в Париж. Туфельки княгине были доставлены ко времени.
О нравах восемнадцатого столетия какой-то наблюдательный человек сказал: "Мужчины наши грубы, они не знают любви. Любят у нас, по преимуществу, одни только женщины". В этом смысле Потёмкин был женщиной. Он умел любить.
Его можно винить в непостоянстве, но и в непостоянстве этом была искренность.
Был однажды случай жестокий и непростительный. Князь потерял двадцать тысяч конницы под Очаковым, потому что опоздал с приказом идти на приступ. Опоздал потому, что был занят другими распоряжениями. Он опять готовил к поездке в Париж и Флоренцию своих курьеров. Требовались духи и драгоценности уже его новой пассии - одной из его племянниц, Вареньке.
Племянниц у него было пять и все красавицы. Отношения с дядюшкой были у всех не совсем родственные.
"Он имел у себя несколько родных племянниц, которые, ежели верить носившейся тогда всеобщей молве, были вкупе и его любовницы; всех их пораздал он кой за кого. Княгиня Голицина, г-жа Шепелева, г-жа Браницкая и г-жа Скавронская, его племянницы, были, как утверждают, его любовницами".
Это записано у знаменитого мемуариста Андрея Болотова.
О том же скажет граф С.Р. Воронцов:
"Мы же видели, как князь Потёмкин из своих родственниц составил для себя гарем в самом дворце, часть которого занимал".
В Петербурге гостил знаменитый авантюрист и сердцеед граф Калиостро. Жена его считалась неприступной, поскольку граф отличался выдающейся потенцией и та его страшно любила. Князь был наслышан об этом. И соблазнил её просто из спортивного интереса, чуть ли не на пари. Она, будто бы говорила потом, что в постели он лучше мужа. Это добавило гордости князю.
Была у него какая-то польская княжна. Известно об этом по некрасивой истории, которая произошла между Потёмкиным и молоденьким офицером Щегловским. Тому было поручено наблюдение за турецкими пленными. Несколько из них убежали. Щегловского князь отправил за это в кандалах в Сибирь. Дело было, как выяснилось, не в пленных, а в том, что красавец-офицер приглянулся этой самой польской княжне, за которой приударил светлейший. Полячку звали Ева. Дело же выяснилось так. Щегловского вернул из ссылки лишь Николай I. Тот провёл в Сибири без малого пятьдесят лет. Его спросили, за что он был так тяжко наказан:
- Все мы страдаем за грехи прародителей наших, Адама и Евы, - философски отвечал Щегловский. - А я пострадал за одну только Еву...
Ещё об одном увлечении можно судить по следующему эпизоду. Какой-то неизвестный генерал решил вдруг поставить на место любвеобильного князя. Тот "при всём обществе" схватил его за аксельбанты и поднял в воздух, крича громовым голосом:
- Негодяй, я тебе дал эти аксельбанты, а ты взял их, не имея заслуг. Надо было думать, что время расчёта придёт...
Другого такого случая в жизнеописаниях Потёмкина я не встречал. Прихотям сокрушительного князя другие мужья не сопротивлялись.
От женщины тоже получил он пощёчину только раз. Это была княгиня П.Ю. Гагарина. Однажды князь не совсем ко времени ухватил её за талию. Она ему и влепила. Все остолбенели. Такого ещё не бывало. Ошалелый князь поспешно ушёл в свой кабинет... Все ждали грозы. Муж её мысленно прощался с карьерой. Минут через пятнадцать Потёмкин вышел из кабинета с улыбкой. Он приблизился к княгине церемонным шагом, приложился к ручке и, вытащив из широких штанин бонбоньерку, на которой было написано "Temple de l'Amitie" (храм дружбы. – фр.), вручил ей.
Следующая его любовная интрижка отчеканена Пушкиным вот в такой анекдот:
"Князь Потёмкин во время очаковского похода влюблён был в графиню ***. Добившись свидания и находясь с нею наедине в своей ставке, он вдруг дёрнул за звонок, и пушки кругом всего лагеря загремели. Муж графини ***, человек острый и безнравственный, узнав о причине пальбы, сказал, пожимая плечами: "Экое кири куку!"
Говорили о какой-то "молоденькой девушке лет 15 или 16, прелестной, «как амур" и пятидесятилетней неувядаемой гречанке, профессиональной куртизанке, определяя широкий диапазон амурных интересов стареющего Потёмкина.
Об общем количестве женщин, вместившихся в большое сердце светлейшего князя точнее других сказал поэт Державин:
"Многие почитавшие кн. Потёмкина женщины носили в медальонах его портрет на грудных цепочках".
...Однажды, выйдя из церкви, где отпевали кого-то, князь по рассеянности сел в погребальные дроги. Когда очнулся, сильно поскучнел. Даровое счастье сделало его мнительным и суеверным. Случай этот расценил он как предвестие смерти. Вскоре, и точно, тяжко занемог.
Умирал князь в дороге, на широком молдавском шляху. Почувствовав приближение смерти, велел вынести себя из кареты и положить на траву. Не мог надышаться свежим утренним воздухом. Видел, как в небе парит орёл. Умер легко. Счастье и тут не изменило ему. Крепко и сильно вздохнул напоследок и вытянулся, будто лёг поудобнее. Искали в карманах его блестящего камзола золотой империал, чтобы положить ему на глаза. Золота не было. У конвойного казака нашёлся медный пятак, которым и сомкнули глаза того, кто только что был могущественнейшим из людей. Так закончилась, возможно, самая блестящая земная жизнь. Оказалось, и самой роскошной жизни требуется в конце не больше медного пятака...
...Искали в его карманах золотой империал, нашли две записки разных почерков:
"Как ты провёл ночь, мой милый; желаю, чтоб для тебя она была покойней, нежели для меня; я не могла глаз сомкнуть... мысль о тебе единственная, которая меня одушевляет. Прощай, мой ангел, мне недосуг сказать тебе более... Прощай, расстаюсь с тобой. Муж мой приедет сейчас ко мне".
И ещё, по словам и стилю, похоже, писано императрицей:
"Батенька, мой милый друг, приди ко мне, чтобы я могла успокоить тебя бесконечной лаской моей. Воля твоя, милуша милая, Гришифишичка, а я не ревную, а тебя люблю очень..."
Военные залпы, прозвучавшие потом над его могилой, ничто в сравнении с этим беззвучным салютом осиротевших женских сердец...