Погасить в себе свет гораздо легче, чем рассеять тьму.
Сама по себе эта история случилась крайне давно, ещё до Великой Отечественной войны. А ко мне пришла в возрасте 10-11 лет. Конечно, от бабушки Катерины Даниловны.
Именно она, в то время, очень формировала меня, толкуя, самым естественным образом о вещах не для детских ушей. Её деревянный дом, не казавшийся мне убогим, из-за отсутствие городских удобств, располагался в глубине безразмерного частного сектора (ЧС).
С моей летней подружкой Ленкой Огородниковой, мы не раз пытались его весь обойти, но уставали, теряли интерес к цели и возвращались к исходной точке. ЧС состоял из проездов: Победы, Красноармейский, Калинина...
В них часто путались те, кто искал сдаваемую комнату, а постоянно проживающие прекрасно знали друг друга. И не только потому, что за столько лет успели познакомиться. Многие были выходцами из одной деревни, сблизившимися во время войны или сродственниками.
Поэтому бабушка знала подноготную соседей с их зрелых или даже "младых ногтей." Мы к соседям, они к нам - заходили запросто. Входные двери на щеколду закрывались только на ночь. При дневном отсутствии, замыкали на ключ и (смешные!) оставляли его под ковриком или даже на гвоздике возле двери.
И вот среди прочих, но крайне редко, к нам приходил дядя Лёша, с проезда Рабочей молодёжи. Бабушка никогда не приглашала его в дом, не проявляла радушия. Стояла, губы поджав и молча слушала, какую-то неуверенную речь дяди Лёши. А ведь он никогда с пустыми руками не приходил!
Любитель тихой лесной охоты, в сезон, приносил не просто грибы, а например, корзину хрупких, ярко жёлтых лисичек, отборных - сейчас в засол, опят или рыжиков. Говорил:"Вот, Катерина Даниловна, побалуйся!" Бабушка кивала:"Благодарствую, Лексей, но зряшно для меня спину гнул."
Пересыпала грибы в ведёрко и, возвращая корзину, ничего ответно в дар не давала. Но дядя Лёша был рад уж тем, что бабушка приняла гостинец. Ещё минут пять потоптавшись, сообщив, что живёт без перемен, склад сторожит, дядя Лёша желал здравствовать и покидал наш двор.
Баба Катя его не удерживала и ещё заходить не предлагала. Женщина она была не из добродушно - рассыпчатых, но доброжелательная, совестливая и не жадная и потому мне загорелось узнать, чем ей так не люб дядя Лёша - обыкновенный мужик, дед можно сказать.
Лучше всего бабушка была щедра на истории перед сном, в кровати, которую мы на троих делили - ещё кошка Мурка в ногах. "Баб, расскажи что-нибудь?" - просила шёпотом. "Я что ль сказочница?" "Тогда свет включу и буду книжку читать,"- пугала, не поднимая головы с её плеча.
Экономная баба Катя вздыхала:"Об чём сказывать-то?" "А дядя Лёша кто?" "Хм, мужик." "А почему приходит к тебе, грибы приносит?" "ЛишкИ, поди." "Ага и всегда тебе!" Сдавшись, бабушка созналась:"Лёшка свояк мне. Был, покуда Евдоня не померла. А таперя уж никто. В память о ней пущаю на двор."
Бабушкину сестру Евдокию я не знала: она умерла до того, как я в возраст сообразительности вошла. Уточнила:"Свояк это свой? А почему?"
"Муж Дусин - вот потому. У них три сына и дочь народились, да только война никого из мальчишек живым не выпустила. Дочь замужем. Счас далёко живёт, в Танбове, что ль."
"Тамбове, может?" "Ежели так умна - чаво сказывать требуешь?"- обиделась бабушка и с плеча меня согнала. "В Танбове, Танбове, рассказывай дальше!"
"Ох, в ночь, про душегуба..." "Дядя Лёша убил кого - то?!" "Не спас. Слухай, коль охота." "Очень охота." Вздохнув и перекрестившись, Катерина Даниловна начала негромко рассказывать:
"Меня-то уж за Фёдора пропили, к нему в сЕмью вошла. А Евдоне было семнадцать. "Как ты - красивая?" Девка, как девка. Руки-ноги, коса. Молоды-то все пригожи пока под свекровку не попадут. Лексей тоже из нашей деревни, но по другу сторону от речушки жил. И навроде, деревня едина, а у них своё, у нас тож.
У Лексея друг закадычный нашёлся - Петруха. С детства не разлей вода. Рыбку ловили, с огородов воровали, были в драках биты и отцами пороты. Но и на хозяйстве ломаны - в деревне-то рано работу на плечи кладут. В шестнадцать оба паренька к мельнику пристроились. Там и повзрослели.
Службу прошли. Вертались к своим дворам, жаниться пора. А им, с небольших, лет одна и та жа девка душу теребила. Была на их стороне така, Маруся. "Красивая?" Вот заладила! У Дуси нашей одна коса, у Маруськи две - вот и вся разница (по тону бабушки я догадалась, что Маруся считалась красавицей, а её сестра Дуся - не настолько).
Оне за ней завсегда, как привязанные ходили, на сколь можно, конечно. Ндравы-то строги были. Петро-то во всём чуть впереди Лексея шёл - ростом, плечами, лицом. И в работе ловчее. Опять же из двора побогаче. Да ишшо гармонист! И кому отец дочку отдаст? Да и Маруся Петрухе кивала.
Но всё ж в один день к Марусе пришли сваты с двух дворов. Одним от ворот - поворот, других за стол усадили. Смекашь? "Маруся Петруху выбрала!" То-то. Лёшка сильно расстроился, а не попрёшь. Уж и не знай, как скрепился на свадьбу - застолье прийти. Я видала: зыркал, как сыч и самогон пил стакан за стаканом.
Молодым-то родители сразу избу поставили. Ляксей средь других помогал - принято! И дальше захаживал. С Петром рыбалили, работали вместе, выпивали. Токмо дружбы прежней не было, нет. Ишшо больше промеж ними Маруська встала.
Лёшка сильно терзался. Сам не свой ходил и в одно горло брагу пил, раздору со всяким встречным искал. Батя его терпел-терпел, да и взял бутыль самогона, закусь, Ляксея за шкирку и к нашей Евдоне привёл - свататься. Ну и сговорились отцы.
"А она? Зачем согласилась, если знала, что он Марусю любит?" А то нас кто спрашивал! Энто не то, что сейчас - уважали и боялись батьку с мамкой! Перешла Дуся в избу к Лексею. В семье-то у них немного народу было, избу не ставили. Лёшке бы спокой принять, да жить ладком, ан нет!
Как выпьет - заведёт Дусю в баню и давай косу на руку тянуть. Шибко не бил, а всё ж. И ведь на всё мастерица моя сестрица была - что рубаху сшить, что носки связать. На огороде, за скотиной ходить - впереди свекрови скачет. Самому-то поперёк слова не скажет. А всё не та для него!
У Петра с Марусей детки пошли и Дуся следом не отставала. Да только вся деревня ведала, что Лёшка по Петькиной жене страдает. Больно не брали в голову - жисть у всех трудовая, тяжёлая. То мор на скот нападёт, то ребятишки потонут, али мрут один за другим от хвори.
А года идут! Петро с Ляксеем матёрые мужики стали. Дуся с Марусей - бабы готовые. Но одна двоим нужна, а вторая - только обидам. Но вот каков случай пришёл. В деревне-то всегда охотничали. А Петро первую зиму вздумал.
Дед у него, по энтому делу мастак, помер и ружьишки остались. Вот он и кликнул Лексея. Стали похаживать в лес. Тама, за проходимым леском, глухомань открывалась. И уж не знай, когда, живали в ней семьи староверов. Куды делись - не ведаю.
Остались землянки порушенные и колодец глубокий. Оне и рыли для питья. Был случай: девчонка по грибы ходила и уж, как-то в него свалилась. Колодец, хоть и камнями обложен, а ровно яма. Воды - чуть, но не выберешься. Глушь вокруг - погибла.
Ну, пошли Петро с Лексеем, в который раз за январь. Лосей черёд настал. Мясо-то на погребице зимой долго береглось. Навроде, как один шугал рогатого, вёл на ружжо, а другой поджидал. Не знай, как у охотников-то. Петро, в торопях, колодезную яму упал. Там башки на две выше его и зацепиться не за что. Да ногу свернул.
Давай кричать Лёшку-то. Тот дёрнулся, а бес за полу схватил и не пускат! Шепчет: "Станет Маруся вдовой - тебе к ней дорога откроется. Твоих робят будет рожать. " Про Дусю, свояк мой, и не думал - хоть пропадом пропади жена! Петро стонет, с надрывом зовёт: "Алёша, друг, спаси-ии!"
Морозко крепчает, снег повалил. Лексей то метнётся к яме мороженой, то отступит. Деревья вокруг - жердь легко найти. Верёвка должна: добычу - то волокли! Чуть подтянуть Петруху и, на сильных руках, выбрался бы мужик. Уж, как бы ни -то допрыгал на одной ноге до деревни.
Но тогда ему с Марусей миловаться, а Лексею возле Дуси томиться.
Всё ж подошёл к яме-то. Тама Петруха ворочается. Увидал, что Лексей заглядыват, обрадовался:"Лёшка, друг! Спусти батожок, какой-ни то. В глазах темнеет, кажись ногу сломал. Сам не выберусь. Поскорее, за ради Бога." А тот отошёл. Задымил цигаркой. В голове звон.
Петро заволновался, стал призывать Лексея. А потом замолчал: понял. Завыл из ямы:"Из-за бабы! Тварь! Забыл, как мальцом в речке тонул, а я тебя вытолкнул! Лучше б утоп ты тогда!" Было слыхать, как он пытается вздёрнуть себя повыше по замёрзшим стенкам, чтоб ухватиться за край. Потом стих. Можа муть нашла.
Лексей отошёл подалее и развёл костерок: холодно! Сколь сидел - не считал. Но вот подошёл к колодцу опять. Глянул: Петро не двигался. Длинной жердью свояк мой потрогал его. Позвал:"Петька, эй!" Петро не шелохнулся. Лексей уж сам себя живым не чуял: обмёрз от мороза, да нехорошего дела.
Ружьишко Петра у колодца лежало, видать уронил, когда земля из-под ног ушла. Лексей его к нему кинул. Опосля пошёл, побежал в сторону деревни. По дороге в сугроб верёвку закопал. Уж совсем в ночь, стукнул в Марусину дверь. Как выглянула - сообщил, что Петруха оступился и в колодец упал, а он не сумел его вытянуть.
Это уж она поднимала родню, добрых соседей. А Лексей пришёл домой, махнул стакан самогонки и забрался на горячу печь. Конечно, Петруху окоченевшим нашли. Спрыгнул меленький мужичок в колодец-то, обвязал мученика верёвкой - другие вытянули. Потом и его достали.
На Лексея не удивлялись: ну, не сдюжил мужик спасти друга. Быват! Сам обморозился до болезни, а долго не уходил. Качали головой:"Как жа вы без верёвки на охоту отправились?" Петра схоронили. Лексей кашлял страшно, но пришёл проводить друга в последний путь.
Маруся осталась вдовицей. Вот так-то.
Воцарилось молчание. По сопению я поняла, что моя бесценная рассказчица уснула. Толкнула её локотком. "Чаво?" "Баб, какой же дядя Лёша душегуб? Может, и правда, не смог помочь Петрухе, а ты себе напридумывала!"
Как жа! Слухай, а ты! Сороковины минули. Пришёл Лексей к нам. Он закорешился с моим мужем-то, Федей: всё ж из одной семьи жён взяли. И пошли оне в баню. Не мыться, а самогон пить. Ну, тут уж баба молчи, да угождай. Гляжу - плошку с бочковыми огурцами не взяли. Шасть следом.
А дверь не закрыта, воздух впущает: топили недавно. Сидят оба в предбаннике. Слышу: Лексей плачет и сознаётся, что даже не попытался Петруху спасти. Словом с ним не перемолвился, а в башке только билось:"Маруся, Маруся!" И сказывал, как у костра грелся - ждал, когда Петро подмёрзнет.
Как жердью тыкал в плечо, как верёвку прикапывал. Ему, видать, тяжким грузом на душу подлость давила. Облегчения в разговоре искал. А Федька мой, царство небесное, сам не больно душой светел был: не осудил свояка. Жадно выспрашивал, как было-то. Потом предлагат:" Давай, выпьем за упокой Петра, чтоб мягко ему лежалось."
Чокнулись кружками. И дальше мой спрашиват:"К Маруське подашься таперь?"А Лексей зашмыгал носом:"Боязно. Нутро крутит, как о ней думаю.Вот уж, можа, через год. Дуська опять тижёлая. Пусть родит." От как! У меня сердчишко чуть не лопнула.
К Евдоне хотела побечь, но что ж тревожить бедную бабу! Марусе открыть - все узнают и опять Дуся пострадат. Так и оставила в нутрях у себя. Потом невмоготу стало в деревне -то жить. Голодали шибко. Дуся с Лексеем и детьми - взрослыми сынами и малой дочкой в город подались.
Да и мы в Ярославль уехали. Там твоя мамка родилась в тридцать девятом году. Покрутились там-сям. Дуся весточку прислала: "Вертайтесь назад." Не в деревню - в Старый Ставрополь приехали, только что область одна. Сестра с мужем нам помогли хорошо.
Но опять беда: немчуры напали, война началась. Мужей, сыновей наших с Дусей призвали. Она с дочкой, я с двумя остались. Сказывать и то слёзы, а уж сколь пережили! После войны у меня один сын вернулся и у Дуси один. Лексей сохранился, а Фёдор погиб.
Сколько-то прожили. Строиться начали - в аккурат в этом месте. Дусино семейство, получилось, недалече от нас. Лексей-то, спасибо и для меня старался со стройкой. Сынок-то мой, Ваня, инвалидом пришёл с войны, дочки не больно взрослы. Не лишней помочь была.
А только гляжу: Маруська-то Семилетова напротив меня избу ставит. У ней дочки рожались. Ими окружена. Ещё мужик при ней находился - левый рукав рубахи пустой. Так раздумалась и Лексея-то припёрла наедине:
"Так и так. Знаю, как Петруху не спас. Можа и толкнул сам? Таперь и полюбовница тут?!" Он затрясся, чуть не в ноги бухнулся:
"Ни боже мой! Я только жердь не протянул, не попытался. У меня его стон в ушах слыхать до сих пор. Думал легко с Марусей сойдусь: друг Петра, она знала, что люба мне. Приняла бы! А ровно кто поперёк встал. Не Дуся. Сам Петро!
Видеть не видел, а слова слышал:":"Из-за бабы! Лёха, тварь!" Какое тут милованье? Остался в семье. Ты ж сама видала, Катя! И на войне думал: лучше б убили! Но вот - прихромал. А Маруся случаем сюды же попала. И сама по себе живёт. Вон и мужик при ней."
И впрямь - не захож к ней Лексей был. А только не доверилась я, попытала Маруську. И права вышла! Приходил к ней свояк мой в тёмную ночь. Ей и самой он был не противен, друг Петра. Да и тяжко одной-то. Посидели они, поговорили. Маненько выпили.
Лексей признался, что без Марьи ему жизни нет. А только вдруг стук - будто камешек кто в окно кинул. Маруся распахнула створки - нет никого, а Лексей побелел и затрясся. Кажет пальцем:"Вон он стоит!" "Да кто?" Бормочет: "Петруха! Мне в глаза глянуть пришёл!" И выбежал вон.
Марья видела, как метался Лексей то в одну, то в другу сторону, а потом пошёл в свою сторону. Более не ступал на Марусин порог и, встретив на улке, едва кивал. Она в город уж в войну перебралась, с дочками. С фронтовиком познакомилась. Сошлись.
А тут строиться выбрала - знакомых много увидела. Хоть меня с Дусей. Тогда скопом участки давали, кто без своих домов. В общем, Лексей ни при чём. Ещё сказала:"Я только раз слабину дала, впустив твоего свояка. Не было промеж нас нечего. Не надо бы Дусе знать!"
Я и молчала, жалела сестру. Ты, Лина, маненька была, когда она заболела, да померла. Лексей, ничего не скажу, ходил за женой. А всё одно - нет оправданья ему! И с Маруськой в один коровод (хоровод - посиделки на скамейке с соседками) не хожу.
от автора: На этом бабушка посчитала свою "сказку" рассказанной. Более всего меня поразило не то, что добрый на вид дядя Лёша не спас друга и был готов оставить жену. И не то, что погибший Петруха явился под окошко жены.
Бабка - Маруся Семилетова мне не давала покоя! После бабушкиного рассказа, я к ней с неделю пристально приглядывалась, пытаясь обнаружить, хоть искорку былого очарования.
Она сидела на лавочке - полная, рыхлая. Не смотря на лето - в коротко обрезанных валенках и тёплой кофте. Сквозь толстые стёкла очков помаргивали глаза, совершенно бесцветные. И голос вечно гнусавый, недовольный.
А ведь в почёте жила! Все три дочки удачно замуж вышли и зятья бабе Марусе достались заботливые, уважительные. Она, из немногих, не держала квартирантов. Огород - только, что поливала, а высаживали, пололи, ухаживали - дочери.
За "карасином" с бидоном не моталась: у неё мощная плитка была. И на электричестве эта бабка не экономила. Словом, вполне себе старость - сытая, спокойная.
В давнем объекте пылкой любви "Лексея"напрочь отсутствовала хоть, какая-то приятность, живость, добродушное обаяние, свойственное большинству старушек нашего частного сектора.
В ней не было и намёка на черты (внешности, характера), из-за, которых можно было бы способствовать гибели друга. И с Алексеем, приятелем покойного мужа, она не сошлась не от того, что честна была или "неудобно." Просто он больше к ней не пришёл.. Ему призрак Петра не позволил. Или собственная Совесть воображение обострила.
Благодарю за прочтение. Не было ли трудно читать в таком повествовании? И вот я длинные монологи героев стала выделять - это удобно? Если есть рекомендации - сообщите. Я всё учту. Пожалуйста, голосуйте. Оставьте доказательство, что вы заходили. Подпишитесь, если были с нами впервые. Лина
#реальные истории, рассказы #семейные отношения #воспитание детей #пожилой возраст, старики #родня
