Из писем Ф. В. Ростопчина к графу С. Р. Воронцову
7 октября 1791, Яссы
Я имел честь писать вам из Петербурга в мае месяце и прошлого года после кампании, в которой я участвовал с князем Нассауским (Нассау-Зиген). Не получив ответа, опасаюсь, не лишился ли я вашей благосклонности, тогда как мое живейшее желание состоит в том, чтобы удостоиться вашего доброго мнения.
Злосчастная судьба, преследующая меня во всех случаях жизни, заставила меня, вопреки моему ожиданию, предпринять сие последнее путешествие. Принц Вюртембергский (Генрих Фридрих Карл), оказывавший мне искреннюю дружбу, пригласил меня сопровождать его, и я тем охотнее согласился, что великая княгиня (Мария Федоровна) желала, чтобы я сопутствовал ее брату. Едва приехав на место, он заболел и умер от желчной лихорадки (?).
Я хотел тотчас пуститься в обратный путь, но не мог добиться разрешения на отъезд и сожалел о потере принца, одаренного столь прекрасными качествами души. Он собирался путешествовать и с нетерпением ожидал случая познакомиться с вами.
Я приехал в Яссы, где болезнь сделалась повальной; все заболевали, но никто не умирал. Князь Потемкин (Григорий Александрович), пораженный мыслью о смерти (потому что в Галаце, на похоронах принца Виртембергского, вместо своих дрожек, ошибкой сел на дроги, привезшие тело), захворал, уехал в Берлат, в Гуш, и наконец, поселился на даче в здешних окрестностях.
Были у него лихорадочные припадки, но он поправился, возвратился в город и вновь заболел, наевшись гусятины и плодов. Он не согласился принять никакого лекарства и, слабый, но упрямый как всегда, непременно захотел оставить Яссы и водвориться близ Очакова, в Николаеве, посреди новых сооружений.
Он остановился ночевать, отъехав 25 верст, провел всю ночь беспокойно, обливал себе голову одеколоном и желудок холодной со льдом водой. В 8 часов утра, он отправился далее, проехал 6 верст и закричал, чтобы его выпустили и что он умирает. Хотели его удержать, но он выпрыгнул с босыми ногами, крича, что умирает и ничего уже не видит и, через пять минут предсмертного томления, испустил дух на большой дороге.
Кончина его была также необыкновенна, как и его жизнь. Все здесь притворяются огорченными, и никто не думает о последствиях. Г. Каменский (Михаил Федотович) принял начальство, как старший. Верно то, что день смерти Потемкина есть день возрождения честных людей, и что никто из военных не сожалеет о нем; но многие думают, что лишились новых чинов, орденов и проч.
Я несколько поправился после моей болезни; вскоре выеду отсюда и надеюсь еще увидеть графа Румянцева (Петр Александрович), истинно знаменитого европейского военачальника. Я счел долгом сообщить вам эту важную новость и покорно прошу вас уведомить меня, могу ли надеяться на продолжение оказанного мне вами расположения.
25 декабря 1791, Яссы
Редко в моей жизни испытывал я столь счастливую минуту, как при подаче мне бароном Бюлером (Карл Яковлевич) вашего письма. Оно уничтожило мои опасения быть вами забытым и, рассеяв сомнения, давно меня мучившие, внушило мне новую уверенность в вашем благорасположении.
Простите меня, граф, если я вообразил, что вы могли переменить свое мнение обо мне. Хотя, в мое кратковременное пребывание в Англии, я старался сделаться достойным вашего внимания; но судьба, неотступно меня преследующая, до того противодействовала моим начинаниям, что я не удивился бы, услышав, что некоторые мои поступки подвергаются в обществе невыгодному для меня истолкованию.
Я не имею перед вами иных заступников, кроме моих несчастий и моих чувств, которыми руководился я во всех случаях; а как мне никогда не отказывали в имени благородного человека, то я надеюсь, что оно же и даст мне право на ваше уважение и вашу благосклонность.
Вы не ошибаетесь, когда говорите, что несчастье во всем преследовало меня еще упорнее, нежели я против него боролся. Неудача была наградой за усердие, с каким я старался заслужить отличие. Может быть, я метил высоко, имея лишь слабые средства; но внушенная мне вами ревность и ваши наставления должны были, по мнению моему, расчистить мне путь.
К сожалению, опыт доказал мне, что человеческие усилия не могут преодолеть судьбы; целые три года неудач, гонений и неприятностей отвратили меня от поприща, избранного мной с пламенным порывом и на котором я чаял найти верные случаи отличиться и удостоиться почестей, которые раздавались так щедро, а на мою долю не выпали единственно потому, что я родился несчастливым и слишком заботился о соглашении моих поступков с моею совестью.
Вы удивляетесь, граф, моему скитанию во время обеих войн (русско-турецкой и со Швецией в семилетней войне). Вот моя история.
По прибытии моем в Петербург, я отправился на главную квартиру, мирно расположенную в Фридрихсгаме (крепость в Финляндии), и присутствовал на смотре небольшой армии, которую считали достаточной для защиты всей страны и которая более походила на обсервационный корпус во время перемирия. По возвращении в Петербург, я с нетерпением ожидал открытия другой кампании.
Опасаясь причисления к гвардейскому батальону и роли простого зрителя военных действий, я решился направиться в поход против турок. Я пожелал состоять при князе Ангальтском (?), заслужил его доверие и, следовательно, нерасположение князя Потемкина. По окончании этого похода сдачей Бендер, я поспешил вернуться в Россию и оставил армию, в которой личность главнокомандующего производила на меня мучительное впечатление.
Я дождался в Петербурге возвращения князя Ангальтского. Он приехал из Германии и, получив назначение в Финляндию (куда и я последовал за ним), был там убит. Тогда принц Нассауский принял меня под свое покровительство, в память брата моего, который служил под его начальством в предыдущую кампанию и был взорван на воздух, вместе со своею галерой, в день 13-го августа.
Я участвовал во всех делах, и между прочими в том, где шведский король, уже лишенный всякой надежды сохранить свое королевство, сделался победителем, сам не зная как. Князь Нассауский, который также легко забывает свои неудачи, как дурную погоду, возвратился, хотя и побитый, но весьма гордый, и не имел причин жаловаться: он был осыпан наградами и, более чем когда-либо, стал по прежнему героем и адмиралом.
Я говорил вам о скверной проделке, задуманной им против меня, заодно с его супругой. Видя, что награды даются только иностранцами и шпионам, я изъяснил ему в письме мой взгляд на это, и уехал в Москву рассеять свое горе.
Нынешней весной, видя, что приготовления к новой войне продолжаются безостановочно, я возвратился в Петербург, чтобы присмотреться к обстоятельствам. Принц Вюртембергекий выразил сильное желание иметь меня при себе, и я тем охотнее согласился, что великая княгиня разделяла это желание (Мария Федоровна).
Я прибыл в армию с принцем и лишился его в Галаце. Я вновь попал под гнет вместе со всеми и заболел; а между тем смерть совершила свой тяжкий удар. Великий человек исчез, не унося с собой ничьих сожалений, кроме разочарования лиц, обманутых в своих надеждах, и слез гренадеров его полка, которые, лишаясь его, теряли также и возможность воровать безнаказанно.
Что касается меня, то я очень рад, что день его смерти положительно известен, тогда как никто не знает времени падения Родосского колосса.
Граф Самойлов (Александр Николаевич), назначенный быть первым уполномоченным на конгрессе (здесь: Ясская мирная конференция, где был заключен договор о мире (9 января 1792) года между Россией и Османской империей и положивший конец русско-турецкой войне 1787-1791 годов), пригласил меня в сотрудники.
Я поехал с ним в качестве секретаря. Граф Безбородко прибыл, одобрил этот выбор и, по отъезду г-на Машкова, мне поручено было составление журнала или протокола конференций.
Я крайне сожалею, что не получил вашего письма: оно избавило бы меня от многих тяжелых минут, проведенных мною в изыскании причин, которые могли навлечь меня ваше неудовольствие.
После положительных уверений, данных мне в Петербурге, о согласии Императрицы сделать меня камер-юнкером, я воображал, что нужно только напомнить ей мое имя. Вижу теперь, что князь Нассауский, г. Турчанинов и прочие, не довольствуясь несправедливостью своих поступков, еще и потешались над моим легковерием.
Коль скоро так случилось, то я этому рад: подобный образ действия избавляет меня от благодарности, чувства очень тяжкого относительно лиц, которых нельзя уважать.
Не думаю, чтобы занимаемая мною теперь должность могла дать мне право на какие-нибудь значительные награды. Надеюсь только на вас; мне невозможно найти более достойного покровителя.
В новый год буду капитаном; чин полковника для меня слишком высок. Впрочем, война окончена, и вместе с тем служба теряет всякую прелесть. Армия наполнена иностранцами, людьми без рода и племени, казаками, которым даны лучшие полки; все это челядь покойного князя (Потемкин умер недалеко от Ясс 5 (16) октября 1791 г.).
Только те, кто не имел к нему доступа, остались майорами. Найдется двадцать примеров, что люди, бывшие сержантами гвардии, в какие-нибудь два года, или даже менее, попали в подполковники; и я утешаюсь только тем, что не оставил гвардию, как предполагал сначала.
Дай Бог, чтобы порядок восстановился; но уважение к чинам потеряно. Здесь никогда не было речи о заслугах, за которые получалось повышение; говорили просто: это подполковник или майор, по милости госпожи такой-то. Вот почему я желаю сделаться камер-юнкером, дабы заслужить доброе о себе мнение и продолжать службу.
Меня уверяют, и я знаю, что это звание дается легко; но нужно его походатайствовать, а я так несчастлив во всех моих начинаниях. Мне сулят успех, предложения покровительства сыплются на меня со всех сторон; но у нас так много обещают, что под конец ничего не делают. Я стал недоверчив.
Больно, никогда никого не обманывая, постоянно быть обманутым.
После того к кому обратиться? Исполненный слепого доверия к вашей благосклонности, ожидаю моей участи. Желаю, чтобы вы были ее решителем. Пусть напомнят обо мне, от вашего имени, графу Безбородко, когда будут назначаемы награды бывшим на конгрессе; в таком случае я, наверное, получу желаемое, и во всю жизнь буду иметь повод гордиться моим покровителем.
По всем вероятностям мир будет подписан недели через три или ранее, если не представится к тому совершенно неожиданных препятствий. Бароцци, посланный от графа Безбордко к великому визирю, возвратился, и, по-видимому, исполнил свое поручение удачно.
Нет никакой вероятности, чтобы переговоры затянулись: ибо граф Безбородко, приехав сюда, послал турецким уполномоченным письмо (исполненное убедительного красноречия), в котором открыто изъяснил свое намерение не терять времени и потребовал решительных ответов.
Если теперь может возникнуть какое-нибудь затруднение, то, единственно, с нашей стороны. С посланниками высокой Порты обращаются строго и часто дают им чувствовать, что конгресс в Яссах не похож на конгресс в Систове (мирный договор, подписанный 4 августа 1791 года в городе Систове между Австрийской монархией и Османской империей), и что переговоры между нами ведутся без посредников.
В Шумле великий визирь и чума; приняты все необходимые меры, чтобы остановить распространение заразы и не дать ей проникнуть в наши квартиры.
Город Яссы, всегда грязный и нечистый, совсем опустел после вывоза тела князя Потёмкина и отъезда его свиты. Два месяца тому назад, он был настоящей больницей. Лихорадки страшно свирепствовали, и в августе месяце на Дунае две трети армии были больны.
Эта болезнь начиналась ознобом и бредом. По истечении четырех дней, опасность проходила; но нужны были недели для поправки и восстановления сил. Эти лихорадки, которые, казалось, утихли, возобновились от сырой погоды, и от них умерло несколько лиц, между прочими граф Гуровский (Непомук) и молодой Рибас (Эммануил, брат основателя Одессы).
Последний был кавалером св. Георгия и св. Владимира 3-х степеней. Он имел золотую шпагу и всем этим был обязан своей храбрости; при покровительстве старшего брата, который командует флотилией и хвалится своими подвигами, ссылаясь на свой большой Георгиевский крест и на великолепную шпагу, подаренную ему Императрицей за мнимую храбрость.
Этот человек, умеющий посредством разных происков сблизиться с кем захочет, делает невероятные усилия, чтобы угодить графу Безбородко, который своим приветливым видом и вежливым обращением подает ему надежду на успех. Граф Павел Потемкин (неблизкий родственник) болен, и полагают, что изнурение сведет его в могилу.
Брат его Михаил, который приезжал из Петербурга для ревизии дел комиссии и для поверки чрезвычайной суммы, не найдя последней, уехал, в полном убеждении, что имеет верный случай повредить г. Попову, своему врагу; но смерть расстроила его предположение, постигнув его внезапно, в карете, на расстоянии ста верст от Киева.
Раздел имений князя еще не состоялся. Наследники положились на решение Императрицы. Князь Потемкин оставил некоторые долги, 7000 душ крестьян в Польше, 6000 в России, и на полтора миллиона рублей бриллиантов.
Чудеснее всего, что он забыт совершенно. Грядущие поколения не будут благословлять его память. Он в высшей степени обладал искусством из добра делать зло и внушать к себе ненависть, расточая благодеяния небрежной рукою. Казалось, он определил себе задачей, во всех званиях унижать человека, чтобы ставить себя выше его. Вы не можете себе представить, граф, сколько повредила последняя поездка его в Петербург многим лицам, пользовавшимся до того времени уважением.
Низость восторжествовала над высокомерием и притворными чувствами. Последней слабостью князя Потемкина было влюбляться во всех женщин и прослыть за повесу. Это желание, хотя и смешное, имело, однако же, полный успех. Ему было очень легко стать в такую обстановку, и попытка эта обмануть публику на счет себя обнаружила все происки петербургского общества.
Немногие лица могли похвалиться своим поведением. Женщины хлопотали о благосклонности князя, как мужчины хлопочут о чинах. Бывали споры о материях на платья, о приглашениях, и пр. Князь обещал все и не мог ничего добиться. Он был почти сослан; значение его упало, и он уехал, истратив в 4 месяца 850000 рублей, которые были выплачены из Кабинета, не считая его частных долгов.
Его смерть повредила г. Каменскому, который оказался здесь старшим генералом. Он сотворил столько проделок и так надоел Императрице, что она приказала ему отправиться в Москву.
Граф Каховский командует здесь, хотя это и незаметно: у него нет власти, и он ничего не смеет делать. Графы Потоцкий и Ржевусский находятся еще здесь. Партия их в Польше становится очень сильной. Первого из них хотели на сейме выбрать в короли.
Войска республики стоят на границе и подают вид, будто намерены защищаться. Извините, граф, за пространность этого письма. Я вынужден был говорить вам о моих несчастиях и о моей благодарности за ваше участие. О грядущих событиях извещу вас при первом случае.
Не замедлю вас уведомить о заключении мира. Я думаю выехать прежде графа Безбородко, чтобы повидаться с отцом моим в Москве.
Если вы захотите сообщить мне что-нибудь, потрудитесь адресовать письмо в Петербург вашему брату. Позволяю себе вложить письмо к г. Кочубею (здесь Виктору Павловичу).
29 декабря 1791 г.
Письмо мое осталось неотправленным, вследствие сегодняшнего счастливого события. Прибавляю это дополнение, более достойное внимания, чем все, что я имел честь говорить вам выше.
По приезде Бароцци (Джованни), была 27-го числа конференция, на которой турки согласились безусловно принять две статьи, вызвавшие возражения с их стороны. В силу одной из этих статей, Порта делается ответственной за все беспорядки, могущие произойти от закубанских племен; по другой, она обязуется вознаградить из своей казны все убытки, нанесенные корсарами подданным Российской империи.
По принятии этих двух статей, оставалась только статья о денежном вознаграждении за военные издержки, которая не входила в текст договора, а составляла особое приложение, и которую турки никак не решались взять со стола, где она была составлена ими в день ее представления.
Однако же они, взяв ее наконец, согласились иметь на другой день конференцию для ее обсуждения; но граф Безбородко избавил их от этого труда неожиданным сообщением: вошедши в зал конференции, он объявил что Ее Императорское Величество, желая установить безопасность своих границ и видя готовность с какой господа уполномоченные высокой Порты удовлетворили её требованиям, отказывается от вознаграждения за военные расходы и дарует мир.
Турки едва могли этому поверить: так велика была их радость. Благодарения их соответствовали признательности, которую должно было внушать им подобное великодушие. Подчеркнуты мною строки выписаны из протокола. Я хотел послать вам копию со всех статей мирного договора, но гр. Безбородко советовал мне этого не делать, так как мое письмо пойдет по почте на Варшаву.
Граф Морков (Аркадий Иванович) уезжает в Петербург. Он мне не чета относительно счастья: в три года, из майоров он будет генералом, и притом увешан орденами. Г. Бюлер-младший (Карл Яковлевич) отправлен в Вену; г. Татищев, гвардейский офицер, в Константинополь; другой того же имени в Неаполь; подполковник Бороздин в Варшаву, куда хотели послать меня, что мне граф и предлагал; но когда я благодарил его, он был настолько добр, что выбрал для меня более приятное поручение: он через пять дней посылает меня к Императрице с тремя последними протоколами, объясняя при том, что они ведены мной.
Не знаю, чем я мог заслужить такой знак его расположения; но думаю, что я обязан этим вашему представительству. Генерал Самойлов едет чрез две недели с ратификацией великого визиря. Он берет с собой Раевского, внучатого племянника покойного князя. Граф Чернышев повезет ратификацию султана, и немедленно затем последует возвращение графа Безбродки.
Простите, граф, несвязность этого письма; радость взволновала меня. Я люблю мое Отечество, хотя должен в нем страдать; вижу, что оно озаряется новым блеском, и что наша Государыня увенчана славой, принадлежностью великого духа.
Если в этой войне вы не имели случая применить ваши военные дарования, быв вдалеке от мест, где так легко одерживались победы, то вы оказали другие услуги, достойные вашего высокого ума и вашей прекрасной души.
13 (24) феврали 1792, С.-Петербург
Я на днях произведён в камер-юнкеры и спешу принести вам дань моей благодарности. Как до объявления этой царской милости так к после, мне высказано были столько лестного, что я не решаюсь вполне уповать на открываемую мне будущность.
Впервые в жизни моей я получил то, чего мог желать при настоящих обстоятельствах. Чувство радости, которое овладело мною, не помрачается воспоминанием о средствах, употребленных для достижения этой цели: покровительством, которым я пользуюсь, и переменой моей жизни я обязан вашей благосклонности.
Мой образ мыслей удостоился вашего одобрения, и с той поры моей главной задачей было заслужить уважение ваше. Не откажите мне, граф, в чувстве, которого я домогаюсь и которое необходимо для моего счастья. Довершите то, что вам угодно было начать и руководите мной вашими советами в той сфере, где человека подобного вам не существует.
Я заболел на другой день по приезде моем из Ясс и до сих пор не выхожу из комнаты. Брат ваш (Александр Романович Воронцов) почтил меня присылкой письма, и котором вы изъявляете ваше удовольствие за сообщение мной известий, какие мне казались для вас наиболее занимательными.
Я высоко ценю, граф, новые знаки вашего благоволения. Я очень рад, что вы говорите гр. Безбородко о моей признательности; он без сомнения поверит вам. Жду с нетерпением его приезда, чтобы встретить и принести ему мои благодарения. После вас, я этого человека почитаю более всех, не столько за сделанное им мне добро, сколько за благородный образ действий в этом случае.
Я с удивлением узнал, по прибытии сюда, что он неоднократно, в очень лестных выражениях, писал обо мне Ее Величеству, и она благоволила сказать г. Самойлову, что предназначает меня состоять при его посольстве (посольство графа А. Н. Самойлова в Константинополь не состоялось).
Вы вполне справедливо говорите, что граф Безбородко покрыл себя славой. Препятствия, которые он должен был преодолеть, отсутствие самых необходимых средств для переговоров с турками, известные свойства их уполномоченных, все было соединено, чтобы выставить в ярком свете его великие дарования.
Чем более я смотрел на его труды, тем более удивлялся его гению. Для успеха в самом трудном деле ему стоит только приняться за работу. Он теперь собирает на пути своем должную дань хвалений, и предполагает быть здесь около 20-го числа будущего месяца; но думают, что он ускорит свой приезд, вследствие письма Императрицы, где она говорит ему, что он окажет ей новую услугу, если прибудет к ней как можно скорее.
Принц Нассауский здесь и разглагольствует о блестящем успехе своего посольства в Вену, по его словам, он добился разрешения французским принцам жить в Кобленце, куда он сам намерен вскоре возвратиться. Сын князя Эстерхази произведен в корнеты конно-гвардейского полка, вместе с сыном г-жи де Витт, который, во время последнего путешествия князя Потемкина, был его поверенным в разных кружках петербургского общества.
Офицеры его штаба получили повышение; его адъютанты произведены в полковники, но только за наряд, со старшинством по прежнему чину. Вот имена этих четырех новых полковников: князь Борис Голицын, г. Закревский, Коновницын, сын здешнего губернатора, и Самарин, юноша 18-ти лет.
Г. Попов получил Александровскую ленту, г. Бюлер чин действительного статского советника. Кроме этих главных лиц, имеется еще нескончаемый список офицеров разного звания, награждаемых чинами, сверх того, еще большее число ожидающих производства: ибо они при жизни кн. Потемкина были прикомандированы к его особе или, вернее, к местам его пребывания, для интриг и праздного препровождения времени.
Кирасирский полк из тридцати эскадронов, столь же огромный и чудовищный как его командир генерал Энгельгардт (Василий Васильевич, племянник князя Потемкина, отличался дородностью), недавно упразднен, причем Энгельгардт получил Александровскую ленту.
Много толкуют о производствах в армии. "Манифест о мире" будет обнародован на днях. Я намерен, прибыв в Константинополь с посольством, остаться там до его отъезда, и тогда предпринять поездку, через Швейцарию и Францию, в Англию: эта страна, пока вы ее не покинете, будет для меня тем же, что святые места для богомольцев.
Там я принесу вам выражение моей благодарности и буду еще пользоваться счастьем вас видеть. Я имею к вам особенную просьбу: позвольте мне заказать для себя копию с портрета, который вы прислали вашему брагу. Ваше благодеяние напечатлено в моем сердце, и я желаю иметь вас постоянно перед глазами.