Для Тома Стерриджа фантазия становится реальностью в «Песочном Человеке» – долгожданной экранизации новаторского графического романа Нила Геймана от Netflix. Том, уроженец Лондона, в индустрии с детства, и к 36 годам у него уже две номинации на премию «Тони». Но играть Морфея, буквальное воплощение сновидений и персонажа, который интересовал его годами, означало поставить на кон всё. Как это ему удалось? Анне Винтур нужны ответы.
Том: Доброе утро!
Анна: Привет, Том! Ты в Лос-Анджелесе?
Том: Да.
Анна: Прости, что так рано. Кофе?
Том: Нет, благодарю.
Анна: Ок! Ну, как там дела с промо-туром «Песочного Человека»?
Том: Всё хорошо. Странное чувство – быть вовлечённым в работу по комиксу, потому что люди действительно в теме. Им далеко не всё равно.
Анна: Типа, будто одержимы?
Том: Именно. Это потрясающее чувство, когда люди, которые реально в теме, задают тебе продуманные вопросы. Ведь обычно промо-туры наводят ужас и тоску.
Анна: Точно. А затем ты возвращаешься в Лондон?
Том: Лечу сегодня вечером, а в среду премьера.
Анна: Что наденешь?
Том: Saint Laurent. Чёрный бархатный костюм.
Анна: Прекрасно. Итак, ты играешь персонажа, которым так страстно увлечены многие люди. Я уверена, что ты думал об этом, когда готовился к роли. Однажды ты сказал мне, что читал и перечитывал комикс много-много раз, но сейчас ты обсуждаешь это с людьми, испытывающими весьма глубокие чувства. Каково это?
Том: Когда я начал работу над этим персонажем, мне было страшно, потому что сам я являюсь большим фанатом и могу представить, что именно чувствуют те, кому всё это настолько же интересно. Когда я читал комикс, я мысленно как бы снимал фильм, и я был уверен, что те, кто любит «Песочного Человека», тоже делали что-то подобное. Таким образом, страх, который я испытывал, заключался в том, чтобы не облажаться и отдать должное этим своеобразным фильмам, возникавшим в наших фантазиях.
Анна: А ты был привлечён к самому процессу визуализации?
Том: Только к тому, что касалось Морфея. Комикс появился в 1989 году, поэтому я пытался найти способ создания его современного образа. В комиксах он выглядит довольно странно. Он очень бледный и у него огромная безумная причёска.
Анна: [Смеётся] Что ж, это как раз твоё.
Том: Знаю. И у него чёрные глаза со звёздами. Мне покрасили кожу в такой белый, как бумага, цвет, я надел чёрные контактные линзы, и мы провели несколько скрин-тестов. У меня был огромный безумный парик, и я был очень похож на рисунки в комиксе. Но Нил [Гейман] отметил очень важный момент, который заключался в том, что всякий раз, когда Морфей появляется в реальном мире, в Лондоне или в Нью-Йорке, вам его никогда не заметить. Он должен быть способен проникать в ткань той вселенной, в которой находится. А когда я в таком виде ходил по студии, все думали, что я натуральный сумасшедший.
Анна: Должно быть, было слишком по-хэллоуински.
Том: В высшей степени по-хэллоуински. Нил в итоге подошел ко мне и сказал: «Дело в том, Том, что ты болезненно бледен, а волосы – полный хаос. А если я посмотрю тебе в глаза, то увижу космос. Ну, ничего, сгодится».
Анна: Но очевидно, что там есть некоторое влияние, Том. Мы говорили о Sex Pistols, и я видела что-то от Кита Ричардса, Пита Доэрти. Ты там кое-что переосмыслил.
Том: Безусловно. Я просматривал фотографии Сида Вишеса, а одним из вдохновений Нила был Роберт Смит из The Cure. Но когда дело дошло до претворения этого собирательного образа в жизнь, я обнаружил, что всё это не так уж и полезно.
Анна: А что насчёт физической трансформации? Ты сказал мне, что сбросил чудовищно много килограммов.
Том: Почти двадцать.
Анна: Как тебе это удалось?
Том: Сначала ты...
Анна: ...моришь себя голодом, но почему ты решил, что это необходимо? Ведь ты и без того не крупный.
Том: Я объясню. Потому что в самом начале нашей истории мой персонаж пойман и лишён свободы.
Анна: Тебя сто лет держат в стеклянном шаре.
Том: Ага. И он обнажён, и не разговаривает, так что было важно найти способ «сказать» аудитории, что это существо – не человек, и единственным способом, каким я мог это сделать, – физически, телом. Были определённые изображения из комикса, которые я хотел воссоздать, используя своё тело. Ведь мой персонаж жил тысячелетиями, и из-за того, что его ответственность – это создание снов, он как бы метаболизирует сны внутри себя, что означает, что он выжег всю свою плоть, в нём только кости и сухожилия. Вот к чему я стремился.
Анна: Теперь понимаю. Мы говорили об этом на прошлой неделе, но я думаю, что читателям будет тоже интересно узнать о твоих собственных снах в то время. Или ты тогда и спать перестал?
Том: Нет-нет-нет, я спал. Я такой человек, что если просыпаюсь и у меня есть возможность поспать ещё немного, то я намеренно сплю дальше. Не для того, чтобы отдохнуть, а чтобы снова видеть сны.
Анна: Серьёзно?
Том: Я помню тот день, когда получил роль. Когда я уснул в ту ночь, мой персонаж пришел ко мне во сне. Это был невероятно ошеломительный и эмоциональный опыт. С тех пор я искал его в своих снах, чтобы спросить, как мне играть, но больше никогда его не встречал.
Анна: Ну, может, однажды ты снова его встретишь. Итак, Том, когда я смотрю на то, как ты работаешь, особенно на твою работу в театре, я замечаю, что тебя определённо тянет к проблемным, трудным персонажам и измученным душам.
Том: Ага.
Анна: Конкретно о тебе я так не думаю. С тобой очень весело. Мне интересно, что ты сам чувствуешь, когда играешь на сцене, когда ты в том или ином образе. Я, конечно, думаю о «1984», ты там такой необыкновенный, или о «Sea Wall/A Life», или даже об «American Buffalo». Это не беспечные или беззаботные парни. Почему ты продолжаешь возвращаться к подобным ролям?
Том: Первое, к чему меня тянет, – это к сценарию, к автору, к режиссёру. Странно, что очень редко – к персонажу. Я хочу работать с людьми или с текстами, которые проверяют меня на прочность и заставляют учиться тому, чего я ещё не умею. Потому что если я думаю, что мне это под силу, то я не смогу удивить самого себя. А уж если я не могу удивить себя, то я точно не смогу удивить публику.
Анна: Фактор страха.
Том: Именно. Актёры, которых тянет к измученным, терзающимся душам, рискуют увязнуть в клише. Но я полагаю, что меня привлекает возможность исследовать спектр эмоций. Легче найти комедию в чём-то грустном, чем найти тьму в чём-то смешном. Я могу быть кем угодно, если в нём есть тьма. Первым персонажем, которого я сыграл на сцене, был мальчик, убивающий всех своих одноклассников [«Панк-Рок»]. Я определённо думаю, что на это можно сказать, типа: «Ты застрял там же, с чего и начал». Люди всегда говорили: «О, да. Он – тот самый ненормальный».
Анна: [Смеётся] Можно же сказать, что нет, это не так.
Том: Можно. У меня нет психотерапевта, так что порой приходится самому себе задавать некоторые вопросы.
Анна: Ну, что ж, я слышала, что ты, Том, влюблён, так что может быть нас ждёт парочка романтических комедий в будущем.
Том: [Смеётся] Посмотрим.
Анна: Ты мне очень понравился в «American Buffalo», но должна сказать, что видела тебя дважды или, может, трижды в «Sea Wall/A Life», и твоя игра там – вот что мне запомнилось. Я разговаривала с другим актёром в эти выходные, и он сказал, что буквально не может дождаться выхода на сцену. Он просто обожает слушать публику, вот это шуршание Playbills (ежемесячный американский журнал для любителей театра – прим. пер.), и они проживают каждую секунду каждого такого вечера. Любопытно, когда ты ждёшь выхода на сцену, особенно в такой роли, которая обязывает и которую, должно быть, так трудно играть, что помогает тебе?
Том: Что я помню о той пьесе, так это то, что перед выступлениями я выходил через служебный вход на 44-й Улице, направляясь на Таймс-сквер, и к 45-й Улице к театру, и вставал в одну очередь со зрителями.
Анна: Серьёзно?
Том: Да, каждый вечер.
Анна: И тебя не узнавали?
Том: Нет. Это было странно. Но то, как пройдёт этот вечер, основывалось на том, в каком настроении были люди в той очереди. Каждый раз я входил и – не знаю, помнишь ли ты, но в начале спектакля я пил пиво – я шёл к бармену и заказывал пиво.
Анна: Настоящее пиво?
Том: Ну, это раскрывает некоторый смысл пьесы. Я шёл по проходу, поднимался на сцену и пил пиво. И когда я его допивал, все занимали места, и мы начинали спектакль. В театре есть такая странная вещь: как актёр, ты должен жить той ложью, которая заключается в том, что в зале никого нет.
Анна: Жизнь на сцене протекает совершенно независимо от присутствия всего в нескольких метрах от неё посторонних наблюдателей.
Том: Именно. И необычным было то, что мне не приходилось жить этой ложью. Актёрство – это всегда полёт фантазии, и чем меньше он должен быть, тем легче говорить правду. Было так славно признавать существование каждого присутствующего. Это волшебный опыт.
Анна: Тебе было бы интересно сыграть в спектакле, который вовлекает в себя зрителей?
Том: Да. Думаю, меня всегда к этому тянуло. Моя первая пьеса называлась «Панк Рок». У Сары Фрэнкком, которая её ставила, была удивительная идея: мы могли бы подходить к краю сцены в самых важных моментах и буквально говорить со зрителями. А в «1984» к концу спектакля, когда меня пытают, включается свет. Это способ сказать: «Всё это реально, вы все здесь при этом присутствуете. Этически правильное ли это решение – смотреть, как мальчику отрезают язык? Вы хотите быть частью этого?». И иногда люди действительно уходили. Это было потрясающе. В «Sea Wall/A Life» мы продолжили подобный опыт.
Анна: Интересно вернуться в театр после пандемии и локдауна и увидеть, честно говоря, что классические, традиционные шоу, идут хорошо, а те, что социально сознательнее или отражают наше время, даются с трудом. Мне кажется, что Англия справляется с этим лучше, чем мы в Соединенных Штатах. Театр демократичнее, там менее дорогие билеты и так далее. Ты чувствуешь, что на Бродвее наступит такой момент, когда группа актёров кино или театра сможет собраться вместе и создать что-то для людей?
Том: Думаю, это определённо имеет место быть. К примеру, Джейк Джилленхол не только играл вместе со мной в «Sea Wall/A Life», но и продюсировал спектакль. Мы очень много работали над тем, чтобы сделать билеты доступными и в то же время отработать продюсерские деньги. И мы очень гордились тем, что за девять недель Джейк вернул деньги всем, кто инвестировал в спектакль. Так что способ сделать это есть, просто это требует творческого мышления.
Анна: Выход из пандемии подобен пробуждению от векового сна. Так много всего изменилось и изменились ценности людей, но Бродвей кажется немного непреклонным в своём желании, чтобы всё было так, как раньше. Мой вопрос к тебе следующий: «Принимая во внимание твои способности и учитывая твой интерес к театру, есть ли такая роль, которую ты мог бы взять, будь то продюсерство, написание сценария или режиссура?».
Том: Я думаю о том, чтобы заниматься театральной деятельностью постоянно, во всех её формах. Одной из самых креативных позиций на данный момент является продюсерство и поиск возможностей и способов сделать театр доступным. Одни из самых захватывающих, опасных, сложных пьес ставятся в субсидированных театрах Англии и за пределами Бродвея. И я хочу показать их той аудитории, которая привыкла посещать эти великие пьесы, что мы знаем и любим, но смотрели уже тысячу раз.
Анна: Что ж, Том, Бродвей, кажется, не изменился после пандемии, но как пандемия изменила твои ценности?
Том: Я из тех, кому нужно работать, чтобы чувствовать себя живым. Мы делали «Песочного Человека» в пандемию, так что это был весьма необычный опыт. Я наблюдал за необыкновенными мужчинами и необыкновенными женщинами, которые творили это шоу, и за тем, как они нашли новый способ работы: делать что-то такого масштаба, уберегая при этом здоровье всех вокруг и здоровье их собственных семей от смертельного вируса. Наблюдать за тем, как решалась эта проблема, было невероятно трогательно.
Анна: Том, последний вопрос. Если бы ты проснулся в стеклянном ящике через сто лет, какие изменения ты больше всего хотел бы увидеть в этом мире?
Том: Знаешь, о чём я подумал, когда ты задала этот вопрос? О своей дочери Марлоу. О том, насколько она мудрее меня, и как бы я не хотел предписывать изменения для того мира, её мира, через сто лет. Мир не такой, каким лично я хотел бы его видеть. Я взрослый разумный человек и несу ответственность за то, чтобы изменить его. Я буду рад видеть, как она с этим справится лучше, чем я.
Анна: Она будет править миром.
Том: [Смеётся] Увидим.
По материалам ресурса Interview Magazine.
#том стерридж #том стёрридж #песочный человек #the sandman #интервью #актеры