Павел не знал, как ему утешить друга.
Молча слушал, а сердце билось тревожно.
Яков вскоре вытер слёзы, выпрямился. Ударил кулаком по столу. Его голос прогремел как гром:
— Главное, что страна не в беде! А с бабами разберёмся. Зря им волю дали, ох зря…
"Лютый февраль" 32 / 31 / 1
Яков переночевал одну ночь и уехал.
А через неделю вернулся. Привёз армейские пайки, сухари, вяленое мясо.
Подошёл к Павлу, поставил перед ним двухлитровую глиняную бутылку, заткнутую вместо пробки газетой и произнёс:
— Ни разу мы с тобой не пили, брат! Давай, поддержи! Отпуск у меня! За столько лет в первый раз.
— А дети-то где? — поинтересовался Павел. — А Глаша как?
— Да ну их всех… Не помрут без меня.
Павел лишних вопросов не задавал. Пить не хотел, но Яков так настаивал, что он сдался.
Пили, потом пели. Яков начинал:
— Эй, ухнем..
Павел подпевал неохотно, но громко.
Ида временами подходила и подкладывала закуску.
А потом оба уснули.
За две недели, которые Яков побыл в деревне, вместе с Павлом перекопали огород, посадили чеснок.
— Повезло тебе с Идой, — завистливо говорил Яков Павлу. — Мне так было с Любой. Только вот счастье коротким было. Глашей ослепился, а она оказалась змеёй.
Осудят её, отправят в Сибирь. А она гордая. На меня не смотрит, как будто не знает. Вот так. Дети пока в городе с няней. Меня в отпуск отправили. Я не хотел. Что-то доверие ко мне пропало. Вот так-то…
— А ты оставайся тут, — предложил Павел. — Забирай детей, вместе картошку посадим весной. Проживём. Я только сейчас понял, что тут рай. Легко мне здесь, свободно. Уже и физически не трудно. И с Идой хорошо… Ребёночек у нас будет… — Павел покраснел, опустил голову. — А я ничего о ней и не знаю. Молчит она. Тревожно за неё. Ты скажи, муж её ищет ещё?
— Не ищет, — успокоил Павла Яков. — Никто её не ищет. Сирота она. Сама всё расскажет, коли захочет. Не буду чужую тайну раскрывать.
Павел вдруг опустился перед Яковом на колени:
— Расскажи, буду молчать как рыба. Не знаю о ней ничего. А вдруг заберёт её кто-то. Где искать? Как мне быть?
— Не проси, — Яков был строг. — Не расскажу. Будет ребёночек, вот и радуйся.
После этого разговора между Павлом и Яковом словно кошка чёрная пробежала.
Стали задевать друг друга, ругались.
— Гостям два раза радуются: встречая и провожая, — сказала Оля Якову.
На следующий день Яков встал пораньше и уехал, ни с кем не попрощавшись.
Павел винил себя за это. Замкнулся в себе. Ида подошла к нему, положила свои руки на его плечи и нежно произнесла:
— Павел Андреевич, не кручиньтесь… Все живы, Бог хранит нас.
Павел вдруг вспылил:
— Тебя-то точно хранит Бог. Не скажешь, откуда ты сбежала, уйду как Яков. И будете тут сами жить.
Ида убрала руки, отошла от Павла. Уперлась лбом о стену.
Её плечи слегка тряслись. Плакала…
Павел повторил:
— Не расскажешь о себе — уйду! Хватит меня за нос водить. Любовь любовью, а не дай бог что — останусь я один. Все вы ласковые до поры, а потом хвостом махнули, и нет больше счастья.
Ида так и стояла, опёршись лбом о стену.
— Мне было пятнадцать, когда весной восемнадцатого года в наше село прибыли солдаты. Белые они были или красные — я не знаю, одежда на них была чёрная.
Кнутами гнали мужчин с поля. Тех, кто падал, топтали на лошадях.
Мой отец держал небольшую отару овец и поле с пшеницей было наше.
Овец и баранов расстреляли на пастбище. Грузили в повозки и увозили.
Была суматоха, люди кричали. Отец вышел из дома с ружьём.
Ему велели его отдать. Он стал сопротивляться. Вступил в борьбу с одним из спешившихся с лошади солдатом. Победил. На него напал другой, отец и его положил.
Он у меня был сильным, сколько мог, защищал свою землю.
Его повалили, связали руки.
Вывели из дома меня и матушку. Старшего брата застрелили на моих глазах, когда он попытался убежать в лес.
Меня отвели подальше от матери, стали вокруг меня кружиться и свистеть.
— Отставить! — услышала я, и хоровод вокруг меня закончился. Все расступились.
Немолодой мужчина улыбнулся мне беззубым ртом и противно прошепелявил:
— Ой какая красотка! А ну иди-ка к дяде! Иди, рыбка моя. Я тебя в обиду не дам. Шанечка никого не обизает, никого не убивает. Только тех, кто непослуфный…
Я сделала шаг назад.
Мать и отец смотрели на меня, я помню эти взгляды до сих пор.
Мне связали руки. Перед тем как посадить на повозку, выстрелили в отца, потом в мать.
Наших работников длинным строем повели куда-то в поле.
Я онемела от страха. Мне было холодно, страшно. Этот шепелявый ещё и гладил меня по голове.
Он стал моим мужем в ту же ночь. В какой-то маленькой церквушке нас расписали. А потом эту церковь сожгли, а батюшке велели забрать семью и уйти, пока не передумали.
Мне было тяжело. Я не чувствовала своего тела вообще. И боли не было. Никаких ощущений. Только взгляд родителей перед глазами.
Он пользовался мною каждую ночь. Часто от него несло вонючим табаком и спиртным. Я по-прежнему не чувствовала ничего. Он привёз меня в какой-то полуразрушенный дом с одной уцелевшей комнатой.
Сначала мы жили там. Я ничего почти не ела. Нет, он не морил голодом, еды было много. Я не могла, не хотела. Вскоре я забеременела. Он на мои подозрения ответил так:
— Родится сын — будет солдатом, родится дочь — поедет в приют. Я родила сына. Он был со мной только 2 месяца, потом муж его забрал. Я ребёнка больше не видела. А через два года родилась девочка. Она была со мной чуть дольше. Полгода я её кормила, плакала вместе с ней, любила её… А потом он забрал и мою Ирочку. Я осталась одна. Чувствовала, что схожу с ума.
Он принёс мне куклу. Она была точь-в-точь как младенец. Я с этой куклой разговаривала, кормила её. Называла то Ирочкой, то Ванечкой. Муж смеялся надо мной, бывало, что забирал и куклу. А я бежала за ним и рыдала. Ему было весело.
О том, что он какой-то важный деятель, я узнала только тогда, когда Яков раскрыл мой побег.
Я не знаю, как такой дьявол может быть важным.
Мы так и жили в этой квартире до 1923 года. А потом он перевёз меня в другое место. Зачем-то завязал мне глаза. Я и так не знала ни название города, ни улицу. Ничего не знала. Я тогда и себя не знала.
Ида тяжело вздохнула.
Павел подошёл к ней, поцеловал в макушку, она оттолкнула его и произнесла:
— Не нужно… Я расскажу всё. Не нужно нежности, мне от неё сейчас тяжело.
Павел отошёл.
Ида продолжала:
В новой квартире окна не были забиты досками. Я могла смотреть на людей, которые утром спешили на работу. Выходить мне было запрещено. Но даже то, что окно было в доступе, меня радовало.
Кукла была со мной. Я её укладывала спать. Мужу надоело её отнимать у меня. На работе у него появились какие-то проблемы. Он стал приходить через три дня, потом через неделю.
Однажды пришёл с друзьями. Они все выпивали, играли в карты. Муж проиграл в карты меня. На одну ночь отдал меня своему собутыльнику. Тот схватил меня на руки и отнёс в комнату.
Когда он заговорил со мной, я чуть не умерла. Боялась отвечать.
— Ты любишь его? — спросил он.
— Да… — ответила я, боясь, что если скажу "нет", меня убьют.
— Ну-ну…
Собутыльник оказался трезвым и очень рассудительным.
— Сиди тут, — сказал он мне. — Я скоро вернусь.
Он вернулся быстро.
— Хочешь бежать? Беги!
Я оторопела. У меня ведь и мысли такой никогда не было.
Я заметалась по комнате. Несколько раз поцеловала куклу. Вышла из комнаты.
Все гости моего мужа и он сам спали кто где.
Я перешагивала через них, чувствуя крылья за спиной.
Когда потянулась за ручкой входной двери, обернулась.
Мой спаситель направил на меня какое-то длинноствольное оружие и громко сказал:
— Не убежишь, убью!
Я не помню, как оказалась на улице. Сначала шла смешной походкой, высоко задирая ноги, словно боясь на что-то наступить. Потом перешла на бег. Я уже и забыла, что могу бегать.
Навстречу мне шли какие-то люди, они были для меня словно тени.
Когда закончились дома я увидела несколько повозок с людьми.
— Ну чего ты телишься? — кричали из одной. — Давай уже садись.
Я села.
Я не знала этих людей. Меня угостили несколькими кусочками сушёных яблок. Эти яблоки я есть не стала. Так как была не голодна. Сунула их в карман.
Ехали недолго. Потом всей толпой ввалились в какую-то придорожную гостиницу. Расположились там прямо на полу. Мне не спалось. Меня трясло от страха. Я боялась, что будет погоня. Озиралась по сторонам. Прислушивалась к шорохам, всматривалась в лица вновь прибывших.
Днём ехали, ночью спали. Снег пошёл неожиданно. Взрослые мужики ругались, что не успели куда-то, прикрикивали на кучеров. Те разводили руками, мол, быстрее лошади доставить не могут.
Уже в твоём городе меня на ходу сбросили с повозки и со словами: «А дальше сама!»
Я упала, больно ударилась головой.
Дальше просто шла. Шёл сильный снег.
Было холодно.
Увидев прямо перед глазами здание, я обрадовалась.
Прямо головой упёрлась в стекло, хотела увидеть кого-нибудь, попросить помощи.
Но стекло вдруг треснуло. Я испугалась и поползла.
Утопая в сугробах, я чувствовала, что у меня больше нет сил. Последний мой крик услышали вы, Павел Андреевич…
Продолжение тут