Закусив губу, она смотрела в окно, и даже не плакала, нет. Пальцы сжимали бесполезный Стечкин, а она всё равно не плакала. Даже когда щемило в груди так сильно, что она терпела и кривлялась, а потом била кулаком в грудь. Била так, что начинали болеть рёбра и боль внутри становилась незаметной за этой внешней болью.
Неа, не меняло это ничего. Просто помогало проглотить, забить поглубже в горло очередную неудачу. Очередное подтверждение, что вся магия этого мира и других миров не может спасти человека, который внизу во дворе выходит из подъезда, делает одиннадцать шагов по тротуару. Потом он оборачивается в сторону грязно-белой БМВ, которая влетает в арку и скользит, взметая жёлтые сухие листья, следом за ним. Хлопки выстрелов почти не слышны, машина уезжает, он падает и умрёт через 8 минут в луже крови, с глазами в осеннее ярко-голубое небо.
Который раз он сейчас умер у неё на глазах? Не сосчитать. Хотя нет, почему... Она перебрала в уме... Пятьдесят восьмой? Ну точно больше пятидесяти. Она исчеркала диаграммами и отметками ежедневник.Она сбилась со счета. Столько раз она видела эту гнусную безнадежную картинку, как он вздрагивает, поворачивается и принимает в грудь все оставшиеся пули. Как взмахивает руками, отшатываясь. Как оседает на асфальт и рыжий листок, поднятый ветром, прилипает сначала к обшлагу кожаной куртки, а потом спархивает ниже, как бабочка, и намокает в крови, растекающейся по грязному асфальту. И день как назло яркий и солнечный, словно начищенная монетка.
Она провела пальцами по глазам. Нет, не плакала, хотя было бы неплохо. Стояла, прилипнув щекой к грязному стеклу, уперев Стечкин стволом в подоконник, и думала. Саня опять умирал в этот момент внизу, хрипел, цеплял воздух пальцами, но она смотрела и не видела его, не двигалась. Думала.
Она уже вывернула эту реальность наизнанку, отследила все возможные причинно- следственные связи, но контекст так и не поменялся. Подъезд, одиннадцать шагов, машина, выстрелы восемь минут агонии.
Реальность упруга, как батут, и не хочет отпускать то, что однажды приняла. Она не пускает тебя везде, где ты хочешь пролезть, но там, где пускает – ничего исправить не получается. С чего вдруг эта уверенность, что изменить что-то можно? Потому что так будет правильно? С чьей точки зрения?
С того момента, когда она спустилась на этаж ниже своей съемной однушки на звук ломаемой железной двери, прошло, кажется, всего ничего, неделя – полторы. Но там оказался Андрюха, Эндрю, Арамис их четверки, тонкий, впечатлительный, нервный и неровно дышаший к ней до сих пор. И вся уже основательно подзабытая и вычеркнутая из памяти жизнь вернулась сразу целиком, оглушив, подняв бурю, вытащив на ветер все эмоции и незажившие болячки, которые тоже, в общем-то, были основательно вычеркнуты из памяти.
С Андрюхой окончательно вернулась и память о Дартаньяне их двора, смерть которого стала когда-то точкой их общей истории. Так, по крайней мере, ей казалось довольно долго.
«Жили были четыре друга, три мальчика и девочка, – написала она когда-то в дневнике. Ещё тогда, когда она вела его по совету психолога. — Один мальчик любил риск и приключения, его любила девочка, которую любил другой мальчик, романтик и нытик, а третий мальчик никого не любил, был увалень, ботаник, но умный и всегда разрабатывал планы приключений. Потом их разлучили обстоятельства, и всё рухнуло. Девочку превратили в наёмника, первый мальчик умер от двенадцати пуль в грудь, второй тоже считай, что умер, потому что стал никем, неудачником без друзей, третий опустился на дно и потерял к жизни всякий интерес. И только девочка всё прыгает и пытается строить из себя Атоса или хотя бы стойкого оловянного солдатика.»
На самом деле это было враньём. Не забывала она ничего. Вернее, она сама уже запуталась в том, что разрешала себе помнить, а что затолкала глубоко на чердак и завалила ненужными вещами. Даже после всех этих лет без него ещё тлела где-то далеко внутри надежда, что всё это плохой сон, странный выверт памяти. Она убивалась не тренировках, трижды добровольцем отправлялась туда, куда весь курс мечтал не попадать ни при каком раскладе. Выжила.
Наверное тогда и появились они впервые, вышли из стены, заставили думать, что планка упала окончательно. Сжали сознание до точки, а потом впихнули в него два мира вместо одного. Но странное дело, ровно ничего от этого не поменялось. Словно ты перешёл из школы в универ и вдруг узнал, что вместе с совершеннолетием на тебя упало и море возмодностей с океаном ответственности. Жить можно, хотя и тошно. Границ нет. Правила простые. Отказаться? Пойти обратно в школу и знать, что у тебя в руках был ключ от своей жизни?
Момент перехода в надреальность она помнила плохо, потому что это случилось как-то постепенно. Вершители нуждались в корректорах. Хаос в этой реальности нужно было упорядочивать, и этому нужно было учиться. Она недолго впихивала в голову новую парадигму мира. Так он хотя бы выглядел осмысленно. Гораздо логичнее того бреда, который преследовал её всю жизнь.
Ей предоставили свободу действий, дали в какой-то степени почти сверхъестественные полномочия и инструментарий. Тренируйся, понадобишься. И первое, что она собралась делать, это менять собственную судьбу. Ну да. Дура. Наглядный урок вышел.
Она нашла всех, кого смогла, не ожидала, что это будет так больно, но ладно. Не изменила ничего на самом деле. Может потому, что не верила до конца в то, что вообще можно что-то изменить. А здесь и вовсе застряла.
Привычный интерфейс: пальцы комкали воздух, свайпами отматывая время назад. Выглядело со стороны впечатляюще, но она давно не обращала внимания на это. Красота перестаёт быть красотой, если мозолит глаза каждый день, правильно ведь?
Точка входа в этот проклятый день была одна. Пятью часами раньше, эта пустая квартира, работающий городской номер, закрытая стальная дверь. Как вмешаться и спасти человека отсюда, с третьего этажа, с полем обзора в одно окно, учитывая, что ни выйти, ни выпрыгнуть нельзя?
Она пыталась. Ломала дверь, прыгала в окно и снова оказывалась в квартире. Звонила по номерам знакомым и незнакомым, пыталась отменить боевиков, которых прислали к подъезду. Пыталась расстреливать их, перераспределяла давление в шинах, провоцируя аварию. И снова наблюдала одиннадцать шагов и восемь минут агонии на тротуаре.
Она уже ненавидела этого проклятого Дартаньяна, этого Саню, память о котором застряла тоскливой пустотой в груди и тянущей тяжестью внизу живота. Раз за разом он упорно умирал, и она снова и снова смотрела на это через пыльное окно, закусив губу и упираясь стволом пистолета в подоконник.
Проклятое время упиралось. Что-то надо было вывести за скобки, чтобы перестроить это уравнение, но что? Она сама была за скобками, дурацкое неугомонное, упрямое неизвестное, и результат был непонятен. Спасти его? И раз это обязательное условие, как его отменить?
Отмотала опять. И вздрогнула от простой и ясной мысли. Это было озарение, чит-код, подсмотренный на изнанке программы, внезапный и страшный, как удар ножом в грудь, поворот судьбы. Она вспорхнула на подоконник, ловко, как делала много раз, рванула створку окна, отдирая ее вместе со струпьями присохшей краски. Внизу бухнула входная дверь подъезда. Точно, как в тире, она навела оружие, задержала дыхание и всадила в любимую спину три пули одну за другой.
продолжение следует (но не так, как вы предполагаете, следите по заголовкам за частями)