В чудные (сойдут оба варианта ударения) времена мы живём. Привычные понятия неожиданно приобретают ранее не свойственные им значения и функции, порой противоположные исходным.
Так случилось и с русским языком, который из привычного средства межнационального общения неожиданно стал поводом для межнационального противостояния.
Вот, казалось бы, какая разница, на каком языке человек говорит и думает. На каком говорит и впрямь не важно (все мы хорошо или плохо говорим на нескольких языках). А вот на каком думает…
История конфликтов до СВО практически не знала случаев, когда основной их причиной оказывалась языковая проблема. Сходу могу вспомнить лишь Гуситские войны, начавшиеся с требования Гуса вернуть в чешские университеты преподавание на чешском языке. И вообще язык крайне редко упоминался в перечне претензий одного государства к другому. Обычно это беспокоило национальные меньшинства.
Почему так, станет понятно, если учесть постепенно возраставшую роль личности и общественного мнения. Если у тебя нет прав, ты никак не можешь влиять на политику Цезаря, то ему нет никакого дела, на каком языке ты разговариваешь на рынке. Как и не имеет значения, что ты на нем думаешь.
И совсем другое, если ты являешься полноправным гражданином, имеющим право избирать и быть избранным и даже участвовать в осуществлении прямых форм народовластия посредством, например, плебисцитов.
И вот тут, прям как по Мамардашвили, форма перестает удовлетворяться только диалектической связью с содержанием, но сама становится содержанием.
Наиболее четко эту особенность языка сформулировал один из самых значительных мыслителей второй половины XX века Ханс-Георг Гадамер:
«То, как мы воспринимаем друг друга, то, как мы воспринимаем историческое предание и данности нашего существования – всё это образует действительный герменевтический универсум…
В рамках герменевтического опыта языковая форма не может быть отделена от содержания, дошедшего до нас в этой форме. Если всякий язык есть мировоззрение, то он обязан этим не тому, что отличается лингвистически, но тому, что говорится и что передаётся на этом языке…
Человек, живущий в мире, не просто снабжен языком как некоей оснасткой – но на языке основано и в нем выражается то, что для человека вообще есть мир»
Ранее то, что языки напрямую связаны с мировоззрением, отмечал в позапрошлом веке Вильгельм Гумбольдт (нет, не тот, что про пингвинов, то его младший брат). Но тогда это было не столь актуально.
Парадокс, но именно для демократического государства языковое многообразие является опасностью, ибо ему не безразлично, что думает его гражданин. Особенно если он думает на языке… скажем так, внешнеполитически активного соседа.
Простой пример. На каком языке не скажи «деды воевали» - это будет только констатацией факта. Что да, дедам пришлось нелегко. И только на русском языке автоматически следует привязка – «можем повторить».
На уровне подсознания. И не важно, что за такое желание те же деды внучков солдатским ремнем высекли бы. Важно, что это формирует вполне определенное отношение к миру.
И, увы, к войне.