Желтый автобус с черной стрелой на боку включил мутный поворотник, забубнил двигателем и выпустил клуб сизого дыма. Словом, уже изготовился отъехать прочь от остановки. Запихивая сдачу в карман, Смирнов краем глаза следил за этими эволюциями транспортного средства. Пожалуй, не успеть, рассудил здравый голос внутри. Этот автобус уедет, повезет счастливчиков прочь от Комбината, в Город, к ужину и начинавшемуся футболу. А ведь он предупреждал, нудно продолжал рассудительный голос, не надо было заходить в этот магазин. Но другой голос, совсем не рассудительный и даже не совсем и голос, стукнул в голову, и ноги сами Смирнова понесли к автобусу. Сумка лупила по левой коленке, куртка сжимала грудь и мешала набирать форсажную скорость. Но он бежал, вдыхая свежую весеннюю пыльцу и совсем несвежую гарь из труб.
Смирнов врезался в толпу около остановки как ледокол, распихивая стоящих оборонительной шеренгой граждан. Некоторые при этом ему что-то говорили, предупреждали, грозили, жаловались, просили. Которые понаглее даже пытались упредить, удержать и успокоить. Мол, нельзя же так вот бегать, все стоят, и он стой вместе с ними, жди желтую гармошку венгерского производства. А этот автобус не для них, и уж точно не для него. Это, можно сказать, специальное транспортное средство, проснулся рассудительный голос внутри. И как знать, куда и кого оно везет.
Неприлично зашипев воздухом, дверь начала закрываться. Смирнов рванул вперед, отбрасывая руки и все возражения граждан, и зацепился мозолистой ладонью за холодную створку. Налег, поднажал, осилил, преодолел и протиснул себя внутрь.
Автобус дернулся механическим нутром, подскочил на выбоине и резво набрал скорость, оставляя позади Комбинат и остановку с гражданами.
Смирнов осел на свободное место, заматывая ошалевший от внезапной пробежки шарф и проверяя содержимое карманов. Могло ведь пропасть ценное и важное. Кошелек, распухший от полученной зарплаты, оказался на месте. В боковом кармане затаился прохладный фуфырик и прильнувшая к нему карамелька, с каким-то веселеным поросенком на фантике. Проверил Смирнов и содержимое сумки. Палка сухой колбасы, ради которой он и зашел в магазин, помня наказ жены, тоже успокоительной тяжестью оттягивала руку.
Он отвинтил крышечку и сделал первый разведывательный глоток. Полегчало, отлегло и задышалось. Потом махом влил оставшийся объем в себя, зашуршал фантиком и кинул в рот конфету, прислушиваясь с ощущениями внутри и снаружи.
В сущности, он даже успеет на футбол, если жена не пошлет зачем-нибудь. А сегодня она его точно не пошлет. Получка ведь. Конечно, он все ей отдаст. Только вот оставит на свечи для «девятки», двигатель троил и категорически отказывался производить движение из одной точки в другую.
Конечно, не пошлет, мигал солнечный зайчик от уставшего за день солнца. Да и колбасы он купил, рассудительно прорычал пролетающий навстречу грузовик со шлаком.
И еще кто-то сидящий перед самой водительской перегородкой подтвердил, что конечно не посмеет она его куда-то там послать. Смирнов успокоился и пришел в равновесное состояние с окружающим миром. Даже захотелось поделиться вот этой вот гармонией с кем-то, да хоть с тем сидящим впереди.
Он пошел в сторону водителя, держась за поручни, ибо автобус несся галопом по дороге, не обращая внимания на препятствия, черные дыры и прочие топографические объекты. Смирнов шел между никем не занятыми дерматиновыми сиденьями, но в тоже время, сесть на них не было никакой возможности. Они были зарезервированные под каких-то пассажиров, которым предстояло попасть в этот автобус. В этом и состоит главный фокус, рассудительно пояснял кто-то из головной части, попасть в этот автобус.
Никакого фокуса, фикуса или даже факела тут нет, отвечал собеседнику Смирнов. Надо просто хотеть и делать. Чтобы между этими двумя словами не возникало никакого метафизического промежутка бытия. Мысль активирует ткань мышечной массы и пространства-времени, это же элементарно.
Спохватившись и с запозданием удивившись, Смирнов понял, что уже некоторое время ведет какой-то диалог с этим типом на переднем сиденье.
Контролер, снисходительно поправил его тип, лучше так меня обозначить в местных терминах. Или кондуктор, который может нажать на тормоз, или вообще все пустить под откос. Тут уж как пойдет, вкривь, вкось или даже впросак.
Смирнов шел и шел, через пустые занятые места, но все никак не мог дойти до этого типа. Уже и конфета растворилась во рту на сахар и воспоминания детства, а он даже не прошел отметку и середины своего пути.
И хорошо, похвалил кондуктор-контролер, и замечательно, что есть еще запас, порох и тестостерон.
Ну, хорошо, а что позади, на задней площадке, где мое место, спросил Смирнов.
И это тоже известно, с готовностью ответил тип, там багаж накопленного. Собственно, этот желтый автобус для этого и нужен. Проверить, нет ли пропажи среди чемоданов жизненного опыта и авосек с эмоциями. Чтобы все было согласно описи и соответствовало уплаченному тарифу.
И как, соответствует, спросил с каким-то холодком внутри Смирнов. Потому как понимал, что не все из прожитого он оплатил.
Посмотрим, ответил контролер-кондуктор, и возник прям рядом, заглядывая в глаза и ощупывая сумку с колбасой. Лицо у кондуктора-контролера было знакомое, сердито-отёкшее после смены в цеху горячего проката. И еще шрам над левой бровью, происхождением из времен детства. Словом, это было его лицо, Смирнова, что наводило на нехорошие мысли.
Ну конечно, глумливо улыбнулся сам себе Смирнов. Шельмуем, понимаешь. Хитрим, пытаемся забыть, словно и не было никогда. А оно было, торчит всегда в кармане. Конечно, нужно заплатить.
Смирнов машинально похлопал себя по куртке. Руку обожгло холодом и воспоминаниями. Фотография, где они всей семьей. Мать, сестра, он, Смирнов и отец. Здоровый и живой.
Автобус притормозил и резко завернул куда-то налево, в переулок прошлого. Смирнов увидел их старую пятиэтажку из серого кирпича. Они жили на самом верху, в угловой квартире. По вечерам напора воды не хватало, из крана текла тоненькая струйка желтоватой воды с привкусом железа. В такие дни его посылали с ведром во двор, набрать жидкости из колонки.
Двери распахнулись, Смирнов выскочил на ходу, не удержался и по инерции полетел в кустарник, за которым в мелком овражке бежал мутноватый ручей. Он лежал в кустарнике и ощущал свой старый-новый возраст лет на пять…
***
После падения немного кружилась голова. Левая брючина порвалась, на коленке сочилась кровь. Смирнов нашарил подорожник, послюнявил его и приклеил на ранку. Ремешок на одной сандалии почти лопнул. Мамка ругаться будет, подумалось ему. Может пойти к Лешке, у него старшая сестра могла зашить брючину так, что не заметишь.
Но ведь Лешка уехал на целое лето, в деревню, к бабке. Многие уезжали на лето из Города. Комбинат круглый год выбрасывал пахнущую тухлыми яйцами пыль, но зимой дул ветер и уносил все плохое куда-то вдоль реки. А летом ветер отдыхал, наверное, тоже уезжал к бабке в деревню, и дышать становилось совсем туго. Даже кошки сидели одуревшие, не обращая внимания на таких же одуревших голубей.
- Сашка, иди домой!
Смирнов узнал сердитый голос матери. Лучше не идти сейчас, подумал он. Лучше бы дождаться прихода отца с Комбината. Тогда сердитость матери уйдет на отца, может и не заметит брючину. Так рассудив, он не стал отзываться, а спустился на дно овражка, к ручью. Потом стал кидать камни в шустрых рыбок, плавающих среди камней и медленных трубочников. Попасть в рыбок было невозможно. Они успевали уплыть, пока камень касался поверхности воды. И рыбки это понимали, и Смирнов это понимал. Просто ему нравилось смотреть, как летят брызги от камня, как глупые рыбы в ужасе кидаются в стороны. Он ощущал себя великаном и повелителем вселенной глупых рыб, медленных тритонов и судорожных головастиков.
- Сашка! Ты где?
Крик матери оборвал игру. Смирнов и рыбы замерли.
***
Отец сидел на кухне, умытый и подобревший. Перед ним стояла миска с густым супом. В миске серым айсбергом возвышалась разваренная кость с мясом.
- Сашка, иди сюда! – загремел голосом отец.
Смирнов подошел к столу и замер. Сильные отцовские руки подхватили его, подбросили к посеревшей побелке потолка, а потом усадили на колени.
- Держи! – сказал отец, доставая из кармана гостинец.
Смирнов взял липкую конфету. На заляпанном сажей фантике отплясывал какой-то голый и веселый поросенок.
Вошла мать, уже подобревшая и причесанная.
- Балуешь ты его, Юр, - сказала мать, обнимая отца.
- Ничего, Свет, - подмигнул отец. - Жизнь-то не сахар.
Зашла сестра, с книжкой и тетрадкой. Ее предстояло поступать в институт, и она была недовольна и жарой, и тем, что сидит над физикой, а не загорает с подружками на речке.
Все сели за стол. Отец сражался с костью, выгрызая из нее питательную суть. Сестра пила чай, мать просто отдыхала под открытым окном. Смирнов сидел на коленях у отца, разглядывая его руки. Они походили на маленькие ковши экскаватора. Черные от жары мартеновских печей и сильные от работы с расплавленным металлом.
- Железо, сын, оно живое, все чует, - рассказывал отец. – Если плохое настроение, так и плавка плохая будет. Надо подойти, шепнуть ему слово.
- А какое слово? – спросил Смирнов.
- Не могу сказать, оно свое у каждого мастера, да и не работает чужое слово, - объяснял отец. – Вот вырастишь, пойдешь на Комбинат работать и найдешь свое слово.
Смирнов-взрослый хотел сказать отцу, что металла убивает тех, кто с ним работает. И никакие слова ему не нужны, ему нужны люди. И лучше бы им все уехать подальше от Комбината, от его печей и бесконечного дыма.
Но Смирнов-ребенок хотел быть как отец. Хотел иметь такие же сильные руки, также вечером приходить домой, приносить зарплату и есть большую кость в густом супе.
Отец еще долго рассказывал про жар печей, способный растопить целую железную гору. От жары и рассказов про жару Смирнов упал в дрему, и сквозь сон чувствовал, как его несут в кровать…
***
Смирнов проснулся от крика, ощущая себя уже лет на двенадцать. Он перескочил за ночь лет на семь.
Это был и не совсем крик, скорее стон, будто кто зажимает себе рот. Стонал отец, конечно. Днем, когда он не спал, сдерживался, кусая себе губы в кровь. Не хотел пугать домашних. Но когда засыпал, то терял контроль над своей болью, и она прорывалась в тишину их квартиры.
Хлопнула дверь, забегала мать. Смирнов затаился под одеялом, вдруг не потревожат. Но нет, переждать нарушение порядка не вышло.
- Сашка, помоги, - хриплым голосом, с спросонья, казала мать, открыв дверь в его комнату.
Отца долго и тщательно лечили разные врачи, даже был среди прочих какой-то залетный московский доктор, бравший едой и финскими сапогами. Но болезнь опережала все старания докторов. Отец таял каждую неделю. Вот его уже забрали из больницы, где разводили руками, и положили на кровать в большой комнате, с видом на Комбинат.
Мать научилась делать инъекции и ставать капельницы, но ей требовалась помощь, держать руку и вообще морально поддерживать. В комнате пахло лекарствами, болезнью и безнадежностью. Это уже был и не отец, сильный, веселый и приносящий подарки, а почти мертвая оболочка из плоти, излучающая стоны в пространство их квартиры.
Он держал руку отца, хотя никакой особой надобности в этом не было. От руки остались только жилы и набухшие синевой вены. После укола он перестал стонать, и даже улыбнулся кожей лица. Что-то прошептал и показал мутными глазами на тумбочку около кровати. Смирнов выдвинул полку и увидел несколько конфет. На фантиках отплясывал голый и веселый поросенок.
Мать взяла Смирнова за руку и вывела в коридор. Вцепилась в него и затряслась от внутренних слез.
- Поедешь к тетке, - волувопросом сказала мать, немного подождав.
Смирнов хотел сказать, что нет, никуда не поедет, и будет здесь, помогать и вообще ему уже двенадцать. Но кто-то рассудительный ответил вслух, что да, поедет к тетке и хоть куда лишь бы не видеть всего этого.
К тетке его доставил междугородний автобус, с черной линей на желтом боку. Кондуктор-контролер взял с него мятую рублевку и выдал такой же мятый билет. Смирнов сел на место сразу за водителем, чтобы смотреть вперед на дорогу и больше не оглядываться назад.
Отец крепко держался за жизнь еще несколько месяцев, наперекор всем прогнозам и диагнозам. Похоронили его не очень далеко от Комбината, чтобы и после смерти он мог наблюдать за технологическими процессами превращения руды в железо. Сестра на похороны не смогла приехать, у нее были роды и новая семья в другом Городе. Смирнова тоже не стали тревожить, ибо психика у него и так была нарушена. Все это ему рассказала тетка как-то вечером за чаем, поглядывая краешком глаза за реакцией Смирнова. Да, и еще мать немного у них того. Что того, спросил Смирнов? Веселая стала, грустно ответила тетка.
Смирнов вернулся домой уже ближе к октябрю, пропустив начало учебного года. Назад он ехал на том же автобусе с черной полосой. В первую ночь он не спал. Ему все казалось, что в коридоре ходит отец. Ворчит на жару, на то, что нет кваса в холодильнике и куда-то подевали, ироды, его пиджак. Но больше всего его пугал смех матери. Она сидела под его дверь и хихикала, скребясь ногтями в железный замок. Это было даже страшнее, чем умерший и ворчащий отец в коридоре.
Утром, когда мать хлопнула дверью и ушла на работу, Смирнов подхватил так и не разобранный чемодан и снова уехал на желтом автобусе с черной стрелой к тетке. Та ничего и не спрашивала, а просто заварила чай. Потом приехала деловая сестра. Повзрослевшая, с крашеными волосами и мятыми документами. Смирнов подписал эти документы, не особо вчитываясь в мутное содержимое. Мать в психушке, шансов на выздоровление нет, выдала сестра. Навещать можно, только она совсем перестала всех узнавать и все хихикает, с отцом разговаривает. И нет никакой возможности что-то изменить, уточнил Смирнов. Никакой, глазами ответила сестра. Это навсегда.
***
Смирнов проснулся, схватившись за сумку. Колбаса была на месте. Получается, заснул, успокоил себя он. Может ведь человек устать после смены, выпить законные пять грамм и прикорнуть в пути?
Центральная улица, объявил кондуктор-контролер. Автобус остановился, выпуская Смирнова наружу, в теплое городское пространство. Вот ведь, покачал головой Смирнов, подходя к своей квартире. Его ждала жена, и сын уже пришел с улицы, весь перепачканный в пыли и разбитой коленкой.
На кухне уже стояла большая миска, в которой возвышался айсберг говяжьей кости с мясом. Смирнов посадил сына на колени, подмигнул ему и достал конфету с голым и веселым поросенком. Да, балует, ну и пусть, жизнь не сахар.
Рассказывать про автобус он им не стал. А начал объяснять сыну про мартеновскую печку, для которой у него есть заветное слово. Вот вырастет, пойдет работать на Комбинат, и у него тоже будет свое слово.
***
На следующий день, после работы, Смирнов стоял на остановке и ждал желтый автобус с черной стрелой. И многие, кто сидел и стоял на остановке вокруг, тоже ждали этот автобус. Какой-то старик, вроде как Смирнов видел его то ли на складе, то ли в газетном некрологе, что-то бормотал про возможность все изменить.
Разве можно так, спросил Смирнов, ведь этот автобус вроде как просмотр забытого прошлого, хотя ничего такого он у кондуктора-контролера не просил.
Можно, ответил старик из некролога. Автобус может отвести на остановку, где еще можно изменить. Не факт, что получится, но попытка будет засчитана.
Вот у меня и была такая попытка, только я снова ничего не изменил, признался Смирнов.
Значит надо еще ждать автобус, и снова пробовать, пожал плечами старик. Мы все тут ждем. И ты садись, у каждого есть несколько попыток. Смирнов осмотрелся. Вокруг него бесконечной вереницей стоял жители Города. Многие из них были давно мертвы, и уже далеко не по первому разу, но все равно стояли и ждали своей попытки.
Каждый из них хотел попасть в жёлтый автобус с черной стрелой, где внутри сидит кондуктор-контролер с знакомым лицом. И сойти на той остановке маршрута, где можно переиграть еще судьбу. Изменить, поменять, отложить на потом, в конце концов.
Смирнов занял очередь, нащупывая в кармане знакомую конфету. Ничего, подождем. В этот раз все точно будет по-другому…
#фантастика #арилин #фантастика в рассказах #читать фантастику #фантастика читать онлайн #яндекс дзен #читать рассказы #фантастика яндекс дзен читать
