Давно говорю: могу разобрать любой сорокинский опус на запчасти и сказать, где и сколько раз использовалась каждая. В De feminis автор вновь сам с собой впополаме: щи из голубого сала, съеденные детьми Розенталя на пиру в день опричника.
(В. Сорокин De feminis; М., Corpus, 2022)
Начинаем белое толковище: новый сборник малой прозы Сорокина… Стоп. А есть ли у Сорокина крупные формы?
Так сразу и не вспомнишь. «Норма», «Сахарный Кремль» и «Теллурия» – сборники рассказов, что вяло прикидываются романами. «Голубое сало» и «Манарага» – такие же сборники, но даже не рассказов – стилизаций. «День опричника» и «Доктор Гарин» вроде бы выглядят цельными, однако при ближайшем рассмотрении фабула в обоих случаях дробится на микросюжеты. Сплошь и рядом гнилое бридо.
Пытался Владимир Георгиевич быть монументалистом, да неизменно получалось теплое и трудное, пропитанное грустным жиром временного: примером тому провальная ледовая трилогия. Что, в общем-то, закономерно. Роман требует от автора собственного понимания жизни, на худой конец – собственного стиля. У В.С. все это исключено по определению: нет у него иного опыта, кроме чтения, и нет иных знаний, кроме книжных.
* * *
В заглавном рассказе De feminis девочка просит: «Научите меня правильно какать». Эпизод не имеет никакого отношения к дальнейшему и выглядит инородным, – да это лишь на первый взгляд.
Говно для Великого и Ужасного – не только физиологический, но и культурный феномен: сочинитель уже 40 лет перерабатывает продукты чужой жизнедеятельности. Ранний Сорокин азартно пародировал советскую прозу: производственную, деревенскую, любовную. Однако прав был Бахыт Кенжеев: «Магия этих цитат зависит от существования их источника, на худой конец – живой памяти о нем». Едва улеглась изжога от Кочетова и Маркова, тотальное прорубоно кончилось, и Сорокина с головой накрыло учкарное сопление. В.С. удачно рушил чужие эстетические конструкции, но когда принимался возводить свои, неизменно выходил полокурый волток. На смену пародии явилась имитация – не слишком удачная. «В лучшем случае получается глуповатое подражание», – резюмировал Марк Липовецкий.
Да и Бог с ним. Зато дешево и сердито. Чтобы написать «Принца инкогнито», Понизовскому пришлось санитаром в дурке поработать. Чтобы написать «День опричника», достаточно скомпилировать «Один день Ивана Денисовича» с ерофеевским «Попугайчиком». Очень советский человек Сорокин, живет под лозунгом Х пятилетки: больше продукции с меньшими затратами.
В De feminis прозаик снова да ладом мучмарит фонку, копируя чужие сюжетные и стилистические фишки. Вот, навскидку.
«Татарский малинник»: девочка случайно увидела сексуальную сцену. Тема в лоск замусолена, даже не знаю, на кого лучше сослаться. Ну, пусть будет «Чок-чок» Горенштейна.
«Жук»: красноармеец-штрафник по кличке Жучок изнасиловал и убил надзирательницу в концлагере. Привет Рабичеву – «Война все спишет». А заодно – Салтыкову-Щедрину: песенку про жука из «Господ Головлевых» не забыли?
«Сугроб»: американец и его русская возлюбленная после непонятного отравления превращаются в цилиндр и шар. Поклон Хармсу – «Макаров и Петерсен № 3».
«Две мамы»: из текста невесть каким ветром выдуло все прописные буквы и знаки препинания. Реверанс Каммингсу, Джойсу и прочим столпам модернизма.
Ну, вы поняли: птица-говорун отличается умом и сообразительностью. Умом и сообразительностью. Умом и…
Ладно, хватит прессовать вымя: с интертекстом и так все ясно.
* * *
Пуще того Сорокин сопливит отношения с собой, любимым. В сущности, содержание всякого его опуса можно передать двумя поэтическими цитатами. Первая – маяковская: «До тошноты одинаков». Вторая – бродская: «Видишь то, что искал, а не новые дивные дивы». Оно и впрямь так: читатель ждет уж рифмы «розы», так грех обманывать чаяния публики. Хотите про говно? – будет вам говно. Хотите про людоедство? – будет вам людоедство.
Давно говорю: могу разобрать любой сорокинский опус на запчасти и сказать, где и сколько раз использовалась каждая. В De feminis автор вновь сам с собой впополаме: щи из голубого сала, съеденные детьми Розенталя на пиру в день опричника.
«Оказавшись дома у Призмы, они занимаются любовью. Тетраэдр молод, полон энергии. Он доводит Призму до череды оргазмов, потом кончает сам и благодарно облизывает нижнюю грань Призмы», – добро пожаловать на очередной просмотр «69 серии».
«Был подан суп из щек, губ и языка Валерии, а под него – белое вино из долины Роны. Президент неторопливо ел суп, запивая вином и поглядывая на подсвеченные деревья. После супа подали стейк из печени Валерии с яблочным пюре и свекольным хреном», – та-ак, «Настя» в гости пожаловала.
«Чтобы в кабинете завуча накопление корневых минеральных веществ мясомолочных запасных ног директора знало подвиги восьмого “Б” если внимательные пробирки будут наполнены проросшими семенами магния и натрия а те в свою очередь принесут удобрительное освобождение квадратным сельскохозяйственным растениям», – во, и «Фиолетовые лебеди» прилетели. Весь синклит-с!
А есть еще два изнасилования, знакомые по «Дню опричника», две лесбийские сцены – точь-в-точь из «Тридцатой любви», поклонение Масляной Дубине родом из «Заноса», безразмерный диалог из «Очереди» и дистопия вполне теллурийского свойства… Про говно говорить не приходится, ибо лейтмотив и метасюжет. Константа, одним словом.
Героиня «Татарского малинника», художница, всю жизнь воспроизводит увиденную в детстве сексуальную сцену. Ну о-очень убедительный автопортрет, рипс лаовай.
* * *
Однако дежурный криптоклейд за 40 лет непрерывной эксплутации поизносился. Это раньше читатель с изменившимся лицом бежал к пруду, но после тега ега могол и даже рад был нюхнуть у мамочки, а нынче дологоногено напа не вызывает ничего, кроме равнодушия. Но Великий и Ужасный не так прост: пыточный арсенал пополнился новыми изуверскими орудиями. Человек, всем эфирной валерьянки!
Образец для дегустации – рассказ «Золотое ХХХ»: поэтесса Виктория взялась сочинить великий роман. Ну, и сочинила: переписала толстовскую «Войну и мир», заменив все авторские эпитеты одним – «чудовищный»:
«Так говорила в чудовищном июле 1805 года известная Анна Павловна Шерер, чудовищная фрейлина и приближенная чудовищной императрицы Марии Федоровны, встречая важного и чудовищно чиновного князя Василия, первого приехавшего на ее чудовищный вечер».
Одной цитаты достаточно, чтобы уразуметь авторский замысел. Ан нет, не на того напали. В чудовищно затянутом рассказе 12 047 чудовищных слов, и 3 537 из них приходится на чудовищные выдержки из «Чудовищной войны и чудовищного мира». Мне чудовищно хочется посмотреть на того чудовищного читателя, который одолеет эту чудовищную хрень от чудовищного начала до чудовищного конца.
* * *
Перетрем de feminis. За баб, то есть. Как-никак магистральная тема сборника.
Вот тут, сдается мне, Сорокин откусил больше, чем мог проглотить. Ну, какой из него, на фиг, исследователь женской души? – не Хорни, чай, и не Холлингворт.
А по большому счету и психолог из него никакой: ни одного полноценного характера. Вместо них – либо литературные конструкты, либо откровенные функции. Переведем тему в гендерную плоскость. Скажем, эстетка и диссидентка Марина из первой категории: на старте была по самое не хочу нашпигована самиздатом, а на финише бесследно растворялась в штампах из советских передовиц. Государыня Татьяна Алексеевна и дочь ее Танюша – из второй, и миссия у них не в пример скромнее: доказать, что все бабы – <censored> и сгинуть в нетях повествования.
В De feminis та же осаленная привада.
Поэтесса Виктория из «Золотого ХХХ» добрую половину текста цитирует лирику Серебряного века, чтобы во второй половине переключиться на Толстого. И да, великая проза доступна лишь мужчинам: пришлось зашить себе <censored> тремя крестообразными стежками золотой нити.
У озабоченной Aufseherin Ирмы из «Жука» задача много проще: ублажить штрафника Витьку и быть убитой. Равно и у двух безымянных подружек из «Странной истории»: трепаться до полного читательского посинения.
В общем, не верьте заголовку: книга не про женщин, а про творческую методу В.С., где главное теплое – интертекст и авторские игры с языком, а все остальное – голопузырь, рипс нимада.
* * *
Великий и Ужасный хошь и речист, а молвью нечист, в требуху не войдет, салом не взойдет, к душе не приложится, силой не умножится, а бзделовато повянет да мимо жопы канет.
Владимир Георгиевич не был бы сам собой, кабы не ухитрился маннованно накосячить – даже на ограниченном пространстве рассказа. Нет, тригонометрически-сексуальные забавы Призмы с Тетраэдром совершенно безупречны, ибо целиком лежат в плоскости вымысла. Но любой шаг в сторону реальности смерти подобен.
Особенно это заметно по «Жуку»: исторический материал требует спайперской точности. Которой Сорокин никогда не отличался.
«В лагере платили неплохо: 102 марки. Почти как на консервном заводе». Хм. Не знаю, откуда взялась эта цифра. Денежное довольствие надзирательниц из SS-Gefolge состояло из оклада в 105 RM и доплаты за переработку в 35 RM. Насчет «почти как на заводе» тоже сомневаюсь: средняя зарплата в Рейхе, в зависимости от отрасли, в годы войны составляла от 168 до 190 RM. Подробности у Штайнера и Хахтмана.
Когда речь заходит о штрафниках РККА, начинается сущий театр абсурда: «Год на фронте шел за год в лагере». Опять придется историков цитировать, на сей раз – нашего Юрия Рубцова: «Командир согласно положению определял срок: приговор до 5 лет – 1 месяц штрафной, до 7 лет – 2 месяца, до 10 лет – 3 месяца». А потом контингент тихо-мирно отправляли из штрафбата в линейные части.
Впрочем, я многого хочу. И на том спасибо автору, что не настрогал тесовых дубин, как в «Дне опричника», да не наплодил чубарых, то есть пестрых мужиков, как в «Теллурии».
Сборник украшен алмазной россыпью школярских грамматических и стилистических ошибок. «Трое медсестер», «двое женщин» – пора бы к 67 годам выучить, что собирательные числительные «двое», «трое» и проч. употребляются лишь с существительными мужского рода. Любимая из стилистических погрешностей – плеоназмы: «произносит своим спокойным, уверенным голосом», «все ответно стукнули своими кулаками по столу». Не надоели еще неуместные кальки с английского: get your hands, close your eyes? Опять логостимулятор заклинило?
* * *
Напоследок – два вопроса.
Первый – второстепенный: в какой литературной разрухе мы живем, если респектабельный «АСТ» печатает все это семитысячным тиражом?
Второй – главный: ну, и где торжественное пропихо?
Александр Кузьменков для портала Alterlit.ru
#alterlit #новые_критики #кузьменков #сорокин #de_feminis #аст #corpus