У Филюшкина вычитал следующее:
"Ливонские послы на переговорах 1554 г. пытались дезавуировать требование платежа дани, но русские дипломаты, Алексей Адашев и Иван Висковатый объяснили, что в случае отказа царь «сам пойдет за данью», то есть начнет войну. Делать было нечего, и обязательство выплаты всех сумм до 1557 г. было включено в новгородско-ливонский договор (до этого с 1463 г. оно фигурировало только в псковско-дерптских договорах).
И вот здесь начинается интрига. Почему Ливония, взяв на себя обязательство в течение трех лет собрать и выплатить дань России, отнеслась к этому требованию столь беспечно? В роковом 1557 г. дань не была собрана. Ответ, видимо, содержится в том, что, как доказал Э. Тиберг, Россия и Ливония по-разному понимали (или делали вид, что понимают) заключенные соглашения. Как показали Э. Тиберг и В. Е. Попов, имело место некое лингвистическое недоразумение, допущенное случайно или сознательно. Переводы текстов договоров были выполнены разными переводчиками: псковско-дерптский — Гансом Фогтом, новгородский — Мельхиором Гротхузеном. Оба они перевели русское выражение «сыскати дань» (то есть «востребовать ее сбор, выплату») как: «исследовать вопрос о дани»: «denselbigen Zinss undersuchunge thun» и «den Tinss undersocken» соответственно.
Теперь игра слов в новгородском договоре меняла его смысл до неузнаваемости. Согласно немецкому тексту, предполагалось, что дерптский епископ исследует поднятый русскими вопрос о дани и в третий год перемирия отошлет результаты своего расследования в Москву. Если же он этого не сделает, то следствие должна будет провести вся Ливония. А в русском тексте договора стояло, что ливонцы обязуются собрать и через три года выплатить дань, а в случае неисполнения этого условия русский царь сам пойдет собирать дань! Откровенная угроза объявления войны превратились под пером переводчика Мельхиора в миролюбивое пожелание царя самому принять участие в разысканиях через своих послов («sine sacke suluest undersocken mith beschickinge syner baden»)."
Вы думаете, проблема в том, что Ганс Фогт или Мельхиор Гротхузен плохо знали русский? Как бы не так! Более того, по ходу ведшие переговоры Адашев и Висковатый тоже знали, что на немецкий переведено не совсем так, как надо бы, но их это положение дел устраивало.
И проблема тут не в византийской хитрости русских или глуповатости немцев, а в том, что мы все так знаем по сказкам.
Собственно для Фогта и Гротхузена перевести правильно договор на немецкий было сродни признать, что переговоры с русскими провалены. Ну а далее, по возвращении в Ливонию - строго по Филатову: "Хороша ль, плоха ли весть - докладай мне все как есть. Лучше горькая, но - правда, чем приятная, но - лесть. Только если эта весть снова будет не бог весть - ты за евдакую правду лет на десять можешь сесть". То есть ответить за срыв переговоров послы могли головой.
То же самое и у русских, ибо Иван Васильевич зе Террибль "шутить не любит, враз башку отрубит".
Вот и получился разговор глухого с немым. Русский царь требовал юрьевской дани, иначе угрожал послать армию, выбить долги. Ливонцы же получили известие о том, что русские хотят разобраться в вопросах юрьевской дани, и если Ливония это за 3 года не сделает, русские сами поднимут свои документы.
Не знаю, узнал ли об этом Иван свет-Васильевич когда-либо, но если бы узнал - сделал бы двойной фейспалм наверное и пробормотал ныне уже вечное, лавровское: "Дебилы, б..ть".
Нелегко быть королем в то время, правда? Тут, блин, мысль свою донести до соседа не можешь, помощники интерпретируют так, что родная мама не узнает.
