Тревожная фортепианная музыка. Рельсы, убегающие под вагоны, мелькающие шпалы сменяются лихорадочно стучащим телеграфным ключом и надписью, белые буквы на чёрном фоне: «Задержать! Задержать! Задержать!» Снова рельсы, клубы пара и дыма, сквозь которые пролетает поезд - и новая надпись: «Но разве можно задержать революцию?»
Новый план: внутренности роскошного купейного вагона, путешественницы европейского облика в чепцах и диковатого вида ночных рубашках с кружевами заламывают руки, и их крики иллюстрируются мелькающими на экране надписями: «Как они смеют?» и «Что с нами будет?» Потом – коридор в вагоне, замершие в нерешительности китайские солдаты в фуражках, с винтовками в руках – изгиб штыков вызывает в памяти полузнакомое название «Арисака». Напротив солдат - толпа суровых, одетых в рабочие блузы и ватные фуфайки людей, вооружённых винтовками и револьверами. Тот, что впереди что-то каркает, взмахивая рукой, и солдаты, испуганно переглядываясь, складывают оружие на пол.
Опять клубы дыма с проносящимися чёрными вагонами, плоские тарелки буферов, какие-то цепи и тормозные шланги. И снова внутренности вагона - но на этот раз, похоже, вагона-ресторана. Роскошный интерьер разгромлен, столы, стулья, барная стойка навалена баррикадой, и из-за неё мерзкого вида типы с косыми чёлками и маленькими усиками на одутловатых европейских лицах, хищно щурясь, палят из браунингов. И снова – вагоны, вагоны, чёрный силуэт железнодорожника с флажками. Широкоскулая физиономия искажена криком: «Остановить! Уничтожить!» И снова белое по чёрному: «…но разве можно уничтожить революцию?»
Железнодорожная стрелка с фонарём на рычаге, возле неё размахивают руками китайцы – один в форменной фуражке и френче, другой – в спецовке с чёрным от угольной пыли лицом.
«Там бандиты, убийцы!»
«Нет!..»
Китаец в фуражке перекидывает стрелку, собеседник вцепляется ему в горло. А мимо несутся вагоны, и из распахнутых дверей сыплются под откос, теряя свои браунинги, европейцы с характерными чёлками и усиками. Колёса, колёса, стучащие на рельсовых стыках, потом сразу – мужественное лицо китайского рабочего, размахивающего над головой флажком: «Путь свободен… Вперёд, товарищи!..» И снова пролетающие вагоны, и солнце, белый на дымном фоне диск…
Чёрный экран, надпись «Конец», музыка обрывается торжествующим победным аккордом – завклубом со смешной фамилией Тяпко (тот самый, что вчера руководил репетицией) отлично справился с обязанностями тапёра. Демонстрация новой кинокартины «Голубой экспресс» закончена.
- Я-то думала, фильм будет звуковой… - Голос Маруси полон разочарования. – А он вовсе даже немой, старьё…
- Как ты можешь так говорить? – возмутилась Оля. – Фильм только в этом году снят, Карась говорил – режиссёр какой-то знаменитый, из Москвы…
- Илья Тауберг. – подсказываю. «Голубого экспресса» я в той, прошлой жизни не видел, но имя режиссёра, снявшего трилогию о Максиме» и «Новый Вавилон», конечно, помнил.
- Да ну… - Маруся наморщила носик. - Я вот слышала, что в Харькове фильмы показывают, заграничные - так там актёры прямо на экране говорят!
- Зато как интересно! – оборвала подруг Татьяна. – Поезд задерживают из-за какого-то англичанина, который едет договариваться с угнетателями китайского народа против восставших рабочих. Но не тут-то было: запертые в тюремном вагоне арестованные революционные бойцы поднимают бунт, освобождаются, завладевают оружием тюремщиков – и вместе с пассажирами третьего класса, такими же, как они, рабочими и крестьянами, захватывают экспресс! Англичанин и его приспешники сопротивляются, но ничего не могут сделать – и поезд летит вперёд, к победе революции! Вот бы и мне туда, помогать китайским товарищам бороться с угнетателями! Уж я бы…
Я отворачиваюсь, пряча усмешку. Показать истинные чувства, которые вызвал у меня шедевр Тауберга, и, главное, реакция на него моей спутницы, нельзя ни в коем случае. Не поймёт меня комсомолка Таня. И остальные не поймут.
Коммунары уже вставали и, шумно переговариваясь, тянулись к выходу. Я поймал на себе недовольный взгляд Олейника – он, как положено комотряда, сидел с коллективом. А я вот оторвался, несмотря на разумный совет, полученный от завкоммуны, товарища Погожаева – да и просто вопреки здравому смыслу, настойчиво твердившему, что давно пора налаживать отношения с товарищами по отряду. Но – прекрасные глаза комсомолки Тани и весёлый щебет её подруг, которых я встретил у входа в зал, уверенно одержали верх – и в итоге фильму мы смотрели вчетвером. А теперь вот приходится ловить на себе недовольные, а то и откровенно завистливые взгляды.
А, пропадай моя голова! Как-нибудь разберусь и с этой напастью. Вряд ли проявленный сегодня индивидуализм и нетоварищеское отношение к культмассовым мероприятиям грозят мне «тёмной» в спальне, после отбоя - а всё прочее я как-нибудь переживу.
Раз уж напросился на прогулку с девушками, то развлекай их, как можешь - эту простую истину подсказывал мне весь мой жизненный опыт. Даже если одна из них правоверная комсомолка, а другая по уши влюблена в местного кустаря-одиночку с кинокамерой. Я и старался вовсю: начал с обсуждения просмотренного фильма, прошёлся по недавним событиям китайской истории, припомнил войну с Японией (не ту, которая должна разразиться через восемь лет, а другую, с маньчжурской империей Цин, девяносто четвёртого-девяносто пятого годов прошлого, девятнадцатого века. Потом заговорил о восстании ихэтуаней, именуемом здесь боксёрским – после чего плавно перешёл к монастырю Шаолинь. Замысел тут был достаточно коварный: мало поразить спутниц своей политграмотностью и эрудицией, надо ещё и заинтересовать их легендами о таинственных китайских мастерах, чьё искусство позволяет (при некотором усердии, разумеется) достичь духовного и телесного совершенства. И не прогадал: девушки немедленно загорелись, заахали – «ой, хорошо бы и нам попробовать!..» - чего мне, собственно, и требовалось. В своё время я немного занимался ушу (в сугубо оздоровительные целях, не подумайте чего лишнего!), и предложил при случае продемонстрировать кое-что на практике. И, конечно, на волю случая мы полагаться не стали – назначили встречу на завтра, на стадионе, после обеда, когда народу будет поменьше и наши упражнения не привлекут ненужного внимания.
Та часть меня, которая управлялась юношескими гормонами, возликовала, представив в красках, как будет показывать симпатичной Тане базовые движения и связки, поддерживая ладонями её стройные ножки и талию. Другая, пятидесятивосьмилетняя, брюзжала что-то на тему нездоровой тяги к малолеткам и вообще, пустой траты времени - но тёплый майский вечер, прелесть романтической прогулки в сочетании с упомянутыми уже гормонами не оставляли голосу разума ни малейшего шанса быть услышанным. Позади и немного левее производственных зданий виднелось ещё одно, приземистое, широкое, обнесённое высоким глухим забором. Из-за этого забора я его и заметил – по его верху с интервалом в десяток метров висели фонари, а поверх них тянулись в электрическом свете горизонтальные нитки.
Я чуть не споткнулся. Колючая проволока? Ну да, она самая и есть, и как бы не под током – на изогнутых кронштейнах угадываются белые грибки изоляторов. Вот уж чего не ожидал здесь увидеть!
Может, склад готовой продукции? Олейник, рассказывая вчера о производстве, рассказывал что-то о продукции, которую коммуна выпускала для Красной Армии. Но нет, вздор – что могут такого доверить изготавливать подросткам, что стоило бы хранить с такими строгостями? Это же не война, когда двенадцатилетние точили на станках корпуса для снарядов и собирали пистолеты-пулемёты?
Нет, тут что-то другое, неожиданное…
Вдали, со стороны главного корпуса, пропела серебряным переливом труба.
- Пора. – сказала Оля. – Погуляли, и довольно. Пошли назад?
Я уже успел выучить, что вечером подавались два сигнала – один предварительный, за полчаса до отбоя, по которому следовало заканчивать текущие дела и торопиться в умывальню. И основной, ко сну, в двадцать два ноль-ноль, по которому следовало погасить свет в спальнях и прекратить любой шум. К услугам же тех, кому не спалось, был так называемый «вечерний клуб» - большая комната в конце левого коридора второго этажа с тянущимися вдоль стен мягкими диванчиками, - как раз по соседству с кабинетом завколонии. В «Вечернем клубе» можно было поиграть, сгонять партию в шахматы, просто посидеть и побеседовать – не производя, разумеется, при этом шума. Засиживаться здесь дозволялось до полуночи, после чего следовало отправляться по спальням.
Мы послушно повернули и направились по дорожке назад. Разговор как-то сам собой иссяк; мои спутницы шли молча, и я, от нечего делать стал озираться по сторонам. Вот уходит вправо широкая дорожка, ведущая к «заводу» - там темно, лишь мелькают кое-где редкие огоньки, да светится лампочка в будке сторожа. А это что такое?
Что ж, если у тебя появились вопросы – почему бы не задать их, благо есть кому?
Что это у вас там? - шепнул я Тане, указывая на таинственную постройку. – Какой-нибудь склад?
- Лабораторный корпус. – отозвалась она. - Особый. Мы туда не ходим. И вообще, пошли скорее, время же!..
Мне показалось, или лицо новой знакомой сразу сделалось напряжённым? Нет, не показалось – Тане явно не хотелось развивать тему «особого» лабораторного корпуса.
…всё чудесатее и чудесатее, как говорила девочка Алиса. Понять бы ещё, где тут начинается Зазеркалье?
Впрочем, я, уже в нём – с косточками, с усами, с какашками, как, помнится, говаривал Змей Горыныч из читаной давным-давно сказочки[1]…
***
- Ты с Танькой, что ли, гулял после кино? – спросил Копытин. Я ополоснул лицо ледяной водой – излишества вроде горячего водоснабжения до коммуны ещё не добрались, - и фыркнул.
- Это которая? Их трое было, как которую звали – не помню. Мы насчёт кино говорили, обсуждали. Как тебе, катати?...
- Беленькая такая, из восьмого отряда. – пояснил собеседник, проигнорировав ми культурные запросы. В глазах его мелькнуло нечто, похожее на зависть. Как же, новичок – и уже гуляет в обществе сразу трёх общепризнанных красавиц!
Я сделал вид, что ничего не заметил. Примитивная уловка – вернуться в спальню за несколько минут до сигнала ко сну, и тут же торопливо скрыться в умывальне – вроде бы сработала, но не до конца. Копытин, терзаемый любопытством, увязался за мной следом - и вот, учинил, пользуясь отсутствием других коммунаров, форменный допрос. И неймётся же некоторым…
– Ты имей в виду, по ней Гаманюк сохнет, из первого отряда. Обещал – если кого с Танькой увидит, голову оторвёт!
Гаманюка я помнил – здоровенный тип лет семнадцати, с тяжёлой физиономией, не отягощённой интеллектом и руками, способными дать пару очков вперёд совковой лопате. Сегодня он был дежурным командиром и принимал отрядную поверку.
…Вот, только шекспировских страстей мне тут не хватало…
- А она что?
- Танька-то? – Копытин ухмыльнулся. - А ничего. Не обращает внимания, а когда её спрашивают про ??? – только смеётся. Она после школы собирается на рабфак, говорит: некогда глупостями заниматься, надо готовиться.
…готовиться, значит? Что-то я не заметил в новой знакомой особого усердия к учёбе. Хотя – должен же человек иногда отдыхать?..
А Гоменюк, пожалуй, может стать проблемой. Здоровенный недалёкий тип – такие в припадке ревности способны наломать дров. Но, если подумать – куда ему против циничного гостя из двадцать первого века, повидавшего за свои неполных шесть десятков не такие коллизии? Как пел не родившийся ещё здесь Высоцкий – как «школьнику драться с отборной шпаной…»
Однако, бланш под глазом (так здесь, кажется, называют фигнгалы?) мне ну совершенно ни к чему. А значит – надо держать ухо востро. Таня, конечно, очень милая девушка, но сейчас есть вещи и поважнее.
Сигнал «Ко сну!» пробился через выложенные кафелем стены умывальни и через журчание льющейся из края воды. Ну, наконец-то: теперь можно сослаться на усталость и залечь на кровать. Накрыться с головой тощим ватным одеялом и, не торопясь, вспомнить все события прошедшего дня.
А вспомнить, честное слово, есть чего… как и что обдумать.
[1] Повесть В. Шукшина «До третьих петухов»