Рассказы родителей военнослужащих, пропавших без вести в Афганистане
Я сибирячка, родилась в 1935 году в Алтайском крае, в селе Некрасово, Славгородского района, сейчас это село Гальбштадт. Сначала жила в деревне, потом – в Новосибирске, а после учебы в строительном институте мы с мужем уехали по распределению на стройки Сибири. За плечами – Красноярская и Усть-Илимская ГЭС, Усть-Илимский лесопромышленный комплекс. С нами ездили наши дети, естественно. Женя закончил школу в Усть-Илимске, поехал учиться в Новосибирск, поступил в Автотранспортный техникум. Это была его голубая мечта – работать во всесоюзной фирме «Совтрансавто». Первый курс он закончил, приехал и говорит, что принесли повестку из военкомата. Был 80-й год и шел так называемый «Ленинский призыв». В октябре призвали, и уехал он в Узбекистан, в город Чирчик.
Прошел подготовку и служил нормально. Письма приходили, все нормально, дедовщины нет, с парашютом прыгают. Мы радовались, посылки посылали. Вдруг раз возвращается посылка, ничего не можем понять. Связи нет, позвонить некуда. Только позже мы узнали, что он оказался в Афганистане. Как потом сказали ребята, все написали заявления и пошли добровольцами. Прибыли в провинцию Джаузджан 3 ноября, а 7-го был уже первый бой. В бою машина связи была подбита, Женя выпрыгнул и вел бой. Все вырвались, а он остался.
7 ноября 1981 г. в бою у н. п. Джиза провинции Джаузджан пропал без вести. "Поступила информация, что пропал губернатор провинции, и просьба от местных властей помочь в его поиске. (вспоминает Игорь Юрьевич Стодеревский) Одна рота во главе с моим заместителем старшим лейтенантом В.Н. Посоховым убыла на поиски. Нашли его в кишлаке Менгаджик, сидел в осаде. Царандоевцы (народная милиция Афганистана) бросили его и на двух БРДМах сбежали к нашей границе. Рота уничтожила 15 басмачей. Именно так, мы называли противника, или по другому - душманами. Но не духами и тем более не моджахедами. Ещё пятерых взяли в плен. Было захвачено оружие и восемь кавалерийских лошадей под седлом. Операция прошла удачно. Но ночью когда рота возвращалась в лагерь, попали в засаду. Нападение отбили и прорвались, когда пересчитали солдат, не оказалось рядового Горбунова. Вернулись на место боя, прочесали всю местность, но солдата так и не нашли. В тот же день, когда пропал Горбунов, охранением был задержан всадник. Как оказалось он сам, добровольно, ехал к нам сдаваться. Это был заместитель главаря одной из банд. Главарь изнасиловал его сестру, а он, убив его, явился к нам. С собой имел два автомата Калашникова, как он говорил один его, другой главаря. Мы передали его в ХАД. На следующий день после пропажи Горбунова, одна рота ушла на его поиски. Прочесали два кишлака. Убили пятерых басмачей и двоих взяли в плен. Один из них показал, что Горбунова взяли живым и увезли в кишлак Абоз. Пригнали пять лошадей под седлом. 9 ноября в 4.00 две усиленные роты убыли на прочёсывание кишлака Абоз. У них имелись наводчики из местных жителей. В 9.00 на 2-х МИ-8 сам вылетел к кишлаку Абоз и с восемнадцатью солдатами десантировался на северной окраине, с юга подходили наши роты. Вертушки остались в воздухе для поддержки огнём. Но, к сожалению, прочёсывание результатов не дало. В течение месяца как этого и требовал приказ, основные свои усилия мы сосредоточили на поиске Горбунова. Но, к сожалению, ни наши операции по прочёсыванию кишлаков ни агентурная работа результатов не дали. Мы постоянно получали информацию от местного ХАДа, что советского солдата видели то в одном месте, то в другом. Но при проверке всё это оказывалось липой. Я даже поставил задачу местным властям, чтобы они попытались выйти на душманов и передали им, что готов обговорить вопрос обмена. Но, к сожалению, Женю мы так и не нашли. Было тяжело об этом писать родителям. На погибших писать, тоже конечно очень тяжело эмоционально. Всё это трагедии каждой отдельно взятой семьи. В случае с Горбуновым тяжелей вдвойне. Нам постоянно шли письма не только от родителей и родственников солдата, но и от его друзей и школьных учителей. Женина судьба волновала всех, все требовали и упрекали. Я на них не обижался. Понимал, что они там, в Союзе, плохо представляют себе, что здесь в Афгане творится. Ведь в газетах тогда писали, что мы здесь ведём учебные бои и иногда доставляем хлеб в горные кишлаки. Всей перепиской занимался замполит. Длилась она около года. Затем пришло письмо от сестры Жени, где она очень жёстко высказала всё, что думала обо мне. Наверно в чём-то она и была права. Упрекнула меня в том, что если бы такое случилось с моим братом, то я бы поиски не прекратил. Дело в том, что это уже была осень 1982 года, отряд был передислоцирован в другую провинцию, и по Горбунову мы уже ничего не могли предпринимать. Я ответил ей, что мой брат находится здесь рядом со мной, и неизвестно, выйдем ли мы отсюда живыми. Больше письма не приходили".
Потом вели поиски, мне говорили, что местный мальчишка видел, как отставший русский стрелял, а потом перестал. Его подобрали, кинули в машину и увезли. Разные версии позже всплывали. Говорили, что переправили в Пакистан; по словам других, он в тюрьме в Иране был, еще что-то, но следов нет, следов просто-напросто нет. Но это мы узнали уже позже. А сразу начали искать. Военком устьилимский ничего сказать не мог. Поехала в Москву, пошла в приемную Министерства обороны, выдержала страшную пытку. Принимал генерал, фамилию не помню. Он с обеда пришел довольный такой, а мне плохо. Он пошел, из графина воду наливает. Я думала, мне, а он сам выпил. Разговор со мной был грубый. Он спросил: «А Вы что, не знаете, что в Афганистане идет война? Там есть потери, есть пропавшие без вести. Вот и Ваш сын пропал». Я спросила, кто его ищет. «Никто не ищет и искать не будет, сам объявится», – таков был ответ. Только через полгода, в апреле 1982 года нам переслали извещение из Новосибирска, в котором даже не было написано, что он пропал в Афганистане. Я пришла к военкому, говорю, почему Вы не написали, что это в Афганистане? Он прямо заявил, что ему запрещено это делать и если он укажет Афганистан, то лишится должности. Начали искать какие-то пути и вышли на корреспондента «Комсомолки» Инну Руденко. Благодаря этой женщине, благодаря ее публикациям мне удалось связаться с другими родителями и с теми, кто вел поиски. Так познакомилась с Валерием Аблазовым с Украины, нашла Аду Александровну Семёнову, Нину Пантелеевну Панасенко из Ульяновска. Мы подкопили деньги и начали с мужем свои поездки в Душанбе, Чирчик, Фрунзе. Было однажды письмо племяннице от парня из части, где служил Женя. Он написал, что сын попал в плен. Потом, когда в 82-м году эти ребята вернулись домой, мой муж нашел этого парня. Тот подтвердил свои слова, но для него было шоком то, что, оказывается, он разгласил тайну. Во время поисков разное бывало. В Ташкенте на базаре место было, где ребята из госпиталя собирались. И вот однажды мой муж задержался там с каким-то парнем, разговорились, а тот и говорит: я завтра в Афган ухожу, я из госпиталя и Вашего сына знаю. Он в Душанбе живет с моей сестрой, у него оторвана нога, он заикается, он домой не поедет. А потом этот парень удрал.
В 85-м году пришел новый военком в Усть-Илимск, принес нам другое извещение, где написано четко, что сын пропал в Афганистане, то есть уже разрешили открытым текстом писать о событиях. И вручили мужу 500 рублей. Вот все, что мы тогда получили. Но долго мы еще порывались ездить по ребятам, долго… Когда в 82-м году Женин призыв пошел на дембель, я на «Трех вокзалах» в Москве почти жила и оттуда не уходила, не уходила… Как-то смотрю: два мальчишки стоят, форма такая разукрашенная, дембеля. Подбегаю, спрашиваю: ребята, вы из 35651? – Да, а Вы откуда знаете? Один – Сергей из Новомосковска, второй – из Павловска Горьковской области. Говорю: когда поезд? – Вечером. Поехали к нам, накормили их с дочкой, и один достает из чемоданчика платочек афганский синенький, маме вез, а отдал мне. У меня долго это сумасшествие было, все время порывалась бежать, встречать на вокзалах, вдруг кто-то что-нибудь скажет. Потом с Комитетом «Надежда» стали ездить в 88-м году. Мне мой начальник – управляющий трестом оформлял командировки, потому что денег не было. Мы же чудом только не продали квартиру, все остальное продали, одержимы были. Господи, Боже мой! Я бы не только в Афганистан или Пакистан, я не знаю, наверное, к черту на рога поехала бы, чтобы что-то узнать!
Вот в это время встретила Эмилию Георгиевну Крылову, Аду Александровну Семёнову, Амелина Алексея Тимофеевича. Вместе с нами были Проханов Александр Андреевич, Андронов Иона Ионович и сценарист Владимир Владимирович, по-моему, Акимов. Вот такой группой мы поехали в первый раз в Пакистан. Знаете, это чтото было вообще выше наших сил. Мы почему-то думали, что сейчас весь мир кинется нам помогать, весь мир. Была пресс-конференция громадная, народу была тьма, откуда слова брались, откуда силы брались, я не знаю. Но в ответ жесткие были требования по разминированию территорий, по обмену всех на всех, по возмещению ущерба. Мы сказали: мы матери, мы не политики, мы не начинали войну, ваши матери так же платят, как мы, так помогите найти ребят, помогите! Во время поездки в Пакистан мы встретились с Гульбеддином Хекматьяром. Мы втроем к нему обратились, чтобы хотя бы дал ответ по нашим сыновьям, передали ему все данные. Потом была еще встреча, и он нам ничего не сказал по существу. Говорил, что сейчас зима, перевалы закрыты, что он не частное лицо, а лидер партии и его не поймут однопартийцы, если он будет помогать советским. Он все мог сделать, но не сделал ничего. В одной из газет потом было написано, что уставшим матерям Гульбеддин налил воды. А на самом деле он устроил нам пытку. Он собрал очень много калек, битых, ломаных, безногих, безруких, и нас провели через эту толпу. Кто-то костыль тянет к нам, кто-то рот беззубый разевает, крик и шум. Это было кошмарно. Это была демонстрация для нас, чтобы мы видели, что наши сыновья наделали, а мы сейчас просим о милости. Надо быть очень жестоким человеком, чтобы придумать такое.
Когда в Пакистане мы поехали из Пешавара в лагерь беженцев, на нашем пути взорвали бомбу; когда мы в лагерь приехали, там детей научили скандировать: «Убить русских матерей, убить русских матерей!» Нам там никто не был рад. После Пакистана поехали в Кабул договариваться об освобождении из тюрем для обмена. Побывали в тюрьме Пули-Чархи под Кабулом. Там было очень много пленных. И каждый плакал, каждый хотел домой, то есть судьба одинаковая. Вроде бы получили согласие Наджибуллы на обмен. Но вы знаете, это решалось все на уровне народной дипломатии. Когда мы поехали в Пакистан второй раз, мы уже предполагали, что нам отдадут кого-то. Очень большое участие приняла премьер-министр Беназир Бхутто. У нее брат пропал без вести во время стычек с Индией. Она нас принимала и за этих мальчишек, за Андрея Лопуха и Валеру Прокопчука свои деньги заплатила, по 400 000 рупий. Когда нам их передавали, мы там чуть не падали все. Это какой-то был сумасшедший дом. Валера Прокопчук не мог вставать на полную ступню, ему палками пятки отбили. А мы все по сторонам смотрели: вдруг где-нибудь мой? Мы узнали, как попал в плен Андрей Лопух. Он был в танковой части, с его танка украли тент. А ему командир говорит: иди в соседнюю часть, укради и принеси, чтоб было на месте. Он и пошел. видел ручеек, а за ручейком – арбузы, да такие хорошие. Я, говорит, только перешагнул, а мне по башке дали и все. Вот так. А у Валеры Прокопчука просто куриная слепота. Он в сумерках толком не видит ничего. Его так и захватили. Он рассказывал, что когда его привели в Пакистан, подвели к какому-то зданию, на стене которого была корова нарисована. Он решил, что будет ухаживать за коровами, а оказалось, это просто камуфляж, это была тюрьма. Его посадили в бетонную яму, только подстилка и Коран и больше ничего, абсолютно ничего. Вместе привезли и афганских солдат. Валера на прогулке нашел длинный гвоздь и потихоньку из него, сидя в этом мешке, делал заточку. Он рассчитал, что с прогулки вроде бы бежать можно было. Но взял и рассказал афганцам-пленным, а они его предали. Его после этого били палками по сухожилиям выше пяток. Он не то что бежать, ходить толком не мог. Когда его вывели к нам, он на цыпочках шел еле-еле. Да, я еще про Валеру Прокопчука не рассказала до конца. Когда его избили и когда он не выходил, охранник однажды ему дал двухкассетник и он слушал Москву, трансляцию второго II Съезда народных депутатов и оценку Афганской войне. И однажды этот охранник сказал, что его какой-то Андронов ищет. И когда его переодели и повезли, то, что он встретится с матерью, было для него как гром среди ясного неба просто-напросто. Но перед встречей ему сказали, что упаси Бог, если скажешь что-то другое, кроме того, что написали на бумажке. Тогда и родителей постреляем, и тебя вместе с ними. А за стенкой, говорит, сидел какой-то их представитель, который прекрасно знал русский язык, и наши слова все контролировал, и Андрея слова контролировал, единственное, что-то ему Проханов тихо говорил, это его право было, он возглавлял делегацию, его нельзя было трогать. Вот так. А мы к нему все-таки подошли, он когда встал, я подошла, Ада, мы его обняли, я ему белорусскую присказку рассказала: «Няхай жыве и пасецца беларуская птушка бусел» (аист). Он говорит: я с этих слов одурел и про себя подумал, хоть как домой буду добираться. Ну вот повезло им, что их выкупили, им повезло.
С Андрюшей Лопухом было по-другому, он попал в семью, где убили одного из братьев, другой брат забрал его семью к себе. Андрей был там как раб. Назад мы летели на военном самолете. Ребят переодели в нашу военную форму. Приземлились в Ташкенте, спустились по трапу, и ребята упали, землю целуют. Вдруг смотрим, нет Андрея Лопуха. Огляделись и увидели, что его отвел в сторону какой-то офицер. Мы подошли узнать, что происходит, а Андрей, заикаясь, говорит, что офицер требует сознаться в том, что он пулемет продал и убежал… Мы этому офицеру… Он от нас убегал… Их тут приняли хорошо. Министр обороны Язов принимал. Кстати, нас после каждой поездки тоже Язов принимал и самолет свой давал, деньги на поездку давал.
Конечно, мы про своих хотели узнать. Когда в Кабуле были, к нам каждый раз приходил представитель Министерства культуры от Наджибуллы. Однажды он ко мне подходит и говорит, что у него в провинции Джаузджан живет близкий родственник. И попросил данные на сына. Позже этот человек рассказал, что якобы Женя в июне 82-го года был в плену и содержался в высокогорном лагере в районе населенного пункта Турли. Я полгода после этого известия есть не могла, я даже вид жующего человека не выносила, мне было плохо. Как мы пережили, я не знаю. Муж хоть выпьет чуть-чуть и пошел дальше. Но у него развился диабет, который его буквально сжирал. Он плакал без конца. Это страшно видеть, когда мужик здоровый воет… Это ужасно было… Правильно говорят: стреляют в одного, убивают всех. Тяжело, мать похоронила, у нее могила есть, она пришла выкричалась, а у меня ничего нет. У меня даже этого нет, понимаете? Куда мы только не обращались! И ребята из техникума писали, и родственники. А потом был последний Съезд комсомола, и эти комсомольцы, которым было на все наплевать, вдруг мое письмо взяли и добились, чтобы было следствие по факту пропажи. Вдруг из Братска в Усть-Илимск приезжает дознаватель-мальчишка. Я ему все рассказывала, а он во время рассказа замечания вставляет, что вот это не надо говорить и вот это тоже, а то для командиров будут негативные последствия. Кому и куда он послал эти свои материалы, не знаю, но через какое-то время пришел ответ из военной прокуратуры. Там написано, что обстоятельства пропажи сына подтверждаются, тело после боя не обнаружено. И сказано, что Женя не совершил противоправных действий. Вот так вот это дело закончилось. Помню, у нас машинистка работала, она старше меня лет на десять. У нее пропал во время войны отец, так ее мама до последних дней говорила: «Он сейчас речку перейдет и будет дома. Речку перейдет и будет дома». А уже прошло Бог весть сколько лет. У меня каждое утро начинается с того, что в голове Женя. Ложусь спать – тоже на уме Женя. Потом я вспоминаю, что у меня умер муж, что у меня уже давно нет родителей, что у меня не все хорошо у дочери. Голова пухнет, какая-то безысходность появилась. А еще разные моменты в жизни бывают. Не помню, что мне потребовалось в соцзащите. Я ведь и ветеран труда, и жертва политических репрессий, и одинокий пенсионер. Пришла, а там сидит на приеме такая девчонка-соплюха и бормочет, что вот ходят тут разные, нахватают льгот и пользуются ими всю жизнь. Я ей сказала: «Давай поменяемся!» Та замолчала. Не каждого еще петух клюнул в известное место. И слава Богу! Я хочу сказать, что как-то муж видел сон. Женя пришел. Я, говорит, его обнимаю, он такой теплый, хороший. Я ему говорю: «Сынок, что же ты нам не писал?» А он в ответ: «Папа, я от вас отвык».
Внучки мои родились уже позже. Они знают, что был мифический дядя Женя. Это очень тяжело. В Усть-Илимске в школе есть памятная доска, на Аллее памяти возле церкви памятный камень лежит. В Новосибирске – мемориальная доска, и в Москве не забывают. Однополчане, друзья помнят, но мы же до сих пор не знаем, что с ним случилось. В какой-то момент поисков мы с другими родителями поняли, что все это – самодеятельность. Мы пошли к Руцкому – а он был уже при власти – и задали ему вопрос: почему государство этим не занимается? Мы же поняли уже, что нас используют в каких-то политических играх. У нас же нет никаких рычагов, нет никаких возможностей, кроме слез. Он ничего по сути не ответил, выставил нас, Андронову сказал, что приходили бабы и скандалили. Мы стали для них врагами. Руцкому на нас наплевать. И с тех пор общаемся только в кругу родителей и близких. Я очень надеюсь, что люди, которые сейчас занимаются поисками, чего-то добьются, туда же красных следопытов не пустят, вот эти отряды со школьниками, которые будут ходить, т.е. тут должны идти смелые люди, которые обеспечены материально, которые знают язык, которые знают, как обращаться в той среде. Я радуюсь, что хоть кого-то нашли, хоть кого-то…
Но я очень хотела бы, чтобы что-то было известно про моего сына, очень хотела бы. Столько лет прошло, но список пропавших мало изменился. Сейчас другие времена, другие проблемы. Только горе матерей, слезы матерей одинаковы – что Сирия, что Чечня, что Афганистан. Я хочу, чтобы повезло людям, которые занимаются поиском, чтобы их действия были увенчаны успехом. Я хочу, чтобы идентифицировали хотя бы останки, чтобы еще одна мать успокоилась, чтобы появилась еще одна могила. А если же это невозможно, то хотя бы было известно, где захоронены останки, чтобы мать на карте поставила крестик. Я знаю, что из попавших в плен кто-то остался в Афганистане и Пакистане.
И у меня просто крик души. Ребята, слышите, домой любыми средствами, любыми способами!!! Если кто-то из ребят меня когда-то услышит, если кто-то из журналистов расскажет, дайте знать родителям! Мы – афганские матери – уже все преклонного возраста. Дайте знать при жизни матерей, что с вами, где вы. Любыми способами дайте знать, сейчас столько возможностей. Я обращаюсь ко всем журналистам, ко всем службам. Дайте знать матерям на последних годах жизни, что с вами, где вы… Если вы живы, пожалуйста…
Все, больше ничего не могу сказать. Господи, хоть бы мне все забыть… А вы считаете, что мой сын жив?..
Видео интервью ниже: