Рассказы родителей военнослужащих, пропавших без вести в Афганистане
У меня был День рождения в этот день, а я поехал в военкомат, потому что мое отцовское чувство что-то подсказывало, тревожно мне было. Там мне сказали, что сын попал в плен, а при каких обстоятельствах, они не знают. И дали извещение, где говорилось об этом. Я спросил, почему же долго не сообщали. «Мы не хотели расстраивать», – был ответ. Посоветовали зайти к военкому, и он мне рассказал, что сын не в плен попал, а пропал без вести. Мне стало плохо, домой доставили на машине. Это страшно, когда отдаешь живого ребенка, а получаешь бумажку. Жена стала после этого болеть. Это очень тяжелая ноша. Я не желаю ее никому. Потом уже, когда дочери стали внуков нам приносить, немного полегчало. Я неоднократно ездил в военкомат и просил ответить, где же мой сын и что с ним? И только лет через 10 мне выдали бумагу, что он погиб. А до этого никто и ничего не говорил. Пока мы сами не стали ворошить. Я все сам делал, все узнавал, все добивался, мы создали Комитет для этого, чтобы вернуть сыновей. Мы поняли, если Родина ничего не делает, надо брать дело в свои руки. Со многими родителями переписывались, у меня в этой квартире, где мы сейчас находимся, был штаб, сюда приезжали со всего Советского Союза, здесь ночевали, жили. Жена всех встречала, всех привечала, всех принимала. Все родители хотели увидеть своих сыновей, все матери ждут. Пока мы живы, мы ждем… Мы куда только не обращались! И в Красный Крест ездили с Андроновым по поводу наших пленных. Они обещали помочь, но ничего не сделали. Многие нам палки в колеса вставляли. И в МИД такое отношение встречали, и в Министерстве обороны. Ничего не хотели делать. Даже на приеме у Дмитрия Тимофеевича Язова он сказал: «Алексей Тимофеевич, для чего будем ворошить? Что прошло, то прошло». Ну вот так он сказал.
Я просил Козырева в Афганистане: «Расскажи, пожалуйста, все, что известно о наших ребятах». А он говорит: «Вот, когда вы приезжаете сюда, у нас головная боль». Я говорю: «Да, у вас головная боль, а у нас ее нет? У вас головная боль от чего? От того, что мы вам даем работу? А вы не хотите работать здесь».
Но вот однажды мне позвонили и сказали, что в Доме кино Министерство обороны будет проводить встречу с родителями военнослужащих. Я стал обзванивать всех, кого знал, объяснять ситуацию. Мы пришли, сидим слушаем. Там из зала записки по разным вопросам пишут и передают. И я написал по пропавшим без вести. Встреча идет, представители Министерства выступают, ведущий записки перекладывает и убирает. Потом говорит, что вопросы закончились и встреча завершается. Тогда я встаю и говорю: «А как же вы все заканчиваете? Там еще одна бумажка должна быть, которую я писал об Афганистане, о наших детях». Вот тут у меня в горле ком образовался, и я говорить дальше просто был не в состоянии. Смог только сказать члену нашего Комитета Поплавской: «Встань и скажи». Она встала и говорит: «Там была записка от Алексея Тимофеевича. Скажите, пожалуйста, всем присутствующим, будете ли вы искать наших пропавших без вести?» Тут же ко мне подбежал полковник из сопровождавших министра и говорит: «Завтра мы Вас ждем в 10.00 в Министерстве обороны». Я позвонил Андронову, и срочно стали собирать родителей. Утром приехали туда, и Язов нас принял. Он спросил, что же мы хотим от него? Мы сказали, что хотим ехать и искать своих детей. А он в ответ: «Ну хорошо, поезжайте. Я вам дам мешок афганских денег, и езжайте». Конечно, никаких денег он нам не дал, но дал разрешение на выезд, и мы поехали в Афганистан.
Потом мы встречались с Ельциным. Он сказал: «Я никого туда не посылал. Я не знаю, езжайте, ищите». Ну а находясь в Пакистане, мы телефонограмму давали Горбачёву по поводу амнистии всех военнопленных. Мы ждали три дня, потом нам сообщили, что документ о полной амнистии подписан. Так мы добились от властей амнистии наших детей, много мы сделали для того, чтобы наши сыновья могли оказаться дома. И сейчас я вновь обращаюсь к правительству, к Путину с просьбой помочь найти наших детей, которые находятся в Афганистане и Пакистане. В 89-м году, в июле, по-моему, числа 15 июля, если мне не изменяет память, наш Комитет под руководством Ионы Ионовича Андронова был на приеме у Михаила Сергеевича Горбачёва. Он тогда дал согласие на поездку в Афганистан на поиски наших детей. С нами поехали Поплавская, Крылова, Анна Давыдовна Горбунова и представители от Министерства обороны, еще Саша Проханов и один человек из «Красной звезды». Мы направились в Афганистан, ездили по стране, были в тюрьме, но в тюрьме в этой наших ребят не было, потому что тюрьма не для наших. После этого мы неоднократно обращались и в Министерство обороны к Дмитрию Тимофеевичу Язову, и в МИД к Козыреву. Мы везде искали. Организовали поездку в Пакистан, где встретились с премьер-министром Беназир Бхутто. Она нас очень хорошо принимала и сказала, что окажет помощь в поиске наших детей. Она была в это время беременная, и наши женщины подарили ей оренбургский пуховый платок. После этого в один из дней неожиданно позвонили из нашего Посольства и сказали, что на следующий день мы должны присутствовать там-то и тамто. Мы приехали, дождались нашего посла. Посадили нас всех на скамеечке и ничего не говорят, кого будут отдавать. Мы сидим и шепчемся, кого же отдадут, кого отдадут… На все наши вопросы ответ был один: «Ждите». А там свет был очень яркий и душно. И камеры, и людей много… А мы все смотрим, кого выведут… И долго мы ждали. А потом нам вывели двоих ребят – Прокопчука и Лопуха. Но нам их передали после того, как публично опозорили нашу страну. Там громкоговоритель был, и для всех рассказывали о том, что Россия – такая большая страна и начала войну с такой маленькой страной как Афганистан. А сейчас они отдают пленных, которых афганцы к себе не приглашали. И вообще, говорили, они не пленные, а находятся в гостях и поедут домой, когда сами захотят. Вот если сами захотят, то их отпустят. Видно было, что нашему послу это было очень неприятно. Ребята начали нас обнимать всех, потом мы поехали в гостиницу. У них в руках был Коран, вот они при входе в гостиницу его выбросили. Их же там учили своему языку, всех заставляли читать Коран, чтобы принять ислам. И нам говорили, что если пленный стал мусульманином, то он уже как бы местный, свой и его уже нельзя отдавать матери. А бежать оттуда они тоже не могли, потому что за нашими там не два глаза, а очень много глаз приглядывали. Каждый шаг контролировали. Мы уже потом узнали, что Прокопчука и Лопуха инструктировали перед встречей с нами. Они должны были отказаться возвращаться домой. Их жестко предупредили, что говорить и как говорить, а иначе будет плохо. Но когда они увидели нас, услышали разговор, все переменилось. Я думаю, что любой из наших пленных, услышав русскую речь, увидев мать или отца, конечно, с радостью поехал бы домой, потому что Родина – это есть Родина и на Родину все хотят возвращаться. Так бы вернулся и мой сын, и сын Анны Горбуновой, и сыновья других матерей. И, конечно, они очень были рады, когда мы их привезли в Москву, они целовали землю. Потом мы еще 5-6 раз ездили в Пакистан и Афганистан, вели переговоры с разными людьми, в том числе с Хекматьяром и с братом его. Хекматьяр обещал много, но мало делал. Вот как однажды шел разговор. Он говорит: «Хорошо, давайте с вами говорить откровенно. Сколько у вас людей погибло? Сколько стало инвалидами? Пойдемте я вам что-то покажу». И нас вывели во двор, а там сидят люди без ног, без рук. Очень много таких было. Их специально собрали.
Он сказал: «Это мои люди, и я должен их кормить и их семьи. А вы, россияне, это сделали с ними». Это он устроил нам такую пытку. С нашими матерями, конечно, было плохо, я подбежал к Анне Давыдовне, она чуть не упала, я ее схватил, поддерживал. Я у Хекматьяра только одно просил: «Скажи, пусть хоть письмо напишет, скажет, что жив». Обстановка была очень накаленной, и я вдруг вспомнил, что у меня с собой крестик золотой освященный. Я не выдержал и говорю: «Я выкуп христианский отдаю за сына, отдай мне его». Он сказал: «Оставь у себя, я постараюсь и верну тебе сына». С моей стороны это было неожиданно, я не готовился к этому, но весь разговор довел до такого шага. Они опять начали хаять нашу страну, и я не вытерпел и сказал: «Они же не сами сюда пришли! Отдайте наших детей!». И после этого уже достал крест и хотел отдать, а он говорит «Надень этот крест, он твой. Мы постараемся вернуть ваших сыновей». То же самое мне пообещали и в Пакистане во второй раз, когда мы поехали к Бхутто. Мы с Андроновым вели переговоры, и министр иностранных дел Пакистана тоже заявил: «Назад Вы поедете с сыном». И это тоже было неправдой. Все только обещают, обещают и обещают. Все впустую… А я до сих пор все жду его возвращения домой. Сейчас я обращаюсь к нашим детям, которые находятся в плену в Афганистане или в Пакистане. Помните о своих матерях, отцах, сестрах и братьях. Они ждут вас, ждут с нетерпением, они не знали, что война в Афгане закончится для вас так плохо. Верьте, что вас ждет семья, Родина. Возвращайтесь, пожалуйста, если можете. Ждем Вас. Вадик, если ты меня слышишь, я жду тебя, мама умерла, остался только я один, я жду тебя, Вадик. Возвращайтесь, наши дети, пожалуйста возвращайтесь!!! И я снова хочу обратиться к Хекматьяру. Помоги мне, ты обещал и сдержи свое слово. Помнишь, я был у тебя на приеме дважды. Ты сказал: «Попробую». Попробуй, пожалуйста, Хекматьяр, попробуй, ждем! Когда я был в Афганистане в первый раз, самый первый раз, лег вечером спать, а мне не спится. И вдруг слышу голос сына: «Папа, помоги! Папа, помоги!» А чем я мог помочь? Чужая земля. Я хотел поехать на то место, где он воевал, где пропал, говорят, без вести. Я хотел, но туда было ехать нельзя, потому что, говорят, там идет война. Не пустили меня туда. Не надо было туда входить, тогда бы и не знали этого горя, не знали, что такое Афганистан.