ЖИЗНЬ СОЗНАНАЯ. 2. Онтологическое измерение сознания

Моя вторая монография

Духовная ситуация европейской культуры, символизированная проблемой "Восток - Запад"

Речь идет о духовной ситуации европейской культуры в конце XIX - на­чале X X вв., символизированной проблемой «Запад - Восток». Что имеется ввиду? Если понимать символический, а не географический смысл терминов«Запад» и «Восток», то, несомненно, будет проступать смысл, связанный с тем, то они обозначают разные состояния человека и человечества, вечные моменты их жизни. «Детское состояние» синкретической, почти утробной сбитости и невыраженности человеческой формы символизировано «Востоком», а «взрос­лое состояние» - держание человеческой формой жизненных усилий, внутрикоторых и существует история, задается символом «Запад».

Человеческой формой будем называть возможность соразмерности (взаимодействия) человека с ми­ром, нечто, что является условием и основанием понимания и познания мира, но что само всегда ос­тается до конца непонятным и невыразимым.

Неуклонная очевидность пустой, неразложимой, про­стой формы - условие того, для чего не может быть причин, т.е. свободных явлений. Благодаря чело­веческой форме существуют свободные, солшпричинные явления.

Форма - это то, что со-держит, что не может быть естественным путем. Все проблемы закона, необходимости появляются внутри фор­мы.

Здесь же проступа­ет еще одна оппозиция - соотношение истории и стихии, свободы и органиче­ского, природного.

Таким образом, в начале века ясно обозначилась дилемма«свободы (внутреннего) и естества (природного, внешнего)». Европа (преждевсего Австрия, Франция), а позднее и Россия в конце XIX - начале X X веков встретились со «своим Востоком», пытаясь всмотреться в его Лик и преодолеть его (только в России, пожалуй, речь шла о попытке вообще уйти от синкретиз­ ма «начинающей» культуры в историческое существование, включившись тем самым в общее духовное дело Европы).

Уже Ф. Ницше предупреждал: если вы думаете, что силой общественно выработанных норм или форм (религии или искусства) можно преодолеть сти­хию человеческой органики или человеческой природы, то вы глубоко заблуж­даетесь. Все это ненадежно и не самодостаточно. «Шевелящийся хаос» органи­ки трансформируется и преодолевается как-то иначе, причем нет гарантиро­ванного механизма очеловечивания человека (правда, поиски такого механизма в истории никогда не ослабевали).

Опыт человечества подсказывает нам, что здесь дело обстоит как-то иначе, стоит лишь приостановить действие в себе не­ ких готовых словесных форм (в смысле социализации или приобщения к куль­турным нормам).

И мы начинаем понимать, что есть какие-то невидимые зако­ны бытия, которые не следует нарушать, а прояснять эти законы позволяет все тот же язык метафизики.

"Антропологическая катастрофа"

Ранее было введено представление о самоосновных явлениях как о таких, которые есть в человеке, но от него не зависят. Допустим, угрызения совести - это состояние, которое мы не можем усилием воли вызвать. Оно либо есть, ли­бо его нет. Человек, который испытывает совестливые состояния, отличается от того, у кого этих мучений нет. Эти вещи и называются свободой. В основании человеческого бытия лежит свободное состояние.

Свобода состоит в осознании того, что действует через тебя, но не могло бы быть лишь результатом челове­ческого усилия и понимания. Такого рода осознание может быть затруднено и даже в определенные исторические периоды становится невозможным.

Нечто подобное произошло в конце XIX - начале X X вв. в Европе и России, что я уже назвал антропологической катастрофой. Мы ранены в бытии, но не замечаем этого, точнее, боимся признаться в этом. Первым, кто поставил этот диагноз европейской цивилизации, был Ф. Ницше. Словами безумца из работы «Весе­лая наука» он утверждал: «Бог мертв» (что символизировало какую-то оставленность нами бытия, забвение опыта бытия). Термин «антропологическая ка­тастрофа» ввел М.К. Мамардашвили. Смыл его состоит в неспособности чело­века проникнуть к бытию (а значит и к себе) по причине идеологической не­проницаемости человеческой жизни, ведь способом существования бытия яв­ляется некое сознание как некая со-держащая форма.

Участники беседы, организованной редакцией журнала «Вестник высшей школы», анализируют событие «антропологической катастрофы» и называют сознание бытия трансцендентальным созна­нием. Высказывается общее мнение, что не каждый может понять трансцендентальный мир сущего, но люди должны понимать необходимость такого сознания, которое и есть основа, возможность культуры. - Антропологическая катастрофа - причины и следствия // Вестник высшей школы. 1990. № 6 . С. 63.

Идеологизированный человек стремится к тому, что должно быть, но незнает того, что есть. Фактически мною вводится следующее различение. Есть какое-то сознание (первичное определение которого уже было дано здесь), к ко­торому мы не можем прийти, продолжая и для (в смысле дления) свои естест­венные, психологические свойства и качества; к нему мы не можем прийти и опытным путем.

Продуктивные тавтологии

Об этом сознании мы можем говорить и понимать его, если уже понимаем его. Это сознание нельзя ввести определением (оно вводится фактически, как практическое событие). Оно должно быть, а мы можем его лишь принять как то, что уже есть (если есть, т.е. открылось нам как наличест­вующее).

Следовательно, иметь сознание - значит иметь тавтологию: сознаю, потому что уже сознаю. Сознание - это всегда взаимоотношение с иным, чего нельзя предположить, но что есть, потому что уже есть.

Вот это уже и естьвозможность сознания. Следовательно, сознание есть некоторая связность или точка (место) связи с иным (не иной вещью или другим человеком.

Под иным здесь нужно услышать свое иное, то, что древние греки называли «меоном», угадывающимся «сквозь» наличную ситуацию). Это сознание можно назвать сознанием бытия (онтологически укорененное сознание) или бытийствующим сознанием, ибо является основанием для самого себя, что есть внутри своего собственного воплощения (вот и получается, что сознание действительно мож­но определить лишь рекуррентно, как возможность большего сознания).

При­чем бытийствуя внутри своей же собственной реализации (воплощения), созна­ние не может быть по частям. Принимая сознание, мы должны принять и то, что оно всегда целостно, всегда некая всесвязность. В этом смысле не бывает много сознаний, сознание всегда в единственном числе, одно.

Можно говорить и о другом сознании. Назовем его онтическим сознанием: своеобразный дубль, зеркальное отражение случившегося опыта бытийственного сознания. Момент дублирования называется идеологическим моментом любого сознания и мысли, а общественная идеология производна от понятого таким образом удвоения в сознании и мысли.

Мир Зазеркалья (мир абсурда) - идеологизированный мир человека, внутри которого невозможно услышать зов бытия, не удается кос­нуться его. Подобно тому, как не может попасть, хотя и стремится, в замок зем­лемер К. из романа Ф. Кафки «Замок». Бытийственое сознание как бы прикры­то оптическим сознанием, порождая мир имитаций и абсурда (принципиально неопределимый и неописуемый).

Акты первовместимости

В культуре X X в. явственно проступает неклассическая ситуация какого-то сдвига в сфере бытийных актов первовместимости мира (опыт бытия), которые либо вообще отсутствуют, либо редуцированы (сами бытийные акты неви­димы, но видимы следствия их случания или неслучания), поэтому опыт бытия начала века требовал и все еще требует (в каком-то смьюле по нарождавшимся бытийным задачам мы находимся еще в начале X X века) своего понимания, из­ влечения. Опыт же извлекается созданием или кристаллизацией неких струк­тур, а неструктурированный опыт обречен на разрушение и «вечное повторе­ние пройденного».

Итак, совершаются (или не совершаются) какие-то акты первовместимо-сти мира, предполагающие состояние сознания (подобные акты целостны. Тоже, что есть целиком - это бытие, а вот способ, каким эта целостность бывает, и есть сознание бытия) и извлечение этого опыта в виде создания структур «до­определения» (М.К. Мамардашвили) мира, структур опыта мира, которые не совпадают с содержанием бытийного опыта. Мир определяется в актах первовместимости (или не определяется, если эти акты не происходят), и мы его уже можем понимать, ибо в актах первовместимости мира содержится предпонимание мира.

"Видеть глазами Бога"

Августин, обращаясь к Богу, говорит: «Поскольку ты видишь эти вещи, они есть». Если выделить философское содержание этого утверждения, то оно может быть прокомментировано следующим образом. «Видеть в Боге» или «видеть глазами Бога» – значит пребывать в каком-то дру­гом режиме, режиме «совершенных предметов» (Р. Декарт), акт же видения един, а увиденное и есть существующая вещь, которую можно понимать и рационально описывать. Все – в настоящем этого режима бытия, режима полноты.

Значит, виденное одновременно уже и понятое (имеется в виду некое предпонимание или такое понимание, когда требуется еще извлечение этого понимания. Вот такой парадокс. Мы понимаем то, что уже поняли, не иначе).

Введенное различение сознания, которое принципиально двоично – бытийственное сознание и эмпирическое (онтическое), неразрывно связано с принципом или постулатом (онтологическим допущением) неразрывности, континуума «бытия-сознания».

Это исходная минимальность человеческого мира или мира, в котором можно осмысленно что-то понимать и делать. Если но что-то понимать и делать. Если этот минимум не выдерживается, то понять ничего нельзя, т.е. опыт сознания всегда есть и опыт мира.

И наоборот, опыт определившегося мира предполагает способность быть соразмерным миру, т.е. – опыту сознания. Так, если я получаю мир в своем исследовании, который ис­ключает меня (человека вообще), то это исследование не может быть истин­ным. Человечность мира есть тот минимум, ниже которого нельзя опускаться.

Кстати, довольно оживленно обсуждаемый антропный принцип о неустранимо­сти наблюдателя в физической реальности был давно сформулирован в фило­софии Р. Декартом, и он как раз связан с этой минимальностью человечности мира. Ведь когда в философии используется термин «сознание», то им обозна­ чается элементарная включенность сознания во все, что мы можем рационально понимать и описывать.

Укоренение человека с помощью опыта сознания

Должно быть как минимум одно существо, выполнив­шее этот минимум включенности, а если такое «включенное» существо состоя­лось, то мы уже в определенном мире (в котором что-то возможно, а что-то уже невозможно).

Иначе говоря, мы находимся не в пространстве потенциально до­пустимых вещей, но в этом (т.е. определенном) мире, так определившемся мире (ибо могли определиться и по-другому. В этом смысле вопрошание о ми­ре самом по себе - псевдовопрошание).

Можно сказать, что человек своим соз­нанием участвует в воссоздании мира. С помощью бытийственного сознания устанавливается соразмерная связь человека и мира, их взаимная «конгениаль­ность». Здесь сознание, дух «у себя дома в бесконечном и нравственно незави­сим от всех случайностей существования» (СантаянаДж. Прогресс в философии // Вопросы философии. 1992. № 4. С.126. ).

О такого рода сознании я могу го­ворить, если есть опыт мира. Иначе - уже случилось отложение мира и на сто­роне онтологической, и на стороне онтической.

В первом случае мы имеем опыт независимого мира, или опыт бытия, осуществляемый сознанием бытия, а во втором - на «человеческой стороне» мы имеем опыт зависимого мира (Кант говорил о мире явлений), который мы можем познавать, теоретически осмыс­ливать в доказательных, объективных и контролируемых суждениях.

Бытийственное сознание

Можно сказать и так: есть какое-то сознание, к которому нельзя прийти, обрабатывая последовательно все стадии наличной ситуации. Это сознание для нас совер­шенно недостижимо при условии, если оно уже не открыто нам, уже его не по­ нимали или уже его не знали.

Вот почему сознание и есть связность: связность с тем, что мы не могли понять, если бы уже не понимали. Если есть сознание, то есть и эта тавтология: понимаем потому, что понимаем. Нельзя получить из опыта, можно лишь понять, если уже понимаешь.

Вот простой пример: если у нас нет идеи театра, то вывести ее из созерцания сценического действия невоз­можно (вспомним рассказ Х.Л. Борхеса «Поиски Аверроэса»), или если нет идеи окружности, то из наличия линии, которая имеет какой-то постоянный ко­эффициент искривления, следует, что концы этой кривой пересекутся. Но из этого пересечения нельзя сделать вывод, что оно будет кругом.

Таким образом, у нас есть три сферы: «божественный интеллект», или бытийственное сознание, воспринимаемые вещи и идеальные предметы (сим­волы или артефакты).

Сфера расширения первосинтеза, или сфера бытийственного сознания – это сфера, возникшая как следствие спонтанного трансцендирования. В пространстве трансцендирования возникает бытийная размерность, связанная с бытийственным сознанием.

Опытом сознания или опытом жизни сознания будем называть «вспыхивающее» расширение сознания, когда чело­век попадает в притяжение метафизических вопросов или символов. На «чело­веческой стороне» это притяжение проступит в виде пафосного состояния («живое состояние»), не являющегося само по себе ценностным, полезным (Кант их называл «бесцельными целями»).

Эксплицировать трансцендирование как «перешагивание за сущее» (М. Хайдеггер) мы можем, вводя символы. Причем эксплицировать здесь означает не воспроизведение самого трансцендиро­вания, но задание сознания трансцендирования как осознания действия в себе этой трансцендирующей силы.

Континуум "человек – мир"

Тем самым исходная человеческая ситуация в мире не «человек» и «мир», а континуум «человек-мир» («сознание-бытие»), когда человек конституируется «самосозидающимся» усилием и конституирует одновременно мир, который можно понимать и познавать.

Если такого самосозидающего усилия человек не делает, то нет ни человека, который может быть нравственным или способным познавать мир, ни мира, в котором человек может жить.

Сфера самосозидаю­щих усилий, она же сфера свободы (феномен свободы лежит в основании чело­веческой жизни как человеческой) – это сфера трансцендентальных или мета­физических условий.

Доброта – метафизическое условие нравственных явле­ний, трансцендентальное сознание или бытийственное сознание – условие по­знавательных явлений, свобода – условие явлений индивидуальных и т.д. Что-то должно завязаться в сфере трансцендентальных усилий, «сначала». В кавыч­ки слово взято не случайно, ибо в сфере трансцендентного нет смены состоя­ний.

Бесконечная вечная длительность.

Там нет прошлого или будущего. По­ложим, нравственность – вечная проблема, и не в том смысле, что «ее не на­шли». Нет. Нравственность должна оживать всякий раз трансцендентальными условиями нравственного поступка (из норм и правил нельзя сказать – нравст­венен или безнравственен поступок.

Лишь потрудившись и собравшись в бы­тии, можно увидеть. С несомненностью увидеть, что нравственно, а что без­нравственно. Здесь мы оказываемся в тавтологии нравственного разума. Посту­пок нравственен потому, что он нравственен).

"Экранирование" мира

Следовательно, перед нами некое возобновимое дление непрерывности (дление, но возобновимое). Такая «странная вечность». Поэтому ее нельзя рас­ценивать как то, что первично (можно сказать, что она лишь идеально, а не ре­ально первична).

Это сфера того, что «есть». Иначе оно вне времени, что в фи­лософии фиксируется понятием «миг», в смысле состояние, сходное с тем, ко­гда мы достигаем вершины, или героического сознания.

Миг – это миг собран­ности, внутри которого открывается реальность. Реальность открывается толь­ко в собранном состоянии, тогда как наша психология препятствует этому.

Мы – существа «экранного» мира, что означает весьма простую вещь: мы всегда уже в определенном мире, где уже многое завязалось и сошлось как условие определенности мира, поэтому мы что-то можем, а что-то уже не можем.

Опыт мира

Что­бы возможно было что-то другое, необходимо как бы вернуться в исходную си­туацию (что и достигается с помощью феноменологической редукции или «де­струкции» постмодернистских процедур), когда нет уже готовых значений.

Они «родятся», если ты пойдещь сам, т.е. свободно. На первом шаге - свобода, и в этом «движении свободы» завязывается закон, которому и ты в дальнейшем уже подчинен, ибо это уже определенный мир.

Опыт мира - это всегда опыт бытия, который связан с бытийственным сознанием, символически структурированным. Мы способны видеть прекрасное, если у нас «вспыхивал», случался опыт зачарованности прекрасным, когда нет того, кто зачарован, а осталось лишь то, чем очарованы (М. Пруст как-то заме­тил, что юность - это единственное время, когда мы что-либо узнаем), ибо пре­красное самодостаточно, совершенно, абсолютно, а когда мы начинаем восхи­щаться прекрасным, то мы как бы «вываливаемся» на поверхность самих себя (когда человек покинул напряженное помысливание своего экзистенциального опыта прикасания к «сущностным возможностям человеческого бытия в це­лом» – Хайдеггер М. Что такое метафизика? IIХайдеггер М. Время и бытие. М., 1993. С. 26).

Этим я не отрицаю возможность изображения прекрасного. Дело здесь в другом. Видение прекрасного основано на онтологическом (или экзистенциаль­ном) опыте прекрасного, когда в напряженном соотнесении с прекрасным (кото­рое предполагает свидетельское, страстное сознание, включающее момент отре­шенности или молчания, что и означает «смерть» перед прекрасным) возникают кристаллы «чувства прекрасного» как онтологическая укорененость в прекрас­ном, позволяющие видеть прекрасное.

Оно доступно лишь тому, кто хотя бы од­нажды в жизни замирал в неотразимости прекрасного. Поэтому и в случае с соз­нанием, и в случае со свободой видеть прекрасное можно лишь тогда, когда его уже видишь (или уже не видишь, и тогда ничто не поможет).

Сопряжение с символическими конструкциями порождает иное пространство и время, характе­ ризующееся завершенностью. Смысл можно извлечь тогда, когда все определилось, все обозначилось, все состоялось. В реальной жизни такого не бывает.

Смысл – это и есть то, что возможно лишь в завершенном, законченном виде и означает установку на завершение в метафизическом дискурсе.

"Третьи вещи"

Вместе с тем на­хождение в притяжении символических конструкций абсолютно. Я не могу по­смотреть на себя со стороны, когда я в сознании или в идее. Мы идеей видим и думаем. Не у нас есть идея, но мы находимся в идее.

Это «интеллигибельная ма­терия». Умопостигаемая, но материя, то что реально, а не только идеально, т.е. символические конструкции и есть некие интеллигибельные сооружения («про­изводящие произведения», «третьи вещи»).

«Производящие произведения», или символические конструкции, порождающие какое-то иное пространство, про­ странство свободы и вечности, пространство независимости.

Здесь вектор нашей жизни меняется на противоположный - от смерти к жизни, когда мы можем пре­быть раз и навсегда в пространстве соотнесенности с символическими конструк­циями. от смерти к жизни, когда мы можем пре­быть раз и навсегда в пространстве соотнесенности с символическими конструк­циями.

Что-то "не заладилось" в онтологии нашей жизни

Таким образом, метафизика человеческой жизни – сфера завершенного, абсолютного, вневременного, бесконечного. Есть некие вечные акты человече­ской жизни, связанные с онтологическим основанием жизни человека в качестве человека, когда «метафизические линии мира» (П.А. Флоренский) или силовые линии символов останавливают человека в метафизической паузе (метафизиче­ской точке) недеяния, где срабатывает своеобразная мудрость мира и самосогла­сованность бытия.

Но что-то «не заладилось» в онтологии человеческой жизни в начале XX века.

Спасибо, что мы были вместе. Возвращайтесь.