Из дневника моего дедушки, участника Великой Отечественной Войны.
Дорога была довольно долгой, стояла зима, был февраль месяц. Но в вагоне было сравнительно тепло. Много было разных рассказчиков. Особенно запомнился один симпатичный молодой украинец, он без умолку рассказывал разные фронтовые истории. Можно было подумать, что он уже воюет лет 10. Однако, у него всё получалось складно и было похоже на правду.
Мы много раз гадали куда и в какой город нас привезут. Не исключали и Москву. Один раз прошел слух, что мы едем в Москву, но никто в это не поверил. Но, окружным путём, мы всё-таки прибыли в столицу! Радости нашей не было конца, мы будем лечиться в Москве! Поезд прибыл на Киевский вокзал, зашли на станцию, здесь все было красиво. Стали прибывать автомобили и развозить нас по госпиталям. И вот, еду я по Москве, очень морозно. Охото посмотреть, но окна замёрзли. Не доехав до госпиталя наша машина поломалась, оставалось метров 150. И мы пошли пешком.
Нас встретили очень хорошо, везде чувствовался порядок. Накормили, искупали и развели по палатам. Мы, головники, пошли в одну палату. До войны здесь находился Мединститут, наша комната была на пятом этаже, а здание в самом центре Москвы. В палате было человек 20. Лечили очень хорошо. Раз в неделю в обходе принимал участие Николай Николаевич Бурденко, академик, генерал-полковник, Герой Социалистического Труда. Лечащим врачом была женщина, очень знающая, душевная и хорошая. Ей было лет 35. Бывало подойдёт, и скажет: «Ну как у красавчика дела?» А дела были хорошо. Рана быстро заживала. Осложнений никаких не наблюдалось.
Питание было очень хорошим. Каждый день показывали кино, выступали артисты. Особенно мне понравилось как ставили спектакль школьники. Приходили читать книги прямо в палату. Каждый день давали пачку папирос. Конечно, пачку за день не скуришь. Появилось лото, и мы играли в него на папиросы. Приходил фотограф нас снимать, и мы рассчитывались тоже папиросами.
Из обслуги было три сестры, бывшие студентки мединститута. Одна, Люся, была очень красивой. Вторую забыл, а третья, Таня, не очень красивая, но я к ней был неравнодушен. Она мне очень нравилась. Объясниться я стеснялся, только мог выразить свои чувства тем, что когда мы утром ещё спали, а сестра до обхода ставила нам градусники, и вот слышишь, рука залазит в подмышку – тут возьмёшь и придержишь. Она, конечно, мне ничего не говорила, только мило улыбалась.
Контузия постепенно проходила, и я вспомнил домашний адрес. Я попросил чтобы мне написали письмо, я сказал что ранен, но куда не написал. В письмо вложил фото. Конечно, я был с перебинтованной головой, но вышел снимок так, как будто у меня тоже пустой рукав, вроде нет руки. Впоследствии родители рассказывали, что очень переживали, думали я безрукий. Сразу выслали мне перевод 60 рублей.
Наши войска наступали, и часто по вечерам гремели салюты в честь взятия городов. Маскировку с окон сняли. Вскоре я начал писать письма сам. Написал Наде Казьменко в Абадзехскую, она потом прислала свое фото. Отправил письмо в Майкоп Рае-заочнице. Здесь я ей написал, что её адрес узнал у Володи Наумова. Потом она прислала ответ и просила, чтобы я подробно написал как его ранило, потому что от него не было писем. Неужели он от раны умер? Что-то не верилось.
С головы сняли повязку и раны не стало видно. Всё затянулось. Всё-таки молодой организм борется хорошо. Но не у всех раны заживали быстро. Мой друг-старичок лежал со мной в одной палате. К нему приезжала жена, она недалеко жила в Москве. Не заживали. С нами лежал один раненый в спину, он был в госпитале уже 2,5 года. У него не работали ноги. Операцию делал Бурденко, он очень и грамотный, но, кажется, на ноги тому парню не подняться.
Приходили шефы разных предприятий. Многие ребята знакомились с москвичками. Но я как-то боялся опростоволоситься. Хотя, один раз девушка подсела ко мне, но занять я её не смог, на этом всё и кончилось.
Был апрель месяц. Я знал, что меня отпустят домой, хотя и не верилось. По истории болезни нужно пролежать пять месяцев, а я не пролежал ещё и трёх. Но чувствовал я себя хорошо и стал говорить чтобы выписали. Держать меня не стали. 25 апреля 1945г. меня комиссаровали. Я получил документ инвалида войны второй группы. Попросил, чтобы меня проводили до станции. Сажусь в оккупированный немецкий вагон и еду домой в Крым. По дороге пустил в свое купе одного студента и девушку в военной форме. По приезду в Симферополь нужно было добираться в сторону Алушты. Один шофёр остановился и взял меня. На 10-м километре я сошел, мне показали деревню, в которой должны жить родители. Иду, в Крыму весна в разгаре, цветут сады, поют птицы.
Вот и деревня. Поднимаюсь по тропинке, вытаскиваю адрес и смотрю: улица №2, дом №21. Читаю ещё раз, точно, попал в дом родителей. Но все кругом тихо, людей нигде не видно. Открываю дверь - в сенцах никого нету. Захожу в дом. Сидит отец и кушает. Видит меня, и не может прийти в себя. Меня, наверно, ещё не ждали. Но вот идёт мать, и сразу увидела гимнастёрку. Вбегает, щупает мои руки: «Ручки то у тебя целые!» Плачет, радуется. Смотрю, родители живут в каменном шестикомнатном доме. Живут, по военному времени, очень хорошо. Они переехали с Кавказа по переселению в Крым. Отец работает в колхозе. И вот я дома. Как сложится моя гражданская жизнь? Родители сказали, сынок, отдохни год, не работай. Я был от души тронут вниманием ко мне. Как хорошо быть дома! Как будто это был сон.
11 февраля 1978