Хлеб и слёзы (повесть) Части 20,21,22. В. Фоменков

11 сентября 202211 сен 2022

558

13 мин

В полдень к окошку подошёл чей-то мальчик лет десяти. Он не стучался в окно, а заглянул в него. Покрутился возле избы и ушёл. Шумилов наблюдал за ним, пока тот не скрылся из вида. «Что же ему надо?» – забеспокоился Шумилов. Мальчика этого он ни разу не видел не в доме, не у избы.
– А может, это племянник Клавдии, – рассуждая, говорил он сам себе вслух, – Илья. От сестры, которую я ни разу не видел, но слышать о ней слышал.
И он решил, что это был именно Илья. Вечером, уже в сумерках, усталые Клавдия и Вера вернулись с мельницы. Не разгружая подводы, в избу первой зашла Клавдия с заплаканным лицом.
– Что случилось? – испуганно и взволнованно спросил её Шумилов.
У Клавдии вновь побежали слёзы, и он понял, что что-то случилось.
– Ум_ер, – сказала она, рыдая.
– Кто?
– Он.
– Брат? – спросил, не понимая стоящую у порога Клавдию, – а где Вера?
– Сталин ум_ер, Иосиф Виссарионович, – и она зарыдала, – как же мы теперь будем без него?
Зашла немая. Она слышала, что говорила мать, из-за пазухи телогрейки вытащила газету и подала в руки Шумилову. Газета была «Правда».
Он развернул газету, на первой её полосе был помещён в траурной рамке портрет И.В. Сталина, а под ним текст.
– Что теперь будет? – снова спросила Клавдия.
– Не знаю, – ответил он, – но что-то будет. Жизнь она не стоит на месте. – Он сел за стол на лавку, положив газету, и начал читать.

***

А впереди была только что начавшаяся весна. Прилетели предвестники весны – грачи, нарушив сонную тишину, устраиваясь на ветках у своих оставленных осенью гнёзд. «Кар – кар» – неслось с утра и до вечера. А когда поднималась лёгкая мартовская метелица, они усаживались под ветер, и крик становился особенным, жалостливым. А снег мокрый и липкий цеплялся лениво за ветки деревьев, и таял. И не зря народная поговорка гласит: «Как бы ни капризничала зима со своим уходом, но прилетели грачи, жди разлива!»

21

Пришла поздняя весна 1957 года. Шумилов по-прежнему скрывался в избёнке Клавдии. В Гомзяках за это время произошли незначительные изменения, но для жителей деревни они были значимыми. Появилось электричество, и в каждой, даже неказистой, избе горела электрическая лампочка. Построили новенький клуб.
В сельский совет и в колхозную контору провели телефонную связь.
Этой зимой сменили руководителя колхоза Беликова. Он подал заявление в райком о переизбрании его по состоянию здоровья. Новым председателем колхоза «Крестьянин» гомзяковцы на отчётно-выборном собрании единогласно избрали уполномоченного Сажина Василия Сергеевича.
… Идёт третья декада мая, а дождя пока ещё нет. Как прошёл в конце апреля, и больше ни капельки. Болит душа, ох, как болит у нового председателя, когда он выезжает в поля и смотрит на хорошие крепкие зеленя яровых и озимых злаков. Душа и болит, и радуется одновременно.
Сажин возвращается в свой кабинет в вечерних сумерках, включает свет, просматривает прогноз погоды на завтра, который его секретарь получает из райкома. Утром с рассветом, с надеждой поглядывает на чистое, ясное, без единого облачка небо.
Днём он находился в бригадах, больше обычного задерживаясь в бригаде Клавдии. С недавних пор Сажин стал к ней приглядываться не как к бригадиру, а как к женщине. Он стоял рядом и смотрел украдкой, чтобы она не заметила пристального взгляда.
– Хоть Бога моли, – говорит он. – Если он, конечно, есть.
– Есть, – ответила она.
– Ты так думаешь?
– Да.
Сажин ухмыльнулся, и с улыбкой спросил:
– А помогает?
– Странный вы человек, Василий Сергеевич.
– Почему?
– Ведь вы верите в Бога.
– Честно?
– Да.
– Есть маленько.
– Коммунист, председатель, – она улыбнулась, – ладно.
– Вот тебе и ладно, – ответил он.
И Клавдия заметила на себе его особый взгляд, непохожий на обычный, а новый, оценивающий, такой, каким смотрят мужчины на понравившуюся женщину. До этого, все эти годы, он не замечал её, она была для него обычной, как и все.
На следующий день, под вечер, Клавдия шла домой по деревенской улице и её вдруг окликнули:
– Клавдия!
Она оглянулась. Из проулка, между изб, была дорога, и он шагал по ней. Она, проходя, не заметила его из-за куста раскидистой цветущей сирени, что росла на канаве у самой кромки дороги. В начинающейся вечерней прохладе с ветерком стоял пряный сиреневый аромат. Сажин вышел из-за куста:
– С добрым вечером, – подходя, сказал он.
– С добрым.
– Сейчас, – сказал он и быстро оказался у сиреневого куста. Нарвал букет. Пока рвал и шёл к ней с ним, Клавдия понимала, что это для неё.
– Это тебе, Клава.
Она удивилась.
– От чистого сердца.
Приняв от Сажина сирень и вдохнув её аромат, Клавдия сказала:
– Спасибо.
– Вы домой? – спросил он.
– А что?
– Нет, ничего, – Сажин почувствовал в себе робость и неловкость, – я хотел…
– Что?
– Может, пройдёмся? – предложил он.
– Давайте. А куда? – спросила Клавдия.
– А к реке.
Клавдия боялась чужих глаз, но вокруг никого не было, и отказать сразу ей было неудобно, очень уж хлёстко взялся за ней ухаживать новый председатель.
– Пойдёмте, – согласилась она, – к реке, так к реке.
Согласие стало неожиданностью для Сажина. Они пошли через тот проулок, откуда появился Сажин, потом по меже через огороды и спустились по тропинке. Они шли берегом Польного Воронежа. Клавдия шла с букетом сирени. От лёгкого тёплого ветра у берега шуршал и шумел камыш, щебетали разноголосые птицы, а где-то на том берегу, в ольховнике, куковала кукушка.
Василий Сергеевич с трепетом взял Клавдию за руку и, остановив её, сказал:
– Я хочу…
– Не надо, – опередив его, ответила она. – Я всё поняла, не девица.
– Это не то, Клава.
– А что?
-А то вдруг опять забуду, – воскликнул он, прямо и нежно смотря в её глаза, – неудобно говорить тут о работе.
– Говорите.
– Хорошо.
– Да, – Клавдия прижала к гру_ди сиреневый букет, – вы, Василий Сергеевич, робеете, как мальчишка. Вы же вой_ну прошли, – сказала она, подбадривая его.
– Да, прошёл, а вот…
– Что?
– А вот перед женским полом робею.
– Не перед всеми же? – спросила Клавдия.
– Нет! Перед вами! – и тут перевёл разговор на другое, – мне надо отправить десять колхозниц в Глазок – в махорхоз, для высадки рассады табака. Я прошу вас помочь мне составить список. Пять человек из твоей бригады и пять из другой. Распоряжение у меня на столе уже вторые сутки лежит. Надо этих людей откомандировать на днях, может, они там и останутся, деньжат подзаработают. Ты же знаешь, кто в этом нуждается.
– Все, – быстро ответила Клавдия.
– Кто очень уж нуждается.
– Ладно, обдумаю, и утром предоставлю список. И всё? – спросила с наивной улыбкой Кузнецова.
Он ещё больше растерялся. «И правда, как мальчишка, – подумал он. Разволновался так сильно, что почувствовал, как горит его лицо, – негоже и не красиво так робеть».
Клавдия всё это видела и понимала, но молчала, а он ждал.
– Хорошо, всё хорошо, – сказала она после долгой паузы.
– Тогда давайте пройдёмся вдоль берега, – предложил Сажин.
– Давайте, Василий Сергеевич.
Так прошло их первое свидание.

22

Шумилов уже не раз пытался покинуть избёнку Клавдии и её немой дочери, и каждый раз получал недовольный отпор со стороны хозяек. Они уже не представляли себе жизни без Петра, им казалось, что если он уйдёт, то их жизнь станет пустой и одинокой. Да и Шумилов прирос к ним за это время душой и сердцем. Идёт время…
Наступила весна, а вот уже и лето недалеко. Клавдия с головой ушла в колхозные заботы, не забывая и о любовной нити, завязавшейся у неё с Василием Сергеевичем Сажиным.
В отличие от Клавдии Шумилов стал замечать, что с Верой стало что-то происходить. Она стала более горячее к нему, да и в самом теле Веры произошли изменения. Она поправилась, появился небольшой животик. Шумилов несколько раз видел, как её совсем неожиданно начинало тошнить.
– Что с тобой? – волнуясь, спросил он.
Вера пыталась что-то сказать, но понять её было невозможно, так как она очень сильно волновалась. Хотя Шумилов уже стал понимать её по выражению лица, мимике и по жестам, но сейчас ничего не понял…
Немая о своей беременности догадалась не сразу, а когда узнала, боялась признаться кому-либо, особенно матери. Теперешнее положение очень терзало душу Веры и рвало сердце. Она день и ночь думала, как отнесётся к ней мать, когда узнает, кто отец ребёнка. А узнать она всё равно узнает, рано или поздно. И что будет с Шумиловым, когда всё откроется? Он, конечно, догадывался, но верить в беременность Веры не хотел, зная, какие проблемы возникнут, когда родится ребёнок.
Немая часто навещала Устинью, у которой к этому времени родилось уже два мальчика, последнему было два года, а старшему три с половиной. И, не стерпев, Вера открыла тайну Устинье, написав на листке школьной тетради (грамоте её научила мать): «Устинья, я беременна, от кого – не спрашивай и не пытайся даже узнать, всё равно не скажу. Но, как подругу, прошу сказать, что мне делать?» Подошла к подруге и подала ей записку.
Устинья пробежала глазами строки Вериного признания, взглянула ей в глаза и предложила:
– Рожать, ни в коем случае не делай аборт! Это тебе Бог даёт такое счастье, подруга.
Немая вновь взяла листок из руки подруги и дописала: «Держи язык за зубами, об этом знаешь только ты!»
Устинья, прочитав текст, сказала:
– Хорошо, буду нема, как рыба.
…Наступил июнь, первый месяц лета, и побежали его денёчки. Незаметно пришла сенокосная пора – время забот, волнений и хлопот. Шумилов на этот раз решил помочь Клавдии и Вере с заготовкой сена, несмотря на уговоры женщин не делать этого. Работать он будет ночью, когда деревня и всё вокруг спит, а над головой, в ночном небе, месяц или полная луна светит в звёздном убранстве. Это природное убранство Шумилову приходится видеть чаще, чем главное небесное светило. Солнце он видит из окна низенькой избёнки, выглядывая из-под штор. Дневной свет для Шумилова давно уже стал чужим. Ночью он всегда с ранней весны осторожно прогуливался вокруг Гомзяков, осторожно пробираясь, как мышь. Возвращался он под утро, с рассветом, когда поднимались Клавдия и Вера и принимались за свои дела.
В это утро Клавдия встала первой и, взяв ведро-подойник, пошла доить корову, чтобы выгнать её в стадо, ведь пастух, нанятый ещё ранней весной, начинает собирать стадо с её избы, подходя к которой, громко хлопал кнутом.
Клавдия у двери столкнулась с Шумиловым:
– Петя, ты не ложился ещё? – спросила она.
– Нет, – ответил он, – я, Клава, решил вам помочь в этом году с заготовкой сена. Хватит мне жить трутнем. Ночью буду косить. Сейчас ночи тёплые, светлые, как день. И делянку себе подсмотрел.
– Где? – спросила Клавдия.
– Вот этого объяснить не могу, но могу показать. Но одного боюсь, накошу, а это колхозное окажется, как потом брать будете, что колхозники скажут, ты ведь бригадир.
– Понятно, – сказала она, – ночью этой сходим с тобой. Я погляжу на это место.
– А трава там, Клавдия, ох, хороша, по пояс. Только ещё моложава, – он сделал паузу, – я думаю, что это не колхозное. Ладно, иди, а то пастух придёт, бурчать будет.
Она пошла.
– А Верочка спит? – спросил он.
– Я будить не стала, а она что-то разоспалась. Пусть ещё часок поспит.
Шумилов спросил о Вере неспроста, он догадывался о её беременности, и верил, и не верил в это. С волнением в душе он переступил порог сенцев.
Звёздной ночью Шумилов повёл Клавдию на то место, где он облюбовал делянку под косьбу. Коса у него уже была отбита на отбойнице и остро отточена. Клавдия и немая вечером пытались отговорить его, но он на этот раз настоял на своём.
– Да не бойтесь вы! – сказал он, – кто в полночь может меня увидеть? Да и про беглеца давно все забыли. Прошло более пяти лет, кто вспомнит… И времена теперь другие.
– Другие, другие, – не соглашалась хозяйка, – а вдруг…
– Ладно, всё равно сено на зиму нужно.
– Ну, нужно!
– Так идём!
Клавдия усмехнулась и согласилась, одна немая была против, но она оказалась в меньшинстве.
И вот они идут вдвоём, он даже прихватил с собой косу, чтобы сделать первый закос. Шумилов идёт чуть впереди Клавдии.
– Чудной ты, Петя, – говорит она. – А косу-то зачем взял?
– Чтобы времени не терять. А за беспокойство извини, что вот тащу тебя сюда.
– За какое это беспокойство? Право, чуден ты, Петро.
Она впервые так назвала его, обычно она звала его Петей.
…Когда они возвращались назад полями в первых брызгах короткого июньского рассвета, на подходе к Гомзякам было слышно звонкое петушиное пение.
Шумилов и Клавдия шли рядом, он нёс на плече косу.
– Смелая и бесстрашная ты женщина, Клавдия, – сказал он ей без всякой лести. – Прячешь и спасаешь меня который год. Другие бы, узнав о моей 58 статье, ни на шаг бы не подпустили к своей избе, а вы… – он взглянул на Клавдию. – Рискуя собой и дочерью, приютили меня – больного, простуженного врага народа, выходили, поставили на ноги. Покуда буду топтать эту грешную землю, не забуду вашей милости!
Клавдии стало неудобно перед Петром. Она понимала всю опасность, которой подвергала себя и дочь. Но как женщина и мать, потерявшая мужа и сына на вой_не, как православная, иначе поступить не могла.
– Бог с тобой, Петро, человек человеку не должен быть врагом, а быть, как по Божьему писанию, сестрой и братом.
– Да, это всего лишь слова. Ты женщина, о которой писал Некрасов.
– А что он писал?
– Коня на скаку остановит, в горящую избу войдёт. Ты же не струхнула, не испугалась перед трудностями.
– Ладно. Не люблю я таких слов, Петя, и не надо больше об этом говорить.
– Хорошо, – соглашаясь, ответил он, – но ты стальная. Вынести такую вой_ну, разруху…
– Не я одна стальная. А все – и бабы, и мужики. Всё наше поколение, на плечи которых легло это тяжёлое бремя.
– Да, Клава, хлебнули мы по горло, с лихвой!
Они с осторожностью подходили к избёнке. Деревня просыпалась от кроткой, в один глаз, ночи. А в небе алела чистая и ясная утренняя зорька. Клавдия взглянула на небо:
– Вот уже двенадцатый год над нашими головами мирная зорька горит, а не дай Бог вновь…
Пётр Шумилов не дал ей договорить, поняв, что она хотела сказать:
– Не дай Бог.
Вера спала с открытой дверью. Они тихонько вошли, и Клавдия чуть ли не шёпотом произнесла:
– Думаю ложиться в кровать из-за какого-то часа теперь не стоит. Да и спать совсем не хочется.
Пётр был не согласен с хозяйкой, жалея её, он предложил:
– Нет, Клава, ты хоть на часок, а приляг. Я корову подою, мне это не впервой, а Вера выгонит её в стадо.
– Нет, я сама.
– А какой сегодня день? – спросил Шумилов, – я совсем счёт потерял, и число не знаю какое.
– Двадцатого июня, – ответила Клавдия, взяв ведро-дойник, – я пошла.
– Ну иди, раз такое дело.
В это время, как только мать ушла из избы, немая встала с постели, ступив широкими босыми ногами на прохладный дощатый пол. Встряхнулась от его прохлады, подёргивая плечами, заглянула из-под ситцевой ширмы в избу. От своей кровати тихо и бесшумно, на цыпочках, в холщовой ночной рубашке, подбежала к ведру с водой, стоящей на лавке в передней избы. Рядом с ведром стояла кружка для питья. Вечером Вере очень захотелось селёдки, и она наелась от души. Всю ночь её мучила жажда, и сейчас очень хотелось пить. Вера не заметила Шумилова, который стоял у печи, открыв дымоход, курил, загоняя едкий махорочный дым в печь. Вера жадно пила, а он без малейшего страха смотрел в её сторону и думал о своём.