Михаил Тарковский относится к очень редкому сегодня типу русских писателей и поэтов. В каждой своей книге он размышляет о русском человеке и отрицаемом и порицаемом русском мире, вставая на их защиту и каждый раз добираясь до самой их души.Живой образный северный язык Тарковского многогранен, красив и строг, с ним очень непросто разобраться, но его легко полюбить. Тарковский будто бы говорит с нами на том древнем языке, какой вшит в самую русскую суть и полностью понятен только нам. Он говорит с нами о нас. Мы все герои его книг, он знает и чувствует нашу боль и врачует ее словом. Иногда мне кажется, что Тарковский и есть все мы, а иной раз я думаю, что он совсем отдельный вид человека. Тарковский очень непрост, и разговор с ним вышел непростым, но иначе быть и не могло.Будучи сыном и племянником всесоюзно известных кинорежиссеров, внуком большого поэта, он имел все шансы стать «золотым ребенком», но выбрал другую жизнь. Больше 40 лет назад он приехал в Сибирь. Зачем? Чем так пленила суровая таежная земля тогда совсем еще молодого поэта? Отчего он начал писать прозу? По признанию Тарковского «батюшка Енисей» смыл с его души все наносное и постепенно изменил его суть. Михаил Тарковский родился в 1958 году в Москве, закончил МГПИ имени В.И. Ленина по специальности «География/биология» и уехал в Туруханский район Красноярского края работать полевым зоологом на биостанцию. Там и начал писать стихи. В 1986 году поступил: в Южно-Туруханский госпромхоз охотником и заочником в Литературный институт им. А.М. Горького на семинар поэзии В.Д. Цыбина. Целый этап прошел в промысловой жизни, писатель пробовал себя в стихах, но довольно быстро перешел на прозу — огромный мир Енисея требовал полотна. В 90-х годах Тарковский начал печататься в толстых журналах. Получил премию журнала «Наш современник» за повесть «Стройка бани», название которой подправил ему Виктор Петрович Астафьев (она изначально называлась «Стройка Иваныча»). В 2000-х начал писать повести, занялся кинодокументалистикой — работал над фильмами «Счастливые люди» (2004-2005) и «Замороженное время» (2013) как автор идеи, сценарист и организатор. Как режиссер дебютировал в фильме «Жесткая сцепка» (2017).Не будет ошибкой сказать, что самые этапные книги вышли в Новосибирске в издательстве «ИД Историческое наследие Сибири». Это трехтомное издание прозы («Замороженное время», «Енисей, отпусти!» и «Тойота-креста»). Так что его с полным основанием можно назвать сибирским писателем. Михаил Тарковский — лауреат многих литературных премий, в частности Патриаршей премии 2019 года. Произведения его переведены на китайский, французский, английский, немецкий, греческий и другие языки. Я долго готовился к этому интервью, обдумывал вопросы. Получилось очень по-настоящему.
Дар видно сразу
— Михаил Александрович, начать хочется с вопроса, который не дает покоя многим пишущим людям. Писательство это дар Божий?— Сложно сказать. Дар Божий — это дарование, определенный талант к слову, тяга к нему, к книжности в хорошем смысле, к внутренней жизни во всем, что связано с написанием стихов, рассказов и прочего. Но это ничего не стоит, не весит, если нет Божьего дара к более серьезному, к тому, как распорядиться своим дарованием, на службу чему поставить, как двигаться. И какой из этих двух Божьих даров важнее, еще подумать надо. По мне — второй. Даровитых-то полно писателей да поэтов, а толку...— Какова мера таланта писателя и что такое вообще талант?— Ответил аккурат в предыдущем ответе. Думаю, настоящий талант — это как раз тогда, когда оба дара работают вместе.
— Кто определяет, талантлив писатель или нет?— Да все кому не лень. Вы, я, критики. И каждый по-своему. Некоторые, к примеру, пустейшего Водолазкина считают «русским Борхесом».— Что самое важное в писателе?— Трудно, почти невозможно выделить что-то одно. То самое сочетание двух даров. Что и во имя чего. А дар сразу видно. Конечно, есть писатели с неоспоримой художественной мощью, например Ф.М. Достоевский. Но, помимо этой мощи, он еще и великий русский православный философ. Национальный гений. А это целый набор, наверное…— А в литературе?— Духовно-нравственная основа. Сегодня главное — сохранить верность— Этот вопрос я задаю всем писателям и авторам, с которыми говорю. Зачем вы пишете? Или почему?— Такая судьба. Давно уже. Каждый человек в молодости выбирает путь и ему следует. Так жизнь устроена.— Вы ведь начали свой литературный труд как поэт. Почему появилась проза? Не вмещалось в поэзию все то, что теснилось в груди? Не хватало поэтического языка?— Именно так. Не вмещался мир Енисея. Слишком огромен, требовал объемной инвентаризации.— А для кого вы пишете? Во славу Божью, для себя или для людей?— Вот именно так и пишу, мне кажется. Вы назвали вещи неразделимые. И очень важно самому проходить путь, испытывать открытия и очищения, и благодарность Богу за это счастие. А уж какие ощущения испытываешь, когда читательскую благодарность получаешь, письма приходят…— Как вы говорили в одном из интервью, каждый читатель — режиссер своего кино, которое он снимает по книге. А что именно вы хотите донести до читателя?— Наверное, на этот вопрос проще читателю ответить. Я стараюсь выполнять завет наших классиков: писать житие русского человека сегодня, а сегодня главное — сохранить верность.— Где вам лучше всего пишется?— Везде, где удается. Но ничего не испытывал лучше, чем осенью на берегу Енисея.— Что для вас гармония? Важна ли она для создания Литературы?— Ну, не знаю… Наверное у художника должно быть ощущение совершенства произведения, его составляющих, то, что заставляет убирать лишнее, что-то добавлять, что-то убирать. Порой необъяснимые какие-то моменты, которые проще выполнить, чем сформулировать, чем копаться в причинах, побудивших сказать так-то и так-то или сделать то или иное описание. Просто знаешь, что так надо, так хорошо.— Получается, что дисгармония в мире запускает процесс творчества? Писательство есть попытка человека упорядочить мир, сделать его гармоничнее? — Мне кажется, что процесс творчества запускает внутренняя врожденная склонность к этому. Ты устроен так, что не можешь этим не заниматься. Если следовать логике дисгармонии мира как пускача, то выходит, если писателя посадить вдруг в гармонично-идеальную обстановку, то он и не откроется. Понимаю, что аргумент дискуссионный, но дело в том, что вырабатывает душа, какое, так сказать, жизненное вещество. Как бывают люди добрые, чья душа вырабатывает любовь, принятие, православное смирение и восхищение Божьим миром, а есть злющие, вроде бабки из сказки про рыбака и рыбку. Такую хоть Христу за пазуху посади, все недовольна будет. Поэтому «реагент» писательство не зависит от обстановки. Другое дело, что беды мира могут питать художника. С этим никто и не спорит. Это и есть топливо. Конфликт, без которого сложно организовать драматургию. Конечно, да, есть врожденно раненые люди, на них Божья печать, среди поэтов такие есть, конечно, а есть раненые, страдающие безо всякой поэзии. И если копнешь, опять же зароешься и запутаешься — что такое раненность? Это же не из-за войн и несправедливостей, а из-за устройства сердца.— Верите ли вы во вдохновение? Что это вообще такое — вдохновение? Если вдуматься, то это как будто бы вдохнули в тебя то, что ты пишешь.— Вдохновение — дело молодое и не связанное со способностью написать что-то путное. Это такое возвышенное и крайне приятное состояние великолепной взбудораженности: вечер, керосиновая лампа, белая бумага. И все будто рядом — Пушкин, Аввакум…— Вы имеете ввиду, что писатель не может опираться только лишь на вдохновение, если хочет и чувствует в себе силы написать что-то великое? — Вдохновение — это возрастное состояние, по крайней мере у меня так было. Оно не связано с тем, хорошую ты строчку напишешь или такую, что утром от нее тошно станет. Просто такое светлое возбуждение, когда кажется, что мир на ладони… А когда начинается настоящая работа, ты понимаешь, что это колоссальный труд, какое уж тут вдохновение. Совершенно другого порядка состояние и процесс. Труд, особенность которого в том, что каждый раз у разбитого корыта. В начале пути. Как ученик. С каждой новой книгой.— Как вы пишете свои книги? Составляете ли план произведения, анкеты персонажей? Или это всегда чистое творчество?— План, конечно, приходится составлять, иначе голова лопнет. Устройство произведения и характеры героев и есть самое творчество. — Стали ли вы в итоге частью той писательской стаи, к которой стремились?— Надеюсь.— На кого вы равняетесь сегодня?— На Проханова, Бурляева, Конюхова. На Николая Александрова. На Алексея Шорохова, который давно уже работает с Донбассом, ездит туда. Возит книги, читает стихи. На наших воинов, исполняющих долг. А есть еще Анатолий Байбородин…
Программа кукушонка
— Как вы относитесь к тому, что сегодня каждый может назваться писателем, опубликовав книгу на любом самиздатовском ресурсе? Самиздат — это зло или шанс для одаренных?— Считается, что самиздат — рассадник дилетантства. В большинстве самиздатов, насколько я знаю, не предполагается знака качества, который, например, гарантировали толстые журналы. Вообще, когда дома компьютер, то любой может стать фотографом, музыкантом, кинорежиссером и писателем. Но это не значит, что его фильм возьмет приз серьезного кинофестиваля.Что касается писательства, то сегодня и большое издательство может печатать полную ахинею. А вообще кто ты — автор текста или писатель — наверное, только время рассудит. Хотя, знаете, какая радость, когда кто-то поделится прекрасным стихотворением. Я уверен, что по-настоящему талантливый автор всегда дойдет до заинтересованных читателей. Так что пусть каждый печатается, где может.[caption id="attachment_142127" align="aligncenter" width="1685"]
Фото Владимира Дубровского[/caption]— Вы разделяете для себя эти понятия — «автор текста» и «писатель»? В чем отличия?— Естественно. Во-первых, я не люблю эту феню современную. Начинают тоже — «текст», еще тут придумали «продукт». На полном серьезе дева одна в Красноярске задвигала, мол, мы, молодежь, должны продвигать продукт. Поразительная темнота. И явно не читала «Портрет». Потому и разница меж текстом и словом — как между педагогом и учителем, стариком и старцем. Отличия в том, что служишь русскому слову. А значит, века за спиной. И свечка из руки в руку. И ответственность.Меня тошнит от слова «текст». Почему я, всю жизнь говоривший слова «книга» и «рукопись», почему я ни с того ни с сего должен какое-то техническое словечко начать вдруг произносить? Почему я должен предавать русское слово «клик» (лебединый клик) и вместо него использовать слово-подмену «клик» в смысле нажатие на кнопку-клавишу, какой-то саксонский «тычок» использовать под русской одеждой? Кто давал право здесь порядки наводить с языком?! А все это из той же оперы: разрушение, принижение, разрушение и уничтожение русской духовной матрицы, в данном случае через слово. А потом будут просто стрелять в нас. Да, собственно, какое потом — уже стреляют. Да, стреляют. Все эти борцы за свободу, вроде Латыниной уже с той стороны, уже по нам бьют «Хаймарсами». Есть, скажем так, общности, у которых программа кукушонка: засесть к тебе в гнездо и разрушать, разрушать, пакостить… При этом питаясь твоими зернышками и гусеничками. Это к тому, что было слово «слово». Они скажут: ребят, ну ведь это слишком громко, пафосно! Очень любят слово «пафос». Уронить, подточить высокое понятие. Все! Хорош!— В чем заключается ответственность писателя?— В том, на службу чему поставить свой дар.— Ответственность — это свобода?— Не знаю. Свобода — это вообще любой выбор, наверное… Высшая свобода у Жени Родионова. Ему говорят:«Сними крестик, а то голову отнимем». А он: «Не сниму!». Голову отняли, а свободу нет.
Не надо делить русских писателей на сибирских и несибирских
— Ваша известность как писателя влечет за собой разного рода обязанности, вроде встреч с читателями, участия в различных мероприятиях. Тяготитесь этим?— Ну, во-первых, моя известность преувеличена, я не из этой стаи… В мероприятиях участвую по желанию. Как правило, сам их и организовываю. Очень люблю походы литературные по Восточной Сибири и Дальнему Востоку. Счастье редкое. По зимнику, с друзьями… Эх…— Как вы вообще относитесь к своей известности?— Я считаю, что книги, которые Господь Бог мне… Подарил наверное… Не громко? Нет? Так вот, поскольку культурное пространство монополизировано либералами, которые захватили рычаги распространения и пропаганды, эти книги не входят в поле пропаганды и не доходят до массового читателя. Более того, преступная деятельность указанных господ настолько изменила и испакостила читательский вкус, что нормальную русскую литературу многие уже не могут читать — слишком сложно.
— Как современному сибирскому писателю найти своего читателя? И нужно ли вообще искать?— Во-первых, не надо делить русских писателей на сибирских и несибирских. Во-вторых… Как найти? Как-нибудь найти. Например, написать что-нибудь великое.— Вы регулярно дарите свои книги библиотекам на северах. Для чего?— Вот не понимаю такие вопросы. Видимо, чтобы их читали. Тем более в такие места писателЯ редко заглядывают.— Нужна ли сегодня кому-то литература, ориентированная на человека?— На кого еще может быть ориентирована литература? Вы имеете в виду на Человека с большой буквы. Конечно, нужна.— Литература может быть ориентирована и на деньги. К сожалению, огромное количество авторов сегодня пишут именно для денег, и именно они наиболее успешны. Этим и вызван вопрос: нужна ли сегодня литература, направленная на духовный рост читателя?— Авторов, но не писателей. Есть великая русская литература. Она ориентирована на Бога и Родину. Все остальное может быть ориентировано на все, что угодно, вплоть до содержимого сортирного очка, на деньги, на предательство. Это там где-то… Мы-то тут при чем? И весь наш разговор?— Что для вас является более сильным средством донесения смысла — книга или документальное кино?— Не сравнивал. Это же разные вещи. Но по большому счету, конечно, книга. Кинематограф-то что видел? Ему сколько отроду?— Чувствуете ли вы себя голосом живущих сегодня людей?— Я в таких громких словах не мыслю себя. Мне кажется, что писатель что-то поддерживающее, светлое доносит до читателей. И хорошо, когда задача достигается, у читателя возникает чувство «Я так же так думал, чувствовал. Как он узнал? Спасибо ему». Да, конечно, должен писатель что-то главное, глубинное выражать, какой-то крик слышать, какую-то народную рану бередить-врачевать. Промывать живой водицей. Русского слова… Чтоб понял читатель — не один.— Написали ли вы уже свою главную книгу?— Надеюсь, нет.
Тайга закаляет
— Михаил Александрович, давайте поговорим о тайге и вашем в ней месте. Сейчас вы большую часть каждого года проводите в Красноярске. Тоскуете по тайге?— Провожу год пополам. Поэтому успеваю и общественной работой заниматься, и бывать в других регионах.— Во время моих вылазок в тайгу у меня сложилось такое представление, что чем дольше человек живет в тайге, тем быстрее он становится ее частью. Вы стали тайгой?— Я не совсем понимаю, как стать тайгой. Это поэтический образ. Приблизиться, стать частью? Мне кажется, приблизился как мог. Очень хотел этого. Наверное, это приближение во многом через труд, который может и приближать, а в какой-то момент, наоборот, отгораживать (представьте себе, что вы три дня чините снегоход). Но по большому счету все равно приближает, наверное. Вообще ты не думаешь об этом. Живешь да живешь в ней. Как ее часть, наверное.— Под выражением «стать тайгой» я подразумевал человеческое единение со средой, внутреннюю гармонию, осознание себя частью тайги и тайги частью себя, взаимопроникновение. Вы чувствуете это в себе? — Конечно, это есть, но едва ты вступаешь на путь таежного труда, то на место этих понятий приходят и открываются совершенно другие бескрайние горизонты, связанные с трудовым постижением этих просторов. То есть ты вообще перестаешь существовать в таких понятиях, как единение со средой, гармония и так далее. Начинаются абсолютно непостижимые вещи, твои внутренние изменения, а твое пресловутое единение с тайгой остается за скобками.[caption id="attachment_142129" align="aligncenter" width="1263"]
Фото Владимира Дубровского[/caption]— Одинок ли человек в тайге?— Для охотника таежное одиночество — привычное состояние. Не совсем понял вопрос: имеется в виду не физическое одиночество? Если ты один на охотничьем участке, то да, физически ты один. Но для одного — это его жизнь, а для другого — пытка. Когда я ходил на промысел на несколько месяцев, то жил насыщеннейшей жизнью, читал много, размышлял, записывал, слушал радио. В каком-то смысле был ближе к цивилизации, чем в городе.— Я имею ввиду внутреннее одиночество. Хотя искренне верующий человек нигде не одинок, как мне кажется…— Есть внутреннее одиночество, и оно, конечно же, обостряется в тайге, и именно поэтому тайга закаляет, учит тебя бороться с ним, противостоять ему. Но тут такое дело: в тайге, в праведной стерильной обстановке, хорошо молиться, тебе легко читается, и чувствуешь себя несусветным молодцом. А как вышел, так и растерял все. В миру труднее праведным быть. Конечно, бывает слякотная погода, сидишь в избушке, навалится все пережитое, твои поступки, за какие стыдно, ну и вообще вдруг «захочется к маме», подступает тоска по ушедшим, тем, кто тебя любил, а ты не ценил... Ну да, бывает. Но вообще, наверное, только так и следует жить и чувствовать. А не только несущимся по морозу на мощном снегоходе победителем.— Кто вы в тайге — хозяин или гость?— Ученик.— Чему вы учитесь? И чему учит вас тайга?— Быть мужиком. Я не говорю о навыках — это и так понятно.— Что самое важное в тайге?— Человек. А в смысле поведения если, то любить ее. Быть дома там.— А в человеке?— Чуть не сказал «тайга»… Ну на эту тему целые книги написаны. Мне кажется, применительно к сегодняшнему дню это верность.— Верность самому себе? Богу? Родной земле? Что вы подразумеваете под словом «верность»? Верность от слова «вера», то есть поведение в соответствии со своей верой? — Верность всему. Вместо религии предательства, навязываемой Западом и очень сильно орудующей сегодня в нашем обществе со времен буржуазного переворота. У кого-то есть задача сохранить и защитить дорогое (в истории, в литературе, в вере, в душе), а у другого есть задача все пересмотреть и отменить. Залить грязью и вякнуть, что это «неактуально», что совесть и стыд — пережитки прошлого, что в истории России ничего путнего не было. О чем тут говорить!— Где ближе к Богу — в тайге или в храме?— Вообще считается, что храм — это то место, где ты наиболее приближен к Богу. Здесь и священник, который является проводником между человеком и Богом, здесь иконы и другие святыни, здесь есть возможность совместной молитвы, и ты можешь пережить чувство соборного единения с нашим народом. Многие, я думаю, большинство людей, и я в том числе, конечно же, испытывали в тайге чувство, которое хочется назвать близостью к Богу, это скорее из области Бога вообще… Не хотелось бы умничать. Я не священнослужитель и не богослов. Есть соблазн подменить дело ловким словом. Я, к примеру, давно не был на исповеди, но испытываю соблазн порассуждать…Так вот, конечно же, ощущение одиночества на фоне могучей природы и невообразимых небес вызывает сильнейшие ощущения, так сказать, мистического характера. И писано об этом изрядно. И думано. И молится в тайге хорошо (особенно если заболел, не дай Бог), и ощущение, что ходишь под Богом, сильнее там, где фонов меньше. Но, думаю, это не зависит от того, православный ли ты христианин, мусульманин, язычник или атеист. И уж раз говорим о православии, то тут важнее не ощущение разверстости души пред космическими небесами, а способность к жертвенной любви к близким. К делам, а не ощущениям.
— В тайге больше надежды на себя или на Бога?— Эти две ипостаси надежды, «на себя» и «на Бога» везде одинаковы, хоть в тайге, хоть на Марсе. Это же твое внутреннее ощущение, оно не зависит от обстановки.— И ваш, и мой друг, замечательный фотограф Владимир Дубровский сказал как-то, что пастухи — самые мудрые люди. И причина в том, что у них очень много времени для общения с собой и с Богом. Можно ли то же самое сказать о таежниках?— Владимир Павлович восхищает и радует — прекрасный человек и прекрасный фотограф. В данном случае про пастухов и других подобных людей — это во многом общепринятый литературный взгляд. Да, такие люди восхищают, бесспорно, но часто мы вкладываем свой идеал в эти образы. В литературе очень много этого: оленевод, спасающий заболевшего геолога и поражающий его своим спокойствием и мудростью, Дерсу Арсеньева и Улукиткан Федосеева. В охотниках- промысловиках главное — одержимость тайгой и промыслом и упоение нечеловеческим своим трудом. Очень много труда, тяжелого, спасительного и непосильного. А мудрость, наверное, — еще одна ось, она не зависит от образа жизни. Хотя есть у людей, о которых речь, отличающая манера поведения — определенная неторопливость, спокойствие, неприятие суеты. Это очень важно. А берется это из того, что человек такой живет там, «где еще можно навести порядок своими руками». И у него возникает ощущение собственной силы и независимости, которое вообще часто отличает сельских жителей. Что же говорить о промысловиках, страшнейших индивидуалистах и однодворцах при всем культе товарищества.— Находите ли вы утешение в красоте людей, в величии сибирской природы, тайги?— Наверное, более точно сказать — вдохновение. Утешение предполагает какую-то огромную беду, тебя постигшую, что-то полностью выведшее тебя из обычного состояния. А природа, конечно, дает силы, просто питает. Но не стоит забывать, что она и меняет тебя, давая ощущение силы. Хотя, к сожалению, и временной. И люди, конечно, дают вдохновение. Люди, на которых хотелось бы походить. Так что да, красота людей, говоря о которой мы имеем в виду духовную красоту. Меня восхищают наши воины, доказывающие, что подвиг — это не историческое, книжное понятие, а поступок, который совершается в наше время, условно говоря, в нескольких метрах от тебя.— Жизнь в тайге — это путь? Если да, то куда он ведет?— Все путь, наверное. Ведет всех по-разному. Сложно сказать, куда. Он ведь на самом процессе держится, ради него. Ему не нужно какое-то «куда» и какое-то дополнительное «ради». Кроме достойно прожитой жизни, ощущения верности пути. Промысловик гордится:— Как думашь, сколь сезонов отходил?— И сколь?— Тридцать девять. Нынче сорок будет.Или как один мужик, который по зимнику работал все жизнь на своем «Камазе», грузА возил. Свою жизнь он так отмерял: «Пятьдесят зимников».— А писательство — путь? И чем тогда гордится писатель? Количеством написанных книг? Чем гордитесь вы?— Все — путь. Писательство — путь. Я не люблю на эти темы рассуждать, это какое-то обсуждение себя. Понятно, что гордится писатель книгами, естественно. А надо бы гордиться добрыми делами вообще.
Одиночество необходимо каждому
— Что самое важное в вашей жизни?— Лучший ответ на этот вопрос в книгах, тобой написанных. Опасность краткого ответа на этот вопрос — выбросить что-то главное. Не ошибусь, если скажу, что в жизни точно главное — верность. Бескорыстие. Способность к служению.— Чего вы боитесь как человек? — Страданий близких. Смерти. Пыток. Всего, чего боятся по маловерию.— А как писатель?— Не успеть.— Мне показалось, что вы одинокий человек. Не в смысле тотального личного одиночества, а словно бы намеренно отрешаетесь от всех. Я ошибся?— Ну, не знаю… У меня много друзей и товарищей. А одиночество, думаю, каждому необходимо.— Зачем вы построили храм в Бахте?— Не понимаю, если честно, таких вопросов. Зачем храмы строят? Наверное, так служат Богу и Родине…— А музей?— И музей. Чтобы сохранить дорогое.— В своих интервью вы много говорите о бабушке и ничего не говорите о родителях. Почему?— Всему своя пора. С бабушкой прошла моя главная часть детства, и именно она заложила фундамент моей жизни. Бабушки давно нет, и я не успел сказать ей главного. Пишу сейчас книгу о ней. Я и про другую свою бабушку ничего не говорю. А зря, наверное…
— Можете ли вы сформулировать, в чем заключается представление русского человека о добре и сострадании?— Здесь нет представлений. Это на уровне сердца.— Любите ли вы людей? Что вы любите в людях?— Людей люблю, хотя иные раздражают. В людях восхищают смелость, доброта, бескорыстие. Способность ни на кого не оглядываться в своих поступках. Ширь характера и способность пожертвовать самым дорогим, включая свою жизнь. Люблю, когда хочется пример брать с кого-то. Учиться. Одержимости, бескомпромиссности. Силе.— В чем смысл жизни человека? — Вы знаете, у разных людей, наверное, разные смыслы. Мне ближе люди, для которых смысл — в служении Отечеству.— Хочу затронуть еще одну очень важную тему, острую и болезненную. Дети сегодня очень мало читают, и качество современной детской литературы зачастую оставляет желать лучшего. Как это исправить и как вернуть детей к чтению? — Это огромная государственная задача, в которой при этом абсолютно посильно поучаствовать всем родителям, если они поймут, что это нужно, смогут отказаться от многого, к чему привыкли. Ведь проще запустить ребенка в интернет, чем почитать вслух. «Ой, ведь так устала за день. Голова раскалывается»…— Вопрос, которого не должно быть, но он есть — нужна ли классическая литература детям? — Конечно, нужна.— Пожалуйста, сформулируйте, что дает детям классическая литература? Для чего она им сегодня?— Во-первых, русская классическая литература — это непревзойденный эталон добра и красоты. Во-вторых, сегодня через даже не кино, а так называемое видео идет тотальное охмурение детворы. В этой движущейся картинке идеи-коротышки и прочие представления наших (а точнее — не наших!) современников о настоящем, а самое главное — о прошлом. О том, что такое человек. Сегодняшний влиятель на умы может дать ребенку какой угодно образ чего угодно, к примеру, страны и ее старины, но все устроено так, что этот образ вообще не предполагается. И растут люди без прошлого, без галереи русских веков за плечами. Это то, что нужно мировому правительству — или можно назвать как угодно. А многовековая литература содержит свидетельства лучших умов-сердец, ты из первых рук получаешь и любовь, и честь, и веру…— Сибирская книга иная? Какие они, сибирские книги? — Шукшин, Астафьев и Распутин. Великие русские писатели. В большой литературе не стоит вопрос — сибирский, среднерусский, дальневосточный? Есть великое русское слово. [caption id="attachment_142132" align="aligncenter" width="1685"]
Фото Владимира Дубровского[/caption]— А сибирские писатели?— Мне кажется, они русские вдвойне. Как говорит русский подвижник Аркадий Елфимов из Тобольска: «В 19 веке великая русская дворянская литература стала в один ряд с такими взлетами мировой культуры, как античный период и эпоха Возрождения». В 20 веке нечто подобное сделали перечисленные выше писатели, и это было уже слово народа, сказанное самим народом о себе. Примечательно и замечательно то, что Валентин Григорьевич Распутин в своих главных произведениях никогда не выпячивал сибирский колорит, наоборот, как-то выравнивал сибирскую экзотику, доказывая, что глубинная причастность к нашей корневой литературе важнее местного колорита. Чего, кстати, нельзя сказать о прозе вашего покорного слуги, который будучи рожден в средней полосе России, до сих пор находится в состоянии детской очарованности Сибирью и Дальним Востоком.— Как защитить Русский мир? И нужен ли он сегодня нам самим? Глядя на то, с какой радостью мы уже три десятка лет размениваем себя на бусы, я начинаю в этом сомневаться.— Брать и защищать. Сомневаться — это никуда не годится. Особенно сейчас, когда ребята кровь проливают.— Есть ли у вас творческая мечта? А человеческая?— Есть, конечно. Чтоб писатели вспомнили, наконец, что у великой русской литературы три признака. Три признака, но из трех достаточно одного. Если поизучаете с этой точки книги, то убедитесь. Я имею ввиду только русские книги, а не русскоязычные (термин, разработанный прекрасным русским критиком из Краснодара Юрием Павловым). Так вот, три богатыря: народность, религиозность и благородство интонации.— Можете ли вы что-то сказать в напутствие сегодняшним писателям?— Одно и то же говорю. Уже надоел всем. Сто раз подумайте, надо ли вам… Напитайтесь русской классикой так, чтобы она в вас сама заговорила, но вашей же судьбой. И живите еще чем-то кровно любимым, кроме литературы. Тем, что хотите подарить. Хотя и это не выход. Ведь тут как Бог управит. Книги Михаила Тарковского вскоре можно будет найти на сайте проекта «Сибирь на страницах». Ранее редакция публиковала интервью с сибирскими писателями Игорем Мараниным, Николаем Александровым, Сергеем Усиком, Юлией Лавряшиной и Алексеем Понедельченко.