Шли дни – я торговала, нищенствовала, писала свои статьи, а Витя все не появлялся. Неужели он уехал без моего благословения? Визит Валентины тоже затягивался – она, поняв, что мне уже не угрожает опасность, стремилась, видимо, как можно эффективнее и чище, как она выражалась, закончить свое очередное дело. Маньяк не подавал признаков жизни, да я о нем и не думала. Правда, появись он на горизонте, я бы постаралась получить от него хоть какие-то сведения о том, кто уготовил Людмиле такую участь… Но он не появлялся… Фоторобот его все еще красовался на милицейском стенде, только там он был с какими-то другими волосами и без усиков, которые я имела счастье лицезреть. Я постоянно думала о Вите, но мне было не разорваться на три части – две еще были мне под силу, эти московские преображения и моя семья в провинции. И вот на третьем круге своего нищенствования, то есть на восьмой день после разговора с Витей я, заняв место странницы – как обычно, с ее ведома, увидела ее самою, бредущую к моему клондайку за мелочью на пиво. Это, в общем-то, тоже стало привычным делом, но на сей раз Лариса была чем-то весьма озабочена. В руках она держала довольно внушительный клочок бумаги.
- Слушай, это тебе велели передать. Я, честно, не читала.
И она протянула мне грязный, смятый лист, с любопытством глядя, как я его разворачиваю и разглаживаю, дабы прочесть, что же там написано. Мы прочли это послание вместе и хорошо, что странница была рядом, потому что бумага гласила, что некий Виктор просил в своей смерти никого не винить… И все. И я потеряла дар речи и, наверное, сознание, потому что очнулась на руках у странницы, которая держала мою мокрую голову на своих коленях – видимо, она спрыснула меня водой.
- Кто это передал? – пролепетала я.
- Да парнишка один. Из наших, но ты его, наверное, не знаешь.
- А почему он ко мне сам не подошел?
- Так тебя еще не было! Он мне это сунул раным-рано, знает ведь, паразит, где я ночую!
- А где ты ночуешь?
- Ха! Думаешь, на вокзале? Не! Школу видишь? Вон ту, да, правильно голову вертишь. Вот в ней. Там уборщица – соседка моя. Она меня тихонько вечером туда запускает, в кладовку свою… Только чтоб я – ни-ни… Чисто чтоб все, аккуратно. Я ее ни разу не подвела. Теперь понимаешь, почему я утром да днем пью? Чтоб к ночи протрезветь… А у меня ведь и квартира есть, не думай. Только я ее дочке отдала. Редко туда прихожу… Вот холодно будет – за зимним пальто пойду.
Этот разговор как-то незаметно привел меня в чувство и я попыталась сесть, чтобы не отягощать колени странницы. После нескольких попыток у меня это, наконец, получилось, при этом записка, написанная шариковой ручкой и одновременно вся исчерканная карандашом, оказалась на асфальте. Я подхватила ее быстрее, чем ветер, и внимательно прочла еще раз. Мои мысли крутились в одну, и, как я думала, правильную сторону – несмотря на эту страшную весть надо сделать над собой усилие и немедленно связаться с Валентиной! А еще следовало бы позвонить в тот поселок – скажем, в их отделение милиции и рассказать о записке. Сейчас я все это сделаю… Сейчас… Почему он так подписался? Для меня он – Витя, а не Виктор. Он мне не назывался этим взрослым именем… И неужели не мог найти нормальной бумаги? Такое послание, а на обратной стороне написано про какую-то рожу – «Хотите за… рожу? Классно будет!». Господи, какой бред! Скорее, скорее звонить!
Я встала, поблагодарила Ларису и, едва держась на ногах, отправилась домой. По дороге я быстро набрала обороты и не вошла, а ворвалась в дом, в лифт, в квартиру, закрылась на задвижку, хотя маньяки, надо полагать, могут бороться и с задвижками, бросилась к телефону и набрала всегда торчащий в моей памяти номер Валентины. Он как будто написан у меня в мозгах жирным шрифтом и высвечен прожекторами. Но мне никто не ответил. Тогда я набрала телефон ее агентства, который, естественно, тоже знала наизусть. Автоответчик вежливо сообщил мне, что моя деловая подруга находится в командировке. О том, где именно – ни слова. Ну и Валентина! Ведь обещала, обещала же приехать! Главное, без нее я не знаю, как звонить в поселок… О, да у меня же есть координаты милицейского чина, возглявляющего угрозыск родного города – Владимира Ивановича Комова! И я, и Валентина знаем его с юности, встречались на совместных студенческих вечерах, когда к нам приходили ребята из других вузов. Моя Валентина тогда ему явно нравилась. Но это чувство не получило продолжения. К сожалению. И мне кажется, что теперь оба они несчастны. У Комова хорошая жена, Лена, но их браку предшествовал Володин роман с ее сестрой, которая погибла. Так что их совместная жизнь омрачена трагедией. Валентина, прожив много лет с мужем и не имея детей, отпустила его к другой женщине, которая сумела сделать то, чего не смогла она - родить сына. Но если моя подруга и печалится, то этого никто не замечает, потому что ее кипящая натура в принципе исключает грусть и недовольство жизнью. Была бы работа, которой Валентина отдает себя с радостью и умением, было бы интересное, запутанное дело, ребус, головоломка, которые она с удовольствием примется разгадывать. Несмотря на блестящие способности подруги в области сыска, на ее замечательные результаты, большую известность и даже славу, я не все в ней понимаю и принимаю. Иногда она кажется мне бездушной, бессердечной. Я, например, не могу постичь, как за расследование какого-то жестокого убийства можно браться с удовольствием. Ведь произошла трагедия! И Валентина кажется мне какой-то машиной, для которой насилие над личностью, будь то убийство или что-то иное – словно бензин, без которого она не может двигаться! Это меня страшит. Правда, мой муж утверждает, что я все преувеличиваю, потому что чересчур сентиментальна. Наверное, он прав. Но Валентину я все равно люблю и радуюсь, когда мы вместе. Редко это бывает, живем в разных городах. Она – в городе нашего детства, где родилась, там и пригодилась, я – в другой области, по соседству, где ее тоже хорошо знают – по моей рекомендации местные сыщики не раз просили ее о помощи. А этот злосчастный поселок – как раз на границе наших областей, его не раз передавали то на ту, то на другую сторону и сейчас я не знаю, на чьей территории он находится.
Обо всем этом я размышляла ровно столько, чтобы найти телефон полковника Комова. И нашла. У него была странная привычка – в любое время находиться на работе. Не изменил он ей и теперь, хотя зарплата ментов представляла из себя жалкий огрызок достойного существования. Конечно, он меня узнал и сразу спросил, не показывался ли больше незваный гость. Это он про маньяка. Но я даже не помню, ответила ли ему, потому что сразу принялась рассказывать о Вите. Поселок, оказывается, был сейчас их, а раньше, когда убили Людмилу – не их, а наш, и потому о ее смерти Володе ничего не было известно. Во-первых, он меня обрадовал, сказав, что Валентина поехала именно в Москву и вечером должна быть у меня. Во-вторых, призвал меня на время забыть про телефон и заверил, что они сами сейчас же займутся поисками Вити Разина, который вдруг ни с того, ни с сего пишет предсмертные записки. Он также мудро заметил, что настоящие самоубийцы почти всегда уходят из жизни без всяких записок. И попросил меня сказать, как именно написаны слова, буквы – торопливо, неровно, либо наоборот. Однако записки при мне не было – в спешке я, видимо, оставила ее на своем попрошайническом месте. Но буквы были ровные и почерк неплохой… Володя усмехнулся, сказал что-то типа – вот, мол, вот, все это предназначено для таких доверчивых, как я. Я знаю – он хотел сказать – доверчивых дур, но не стал меня обижать. Но я возразила – Вите совершенно незачем было дурить мне голову! С ним произошла беда! Ему надо помочь! Если не поздно…
Комов взял мой московский номер и велел терпеливо ждать. И я вновь осталась в одиночестве, в сомнениях и терзаниях. Бедный Витя! Мало ему выпало испытаний в детстве, так еще и сейчас та трагедия, словно злая ведьма, схватила его за шкирку, боясь упустить… Это я, я во всем виновата! Мне надо было убедить Витю не предпринимать никаких решительных действий до приезда Валентины! Вот где теперь ребенок? Что с ним? Одна надежда на Комова и на его помощника Осокина, Валя много про него рассказывала. Возможно, этот Осокин сейчас уже мчится в поселок. На кладбище, где Людмила нашла свою смерть…
Постепенно я все же успокоилась. Может быть, мне на расстоянии передался ритм поисков Вити. И только тут спохватилась, что сегодня не заработала ни гроша! И грош мне цена после этого! Здраво рассудив, что сведений от Комова ждать еще рано, да и до Валентининого приезда времени у меня навалом, я вновь взяла свою сумку с нищенским камуфляжем и отправилась на место сегодняшней дислокации. Я уже там освоилась и не ждала, когда придет либо уйдет странница – места хватало всем. Переодевшись в своей постоянной «гримерке», я минут через десять была уже у церкви. Лариса все еще работала на своем месте и потому я остановилась метрах в пятидесяти от нее, но она, глаз – алмаз, истошными жестами, словно случилось что-то невероятное, позвала меня к себе, а когда я приблизилась, сразу же спросила, какой я даю ответ.
- На что?
- Да на записку же, которую я тебе утром передала! Ты что, блин, забыла совсем?
- Чего-то я не понимаю…
- Он спрашивает – да или нет?
- Кто спрашивает?
- Да тот парень, что записку передал!
- Но… там необходимы соболезнования… Помощь…
- Да чего ему соболезновать-то! Нет, ты все-таки с дуба рухнула!
- А ты записку-то читала? – наконец, спросила я странницу.
- Да читала. После тебя уж вникла – гляжу, валяется, не нужна никому…
- Ну, и…
- Да я бы на твоем месте подумала о перспективе. Это – будущее… Не век же так жить… Чего глядишь, глаза-то вылупив? Удивляешься, что я так заговорила? Я ведь не зря в школе-то ночую – училкой была, детям вот так же проповедовала. Живите, мол, думая о будущем… А теперь с сегодняшним-то не знаешь как расхлебаться. Но я бы сделала… Если финансы позволяют…
- А при чем тут финансы? – недоуменно спросила я.
- А что, за спасибо, что ли, тебя так вот… преобразят-то?
И она сделала характерный жест вокруг своей головы и шеи. Мороз пробежал по коже…
- Но мне всегда казалось, что это дело сугубо индивидуальное… - нерешительно пролепетала я.
- Разумеется. Ладно. Он через два дня придет, по твоему расписанию – сама с ним поговоришь.
И Лариса отошла от меня, обиженная.
Хм… Неужели это у них так вот запросто – жизнь и смерть… Или они имеют в виду… Господи, да как же я не подумала о перевоплощении, о другой жизни! Вероятно, за деньги устроят так, что я исчезну… Якобы покончу с собой… А на самом деле стану другим человеком с другим именем и фамилией. Таким образом человек сразу избавляется от массы своих проблем. Но только мне-то зачем это нужно? Господи, какая же ты дура, ругала я себя – тебе и прислали записку для того, чтобы ты сказала, согласна на это или нет. Хотя… Из самой записки я такой вывод не сделала. Там было ясное и четкое послание Виктора, которого я и приняла за Витю. И, может, не ошиблась, я еще этого не знала, хотя странница пыталась здорово запудрить мне мозги. Может, в этой записке они сразу взяли быка за рога? Ну, показали, как это будет… Дескать, и ты оставишь такую же записочку, и все поверят, что ты – того. Но ведь нужен будет труп! А где они его возьмут, если я останусь жива – иначе кто же будет преображаться? А никто! Сдерут с тебя денежки и прихлопнут, как муху! Нет, что-то я не в ту сторону иду… Ведь можно исчезнуть бесследно… Утонуть, например… Либо упасть в бездну… Нет, хватит с меня! Шага больше не сделаю, не посоветовавшись с Валентиной! А денег-то, денег-то набросали – я и не заметила! Какие все-таки в России сердобольные люди! И чуткие – страсть! Ребенка будут насильно тащить в какую-нибудь подворотню неизвестно зачем – никто не шелохнется, хотя от детского крика могут лопнуть барабанные перепонки! А нищему подать – это мы можем. От широкой души. От щедрот. Чтоб человеком-то себя все-таки чувствовать. Совесть чтоб очистить от грязи и равнодушия. Так что это не прохожий нищему одолжение делает, а наоборот. Они должны нам спасибо говорить, что принимаем их жалкую мелочь – для спасения их же сердец.
Да, здорово я разозлилась и на себя, и на прохожих, и на странницу с этой идиотской запиской. Так здорово, что камуфляж свой не донесла до заветных кустов возле автобазы, а сняла прямо на ходу и этим сократила себе путь. И очень хорошо сделала, потому что едва я вошла в свою прихожую и заперлась на оба свои замка и на задвижку, как зазвонил телефон. Я рванула трубку и сразу же услышала взволнованный голос Владимира Ивановича:
- Сережа Осокин только что приехал из поселка. Передаю ему трубку.
- Слушаю вас, Сергей Ильич!
- Не успел еще пыль отряхнуть с ног… Ну так вот – был в поселке, заходил и на кладбище, попросил служителей провести к могиле Юрия Разина… Честно говоря, она здорово запущена… Но там – свежие цветы. Думаю, от вашего Вити… Однако его самого и след простыл. Ни в одной гостинице не появлялся. В поселке родня его дальняя осталась, седьмая вода на киселе – дочь троюродной сестры его отца. Но у нее он тоже не был. Кстати, она вообще не знала о его существовании. Во всяком случае, так говорит. Но я, если помните – человек дотошный. Обошел многих жителей, встретился с пожилыми людьми, живущими возле того дома, где этот Юрий родился. Вите, кстати, был известен этот адрес?
- Не знаю…
- Видимо, да. Так вот, недавно с ними разговаривал молодой человек, представившийся Витей Разиным. Объявил им, что не знает, как погибли его родители, и хотел бы об этом услышать… Ну, про отца они ему хором все рассказали – это же случилось на виду у целого поселка! А вот про мать якобы никто ничего сказать не мог… Тогда ваш Витя попросил одного старичка, который признался, что помнит его отца еще маленьким, сходить с ним на кладбище. Пошли втроем – еще один сосед увязался. По пути взяли бутылку, там, на могиле, ее распили, и через некоторое время у одного из них, Николая Егоровича Волкова, язык-то и развязался, он вдруг показал на дорожку возле могилы и говорит: «А мать-то твоя прямо тут вот и лежала… Головой на север, как покойница… А ведь жива еще была» … Это мне второй Витин провожатый передал, Степан. Он говорит – парнишку-то аж затрясло, схватил он за руки этого Егорыча, и ну его трясти – говори да говори, кто да почему его мать убил! Тут Волков-то сразу и протрезвел. И замолк. И с кладбища незаметно ушел. И сколько этот Витя к нему потом домой ни приходил – глухо. Дверь ни разу не отпер. Вот ведь как! Но я его все-таки достал…
- Кого? Витю?
- Нет. Витин след теряется на кладбище. Знаете, он ведь там и жил все эти дни. В сторожке. Но последний раз его видели там в воскресенье. Вроде бы уезжать собрался. Пошел снова на отцову могилу, а обратно в сторожку не зашел. Сторож очень удивлялся – такой, говорит, вежливый да обходительный, а не попрощался! Каждый вечер, говорит, с ним часами беседовали – какой раньше-то был поселок, какие люди, а что сейчас, сплошная пьянь да наркота. Он этого сторожа и в гости к себе в Москву звал...
- Господи, неужели и адрес оставил?
- Нет. Не оставил. И этому старик тоже удивился.
- А достали-то вы, значит, того, Егорыча, который было раскололся по пьянке, да прикусил язык?
- Так точно! Но сразу вам честно скажу – старик он уже дряхлый и ни фига не помнит. Я верю. Не прикидывается. Смутно что-то вспоминает и боится... И тоже говорит про какую-то бабочку, как и ваша Людмила перед смертью… А что там в прошлом-то – и высказать не может. Одно дал понять четко и ясно – из-за больших денег Людмила ваша свою смерть приняла! Он даже сказал – из-за «мильенов». И еще у него проскользнуло выражение – богатый человек… Понимаю, значения денег часто менялись, он может говорить о миллионах, а иметь в виду тысячу рублей…
- Но у нее никогда не было больших денег!
- Может, она ждала какое-то наследство?
- Ерунда! Я бы об этом знала. И потом – наследство досталось бы Вите…
- Следовательно, она могла стать свидетельницей какой-то аферы… Кражи… Ограбления…
- Да, да, да! Вот это похоже на правду! Отсюда и надо плясать!
- Витю мы будем искать. Продолжим. Но с чего ему себя убивать – он еще не завершил дело, за которое взялся. Вас этой запиской кто-то явно дезинформировал. Но Витя, скорее всего, объявится у вас. Прошу – позвоните тогда, сообщите!
- Обязательно!
- Привет Валентине, которая появится у вас… где-то минут через тридцать-сорок, она только что освободилась, звонила из министерства.
И Сергей Ильич Осокин положил трубку.
Да… Я чувствовала себя стоящей в огромном поле неубранной ржи, кругом шумят колосья, их – великое множество, и я должна их убрать вместе со стеблями, связать в снопы, но мне не одолеть этой адской работы, я лягу пластом на этом поле без сил, без сознания… Не берись за дело, которое тебе не по силам! – сказала я себе. За смертью Людмилы скрывается что-то странное и, наверное, страшное, чего мне не разгадать. Чего, может, не разгадать и Валентине, и примкнувшему ко мне Вите. Я переоценила свои силы. У меня их нет, зато собственных проблем – выше головы. У меня семья, дети, нам с мужем надо поднимать их на ноги…
Мои пораженческие настроения неожиданно прервал звонок в дверь. Я выпрыгнула в коридор как ошпаренная – от страха, что это может быть маньяк, от радости, коли это моя несравненная Валентина, и с трепетом посмотрела в глазок массивной железной двери… Возле обшарпанных дверей лифта стояла удивительная белокурая женщина с короткой стрижкой и улыбкой киноактрисы – Валентина Васильевна Орлова. Я распахнула дверь и бросилась в ее объятия…
