Самой известной картиной художника-передвижника Василия Григорьевича Перова, безусловно, является полотно "Охотники на привале". Оно отлично иллюстрирует главное направление в живописи, которое выбрал для себя мастер - сценки из повседневного быта простого народа, подчас бьющие в глаза своей беспросветностью. Однако к концу своего творческого пути Василий Григорьевич попробовал себя и в историческом жанре. Картину "Никита Пустосвят. Спор о вере" (Государственная Третьяковская галерея, Москва) он закончил за год до смерти.
Перед нами Грановитая палата Московского Кремля 5 июля 1682 года. Прошло всего два месяца, как Москва оправилась от убийств, учинённых стрельцами в ходе Стрелецкого бунта. Шерше ля фам - как говорят французы. Ищите женщину. Тут их и искать не надо, тут их имеется в наличии аж сразу две штуки. Две царицы, две жены царя Алексея Михайловича. Первая и вторая. Вот они то и делили наследство покойного мужа. Точнее их родственнички, поскольку первая, Мария Милославская, до этой безобразной свары не дожила. А наследством являлось ни больше, ни меньше, а всё Московское царство.
Впрочем, место Марии во главе партии первой жены заняла её дочь, царевна Софья Алексеевна. Сейчас она восторжествовала над партией своей мачехи, вдовствующей царицы Натальи Нарышкиной. Наиболее влиятельные соратники Нарышкиных, а также два брата царицы-мачехи перебиты стрельцами. Тогда, в мае месяце, натравив стрельцов на вторую семью своего отца, Софья даже не догадывалась, что вскоре окажется заложницей ситуации, которую создала своими же руками.
Стрельцы довольно быстро осознали свою силу и сообразили, что сейчас они крепко держат честолюбивую царевну за то место, к которому она, в силу природного целомудрия, посторонним мужчинам вряд ли бы разрешила прикасаться. Они стали ходить в Кремль как на работу то с одними, то с другими требованиям.
С одной стороны часть требований были Софье на руку - именно стрельцы настояли, чтобы помимо Петра царём провозгласили и Ивана, причём старшим царём, каковым он и являлся в силу возраста. Они же потребовали, чтобы на время малолетства братьев (ну да, Ивану то всего 16 стукнуло) царевна взяла рычаги правления в свои руки. С другой, за это счастье служивые заломили 240 000 рублей якобы недоплаченного жалования. По тем временам сумма эта была столь астрономической, что пришлось переплавить на деньги дворцовое серебро. К тому же было не очень понятно, действительно ли стрельцы охраняют Кремль, как они утверждали, или царевна находится под арестом.
Тогда Софья попытался взять стрельцов под контроль, назначив судьёй Стрелецкого приказа (ну то есть военным министром) одного из полководцев крайней Русско-польской войны князя Ивана Хованского. Хованского за глаза звали Тараруй, что на современный русский переводится как... трепло, в общем. То есть язык у князя был подвешен, и с задачей он вполне справился бы. Если бы захотел...
Хованский оказался не дурнее стрельцов, и тоже понял какая ему попёрла маза. Требовалось лишь покрепче ухватить царевну чуть пониже пояса. Как? Решение напрашивалось само собой. Почуяв слабину власти, в Москву потянулись старообрядцы в надежде на реванш. У стрельцов, не сильно заморачивающихся тонкостями богословия, их проповеди оказались в тренде. Понимая, что Софья никогда не признает ошибочность церковной реформы своего отца, Хованский решил прижать её к стене до кучи ещё и старообрядцами, предложив устроить батл... ну то есть религиозный диспут.
В качестве самого подходящего места для диспута раскольники предложили Красную площадь. Но патриарх Иоаким не зря по молодости топтал сапоги в рейтарских полках. Он прекрасно понимал, что народ на Красной площади углубляться в предмет дискуссии не станет, и старообрядцы легко сделают никонианцев мощностью своих лужёных глоток. Так что диспут переносился в Грановитую палату Кремля, всей своей обстановкой располагающую к непринуждённому общению.
Официальную церковь Иоаким представлял сам. Старообрядцы же выставили против него матёрого спорщика, суздальского священника Никиту, которого никонианцы дразнили Пустосвятом (вот он на картине в центре, его какой-то мужик сзади за руки держит). Хотя, как утверждал читавший его труды профессор Николай Субботин, на самом деле был этот Никита мужиком умным, и мысли свои излагать умел складно.
Как и следовало ожидать, диспута не получилось, получился стандартный для таких случаев холивар. Видимо по этой причине у царевны Софьи на картине и глаза лезут на лоб - уж больно забористыми богословскими терминами сыплют участники этой интеллектуальной беседы. В общем, разошлись в итоге каждый при своём мнение. Но Никита поступил так, как будто интернет изобрели ещё в XVII веке. Выйдя из Кремля, он заявил на Красной площади, что всех победил. Эх, недооценил Никита царевну, ох недооценил.
Тут же после его ухода Софья поинтересовалась у оставшихся в Гранатовитой палате вожаков стрельцов, за что она отвалила четверть ляма? Вот за это шоу? Чтобы к ней вот так в Кремль через день вламывались? Так может спокойнее будет съехать из Москвы под защиту дворянского ополчения?
А надо сказать, дворянское ополчение, если собрать его вместе, по численности заметно превосходило стрелецкие полки. Так что стрельцы намёк поняли правильно. На следующий день они разыскали Никиту, поздравили с победой, и на Лобном месте торжественно наградили его отсечением головы. Но Хованский совершенно напрасно торопился. Он ещё не догадывался, как опасно хватать девушек за... ну сами знаете за что. И что следующей отрубленной головой станет его собственная...
Читайте в этом цикле:
