Нудно-утомительная зима подходила к концу. На юге еще не сошел обильный снег, выпавший за зимние месяцы, но в воздухе явственно чувствовалась грядущая быстрыми шагами весна. Весеннее, приподнятое, настроение было и на душе Кондрата Булавина. Войско его росло ежедневно… Татарская орда, куда он послал “прелестное” письмо, прикочевала на ручку Татарку, а еще не менее значительные силы татар стояли у урочища Молочные Воды, готовые поддержать Булавина. Сотни запорожцев влились в войско Кондрата, готовые на любые дела. “Шаткие люди” – русские, украинцы, калмыки и другие народности – пробивались различными путями к Булавину, горя желанием поскорее схватиться с государевыми полками и его “домовитыми” сторонниками на Дону, постоять за былые казачьи вольности, чтобы победить или умереть свободными людьми.
Многолюдное сборище “воровских” людей на реке Вороновке не на шутку встревожило киевского воеводу князя Дмитрия Голицына. не зная, что предпринять в сложившейся ситуации, он смятенно писал царю Петру: “Доношу вам всемилостивейшему государю в Новобогороцком всего двести человек и ежели оной вор придет под Новобогороцкий, держать его будет некому, а послать некого ж… И чтоб ваш всемилостивейшего государя указ повелел гетману регименту (регимент – полк; в данном случае – войско – М.А.) его несколько послать, дабы оной вор не расширился и как могли наискорее разорить его злой умысел”.
Петр I в это время был поглощен подготовкой к решающим сражениям со шведским королем Карлом XII, поэтому надвигавшаяся бунтовская гроза была ему, как нож по сердцу. Весьма недовольный развитием событий, нерешительными действиями своих южных воевод и украинского гетмана Ивана Мазепы, Петр отправил последнему суровый приказ: как можно наибыстрее выступить супротив Булавина и разгромить его “воровское” сборище. Но гетман, объясняясь перед государем разными “существенными” отговорками, не спешил выступать против Булавина и его сотоварищей. Современники почти единодушно обвиняли Ивана Мазепу в прямой связи с булавинцами. Правда, умными и прозорливыми все они стали уже после явной измены Мазепы и полного перехода его на сторону “свейского” короля Карла XII в 1709 году, когда на опального гетмана стали валить все грехи, настоящие и мнимые. Неизвестный летописец того времени, отмечавший, что “в русских и польских сторонах деяло и якого року”, утверждал, что булавинское восстание протекало “с совету и измены Мазепы”. Сам царь Петр, который до последнего момента не верил в измену гетмана, объявляя в феврале 1711 года войну своему “брату” турецкому султану, ставил ему в вину намерение продолжать войну и вредить России через бунтовщиков-булавинцев и изменников-мазепинцев. таким образом, на одну доску ставилась деятельность Ивана Мазепы и Кондрата Булавина…
Сам Мазепа обещал своему будущему патрону шведскому королю Карлу ХП поддержку не только запорожского, но и донского казачества во главе с Булавиным. Историк Николай Павленко отмечал, что после поворота на юг шведский «король уповал, кроме того, на помощь турок и крымских татар, а также донских казаков». (Павленко Н.И. Петр Великий. М.»Мысль».1990. С.255). Вот почему он так поздно выполнил приказ Петру 1 о разгроме булавинцев в Запорожье, послав против Булавина два гетманских полка, которые уже не застали на Украине мятежное булавинское войско.
Наступил март. Дороги раскисли, покрылись лужицами от таявшего под весенним солнцем снега. В воздухе пахло весной, и приподнятое весеннее настроение царило в войске Кондрата.
Булавин нетерпеливо рвался на Дон, на родную землю, Вести, приходившие оттуда, безмерно радовали его. Бунтарский Дон, до конца не сломленный осенними карательными акциями Лукьяна Максимова и Ефрема Петрова, жил и нетерпеливо ждал булавинцев, как искры, которая должна была запалить огонь борьбы за желанную свободу. И едва булавинские конные разъезды появились в окрестностях казачьего Теплинского городка на Донце, к ним сразу же присоединилось множество местных казаков.
В середине марта 1708 года Булавинское войско собралось в Пристанском городке – самом верхнем казачьем городке на Хопре. Благотворной была зима для Булавина: его войско значительно окрепло и усилилось. Помимо донских казаков и беглых, ряды повстанцев пополнили запорожцы, русское население Белгородской укрепленной черты, отдельные татарские отряды с Кубани и Белгородской орды. Требования Булавина прежде всего отражали интересы донского казачества, сохранение его прав и вольностей, но объективно они носили антифеодальный характер, и булавинское движение из локального, донского, переросло в широкое общенародное антикрепостническое восстание - войну со всеми неприятными для власть имущих последствиями.
Верховья Дона, где обосновался Булавин, издавна являлось надежной базой мятежников. Именно сюда, подальше от вездесущих сыскных отрядов, устремлялась громадная масса беглых крестьян, и казаки верховых городков, что неприхотливо ютились на лесистых берегах Хопра, Бузулука и Медведицы, выступали застрельщиками народных движений, став базой крупного антифеодального выступления казаков в 1682 году и раскольнического движения конца XVII века, полыхавшем в этих краях незадолго до булавинского движения. Здесь минуту вольности ценили дороже года неволи!
С тысячью казаков Кондрат Булавин прибыл в Пристанский городок, в окрестностях которого уже бурлили и волновались бунташные казаки, готовые мощной волной выплеснуться к Черкасску, Азову и Таганрогу. Еще до прихода сюда Булавина неутомимые атаманы Лукьян Хохлач и Андрей Рубец подняли казаков верхнедонских и хоперских городков, которые вскоре появились в Пристанском городке. Сюда же группами и поодиночке стекались казаки из других верховых городков, чтобы, выбрав атамана и есаулов, двигаться на Черкасск.
В конце марта 1708 года, когда тепло обозначилось ясно и четко, в Пристанском городке состоялся большой казачий круг. На майдане, у часовни и станичной избы, собралось более тысячи человек. Торжественно внесли знамена и бунчук. Лунька Хохлач неторопливо вышел в центр и поднятием правой руки потребовал тишины. Гомон постепенно затих и кто-то подбадривающе крикнул:
- Гутарь, Лукьян!
- Братья казаки! Атаманы молодцы! – зычно громыхнул Хохлач. – Надобно нам сего дни избрать себе атамана походного, коему вручим всю власть на время похода к Черкасскому городку. Вот я и гутарю: а любо ль вам, казаки, избрать атаманом походным нашим Кандратья Афанасьича Булавина?
Мгновение стояла тишина, потом лавиной обрушились крики:
-Любо! Любо!
Заметно польщенный единодушным одобрением своей кандидатуры, в круг легко и стремительно вышел Кондрат. Поклонившись, он поблагодарил казаков за высокую честь, оказанную ему и на правах только что избранного походного атамана стал предлагать для утверждения на кругу полковников, есаулов и знаменщиков.
- Любо ль вам избрать полковниками войска нашего славных казаков станицы Сиротинской Василья Строка и Мартына Чекмарихина? – спросил Булавин.
- Любо! – откликнулись казака. – Добрые будут полковники, любо!
- А еще предлагаю в полковники, - крикнул из кто-то из толпы собравшихся, - пристанского казака нашего Ивана Шуваева!” Булавин первым поднял руку и крикнул:
- Любо!
Казаки поддержали и это предложение. Затем были выбраны есаулы и знаменщики. Луньку Хохлача поставили атаманом над сотней добрых казаков, чтобы отогнать государевых драгунских лошадей из-под Тамбова и пригнать на Дон.
- Братья казаки! – перекрикивая многоголосье круга крикнул Кондрат. – Ноне надобно нам решить куда иттить походом. Как думаю, путь наш должон лежать на главный донской городок Черкасской, чтоб вывесть там измену, казнить атамана Луньку Максимова и его старшин- изменников, дале разорить государева крепость Азов и иттить на Москву и во всех городах российских вывесть бояр, да прибыльщиков, да немцев.
- Любо, атаман! Любо! – гремело над маленькой площадью Пристанского городка. Булавин, заразившись всеобщим воодушевлением, выхватил из-за широкого пояса сверкающую саблю и, взметнув ее над головой, высоким голосом прокричал:
«Казаки! Клянусь перед вами и всем войском Донским: коль своего намерения не исполню, то отрубите мне сей саблей голову! До конца буду бороться за дело наше!” Новая волна воодушевления прокатилась по казачьим рядам, лица их светились радостью и многим казались близкими исполнения планов освобождения Дона и Руси от неправды и установления на веки вечные светлого царства равенства и вольности.
Затем в круг, с согласия Булавина, вышел Лунька Хохлач и предложил:
- Верно гутарил атаман наш, что надобно иттить к Черкасскому городку. Я мыслю, что надобно ишшо послать доброконных казаков к Воронежу, где множество государевых кораблей и лодок обретаетца, и все энто пожечь. Пока в Воронеже боярам и полкам государевым пристанища не будет, и нам можно жить без опасения.
Несколько позже, события, которые мы только что описали, были опоэтизированы в народном творчестве, в частности, в песне:
Я пущу стрелу, да стрелу каленую,
Я пущу стрелу от того ли городка,
От того ли городка, да от Пристойского.
Ты лети, стрела, стрела меткая,
Ты лети, стрела, быстрей молнии.
Пролети, стрела, да во крепость Азов,
Ты убей, порази воеводу царского,
Воеводу царского, злого недруга:
Он кричит-шумит, все-то бесится,
Молодых казаков всех побить грозит,
Стариков немощных заковать в кандалы,
Тем детей уморить лютым голодом.
Ты убей, стрела, воеводу царского,
Ты убей, порази злого недруга.1 (Исторические песни ХУШ века. С.86).
Приняв решение о походе на Черкасск, Булавин стал рассылать во все стороны по Дону, Хопру, Бузулуку, Медведице многочисленные конные разъезды с “прелестными” письмами с призывом вливаться в его войско. Грамоты были разными, в зависимости от того, какой группе населения они писались.
«От Кандратия Булавина и от всего войска походного от Пристани вниз по Хопру и по Дону атаманам молодцам, - говорилось в одной из грамот, рассчитанной на верховых донских казаков. – Ведомо им чинить, чтоб по всем станицам всем верстатца пополам и быть готовым конным и оружейным, и одной половине в поход, а другой быть в куренях. Которой часто письмо в которую станицу придет, та б станица была бы готова тот же час в поход. Ради того, что стоять им всем вкупе за дом пресвятыя богородицы за истинную християнскую веру и за благочестивого государя и за все войско Донское, для того, что зло на них помышляют, жгут и казнят напрасно злые бояре и немцы и вводят еллинскую веру. А ведают они атаманы молодцы, как деды их и отцы и они породились, прежде сего старое поле крепко было и держалось. А ныне те злые супостаты старое поле все перевели и ни во что почли, и чтоб им старое поле не потерять. А ему Булавину запорожские казаки все и Белогороцкая орда и иные орды слово дали, чтоб быть с ним заодно. А будет кто или которою станицею тому войсковому письму противны, пополам верстатца не станут, или кто в десятке не повертаетца, и тому казаку будет смертная казнь. И верстатца опричь вольницы и послать то письмо по городам наскоро, и на усть Бузулука, и на усть Медведицы. Списавши послать вверх и по Бузулуку и по Медведице”. (Булавинское восстание. Документы. С.452).
И “прелестные” письма Булавина, безусловно, помогали мобилизовывать народные массы на борьбу с самодержавием и крепостничеством. Возбужденные слухами и грамотами булавинцев, верховские казаки, каторжники, работные люди, придавленные невыносимым гнетом властей, наскоро “верстались” в отряды и пешие, водным и конным ходом шли к Паншину городку, где собирались булавинские сотни для решающего броска на враждебный Черкасск.
В донской столице вовсю казаковала весна. Теплые южные ветры, пришедшие с левобережья Дона, растопили снега, образовав звонкоголосые ручьи, наполнявшие бурой весенней водой полноводный Дон, черкасские протоки и многочисленные ерики в окрестностях главного казачьего городка. По Дону, медленно покачиваясь на волнах, неторопливо плыли льдины, малые и большие, тихо удаляясь в Азовское море, лежавшееся в восьмидесяти верстах от Черкасска. Деревья в городке медленно покрывались долгожданной зеленью, с теплых краев возвращались стаи различной птицы, веселым гомоном наполняя окрестности донской столицы.
Войсковой атаман Лукьян Максимов вышел на балясник* (балясником казаки называли балкончик, который с трех сторон опоясывал курень на уровне второго этажа) своего куреня. Каменный лукьянов курень был построен с мощными низами, толстые, почти метровые, стены, металлические двери и кованные решетки на узких оконцах надежно защищали атамана и его семью от приступов недругов. В любом случае в таком курене можно было долгое время с успехом отражать натиск врага, как внешнего, так и внутреннего, например, многочисленную голытьбу, которая всегда с восторгом встречала всякое предложение потрясти богатых сограждан.
Лениво щурясь на обильное уже солнце, атаман равнодушным взглядом скользил по строениям Черкасска. За деревянной стеной, тянувшейся с южной, турецкой, стороны, вспухший от половодья Дон, спешил в Азовское море. На деревянных бастионах города неторопливо расхаживали караульные казаки, вооруженные ружьями и саблями. Деревянные Ильинская и Петропавловская церкви, отстроенные в 1692 году, заметно возвышались над полутороэтажными казачьими куренями, разбросанными вдоль и поперек городка без всякого плана. Была еще здесь соборная Воскресенская церковь, но она сгорела во время грандиозного пожара 1687 года и теперь ее медленно отстраивали в камне. Неторопливость в работе объяснялась нехваткой квалифицированных мастеров, недостатком кирпича, который к тому же был “плох и пережжен”.
До слуха атамана долетал разноголосый гомон торговой площади Черкасска, торговать куда приезжали купцы из Персии, Турции, Франции, Генуи, Венеции и других заграничных стран, а также торговые гости из многих российских городов. На черкасском торге можно было купить все: мед и железо, хлеб и скот, гвозди и шубы, вино и седла, мясо и украшения. В Черкасске находился единственный на всю огромную Россию рынок, где продавались пленники - “ясырь”, как выражались казаки, привезенные сюда из городов и селений Турции, Персии, Крыма. Плати двадцать пять-сорок рублей – и пленник: здоровый перс, турок или прекрасная черкешенка или персиянка твои! В казачьих домах Черкасска, особенно у старшин и войскового атамана, в прислуге работало большое количество “ясырок”, которые научали своих господ родному языку; впрочем казаки держали их не на правах угнетенных слуг, а младшими членами семьи.
Город жил обычной своей жизнью: строил и молился, торговал и праздновал, бранился и распивал мировую…
…Неспокойно было на душе атамана. Глухое беспокойство это поселилось в неробкую душу Лукьяна Максимова тогда, когда на Дон с сыском прибыл нежданно-негаданно князь Юрий Долгорукий, царство ему небесное. А потом беспокойство это стало расти, когда несмотря на принятые меры, бесследно исчез Кондрат Булавин. Ныне же и вовсе муторно было на душе, потому что намедни прискакал в Черкасск из Правоторовской станицы тамошний атаман Никита Леонтьев с казаками Астахом Ларионовым и Степаном Андреевым, доставив атаману недобрые вести. Отдышавшись от тяжкого многоверстного пути, Никита торопливо сообщил Максимову, что вор Кондрашка Булавин со многими тысячами таких же, как он, воров стоит на Хопре в Пристанском городке и письма прельстительные от себя посылает и хвалится итить судовой и конной ратью в Черкасский городок, чтоб войскового атамана и добрых казаков побить.
Терпеливо выслушав сбивчивый рассказ Леонтьева, Лукьян велел слуге позвать сюда, в курень, верного друга и сподвижника своего Ефрема Петрова. А когда тот явился, они вдвоем с атаманом долго и внимательно изучали “прелестное” письмо Булавина, помеченное двадцать пятым марта, с которого на них полыхнуло пламенем нового, давно не виданного на Дону бунта. Ефрем, умный и проницательный человек, понимавший, что все его благополучие зиждется на верности государю и люто ненавидевший воровское собрание Кондрашки, кликнул сына своего Данилу, семнадцатилетнего чернявого лицом и крепкого телом казака, недавно вернувшегося из Польши, где вместе с другими казаками участвовал в сражениях против шведов, в том числе и в нападении на штаб-квартиру короля свейского Карла XII. Когда Данила явился и покорно стал пред отцом и войсковым атаманом, Ефрем, протягивая ему булавинское “прелестное” письмо, велел снять с него копию.1(Булавинское восстание. Сборник документов. С.170). Данила, знавший грамоту, что было редкостью для того времени, уверенно вывел на бумаге замысловатые знаки букв и, присыпав песком, передал отцу. В тот же день Ефрем на свежей лошади отправился в Троицкую крепость к тамошнему коменданту. По пути он заехал к воеводе Азова, губернатору Азовской губернии Ивану Толстому* и оставил у него на хранение серебряную посуду, драгоценности и меха, принадлежавшие ему.
Ефрем Петров, казак неробкого десятка, готовился выжить и победить. Но ни он, ни атаман Лукьян Максимов не знали тогда, что судьбой отведено им немногим более месяца жизни. Не ведал будущего и Данила, сделавший для отца «список» с письма Булавина; не ведал, что жизнь его, опаленная огнем булавинского бунта, в дальнейшем сложится на редкость удачно, что станет он в 1738 году войсковым донским атаманом и будет править Доном фактически до самой смерти, последовавшей в 1760 году, не знал, что переживет от двух царей и трех цариц, что милости самодержавной власти будут к нему на удивление прещедрыми, что станет он первым на Дону генералом и тайным советником, сражаясь за свою некороткую жизнь с татарами и турками, со шведами и персами, поляками и пруссаками. Но никому не дано знать будущего, никому не дано прочесть свою судьбу…
Заручившись поддержкой азовского губернатора, в конце марта 1708 года войсковой атаман Максимов собрал на майдане у строившегося Воскресенского собора казачий круг. Пасмурно и настороженно смотрели на своего атамана домовитые казаки и речей длинных не вели. Приближение к Черкасску “воровского” войска бунтовщика Булавина сплотило домовитых и на кругу решили немедленно послать против Кондрата казаков из Черкасска и из всех казачьих городков, взяв от каждого из них по половине наличного состава мужчин. К черкасским казакам атамана Максимова присоединились верные русскому царю калмыцкие отряды. В целом набралось внушительное войско, выход которого из Черкасска был намечен на двадцать восьмое марта.
Пламя казачьего бунта тем временем охватывало огромные пространства, вовлекая в свою орбиту тысячи новых подневольных людей. В марте 1708 года народное движение развернулось в Тамбовском, Козловском, Воронежском, Борисоглебском, Белгородском, Пензенском и других уездах России. Непосредственно это связывалось, конечно, с приходом в эти края донских казаков с “прелестными” письмами Булавина. Здесь ярко проявилась роль донского казачества, как застрельщика общенародной войны против угнетателей всех рангов. Характерно, что в русских деревнях и селах приходившие с Дона булавинские казаки брали в свое войско только тех, “кто похочет с ними итить волею”. Однако в донских станицах булавинцами применялась иная тактика: тех, кто не шел “с ними волею”, иногда подвергали смертной казни, что, конечно, отталкивало казаков от Булавина. Особенно жестоко расправился Кондрат в конце марта 1708 года с казаками семи хоперских станиц, которые “пошли против него войною”: все супротивники Булавина были перебиты. Таким образом, вместе с волей за булавинскими отрядами тащились горе и смерть…
Неспокойно было в это время и на Слободской Украине. Киевский воевода князь Голицын одно за другим слал тревожные послания в Москву, информируя государя, что население Слободской Украины ненадежно, что необходимо срочно послать сюда московские полки.
Слухи о ширившемся антифеодальном движении дошли до казачьих полков, находившихся в составе русского войска в Польше, где они сражались против вторгшихся сюда шведов. Народная историческая песня точно передает настроение служилых казаков, несших нелегкую службу в царской армии:
Ах служили мы на границе три годочка:
Нам ни весточки, ни грамотки с Дону нету,
Ни словесного челобитьица нам не прислано.
На четвертом годочке перепала весточка.
Не полуночная звезда с небес упадала,
А скорая почта прибегала
Ко походному нашему атаману,
Ко Иванушке Ивановичу Фролову:
“Ах ты здравствуй, походный наш атаман,
Уж ты здравствуй со служащими казаками!
Как у нас-то на тихом Дону нездорово:
Как приехали к нам на тихий Дон все рассыльщики,
Во рассыльщиках были два боярина,
Без указу-то они государева нас разоряют.
И они старых стариков всех ссылают,
Молодых-де малолеток берут во солдаты.
Оттого-то наш славный тихий Дон возмутился,
Возмутился славный тихий Дон вплоть до устьица,
Как и до славного до города Черкасского. (Исторические песни ХУШ века. С.85).
Встревоженный царь, уведомляя Александра Даниловича Меншикова о булавинском возмущении, рекомендовал Римскому князю: “Казаки, которые в армии, не худо, чтобы у них всех лошадей обобрать до времени для того, чтобы не ушли туда же. Впрочем, как возможно извольте управлять над оными, чтобы не ушли”.
Дальше – больше! Выяснилось вскоре, что армия и флот ненадежны и могут в любой момент примкнуть к восставшим. Петр I срочно принимает меры к концентрации сил для подавления разворачивающегося бунта. Шестого апреля на Дон из Посольского приказа была прислана государева грамота с именным указом атаману и войску Донскому идти “под управлением знатных и верных атаманов” против булавинцев. Полагая, что домовитые казаки быстро справятся с восставшими, царь особо подчеркивал необходимость “получить в руки” Кондрата Булавина. При этом Петр направлял на Дон несколько драгунских полков из Литвы, московских ратных людей и “компанейские” полки с Украины. Это было мощное подкрепление домовитым казакам, ибо такого количества войск на земле донской не наблюдалось с достопамятных азовских походов 1695-1696 годов. Петр приказывал Лукьяну Максимову действовать против булавинцев совместно “с помянутыми нашими войсками великороссийскими”. Однако это были запоздалые меры…
В начале апреля 1708 года из Пристанского городка Булавин с войском двинулся к Черкасску. Конницу Кондрат самолично вел берегом реки, пешее же войско двигалось на судах, влекомых полой водой. Бурлаки и работные люди, которые концентрировались за Тамбовом для сгона плотов, все двинулись за булавинцами. У Алексеевского городка под знаменами Булавина уже сосредоточилось четыре тысячи конных и несколько тысяч пеших бойцов.
Двигаясь к донской столице, Булавин не забывал регулярно рассылать призывные письма по казачьим городкам, сзывая “всех быть в готовности, а пришлых с Руси беглецов принимать со всяким прилежанием и против обыкновения с них деньгами и животом не брать для того, чтобы больше к нам беглецов шло и таких беглецов наполовину посылать ко мне в след”.
Стремясь выиграть время, Булавин написал послание царскому воеводе Степану Бахметьеву, уверяя его, что сражаются они за царя и за веру христианскую. “…Ведомо им чинить о том слышно им Войску Донскому учинилось, - говорилось в булавинском письме, - что собрались полки на Дон, Хопер, на Бузулук и на Медведицу и хотят разорять казачьи городки и отвратить от истинные веры христианские и превращать в еллинскую веру и они в том стали крепко и единодушно и с запорожскими казаками и белгородской ордой и с калмыками и с татарами и с гребенскими и терскими и яицкими казаками за одно за Бога и за великого государя и за дом пресвятой Богородицы и за крест животворящий и за истинную веру также как прежде казаки на реке живали и хотят ныне ввести еллинскую веру, что много душ христианских погибает напрасно и ему б Бахметьеву стать с нами за одно за веру христианскую, а им нет дел ни до бояр, ни до торговых людей, ни до солдат, ни до других только им нужны немцы, прибыльщики и будет им стоять за немцев и они б на них не пеняли и неправедные судьи бояре, которые стоят за немцев и за неправедных судей таких людей сыскивать и они идут к ним не воровством, а описываются с ними, чтобы им не пролить напрасные крови христианской”. (Лебедев В.И. Булавинское восстание. М.-Л.,1934. С.88).
Но ни Бахметьев, ни Лукьян Максимов не верили этим письмам Булавина, и навстречу его отрядам спешно двигалось сильное войско черкасских казаков. Кроме них Максимов вел калмыцкую конницу и регулярные сотни из Азова. Последними впрямую командовал полковник Николай Васильев. Все повторялось, как осенью 1707 года, и домовитые, видя в этом добрый знак, надеялись на скорую победу. Но судьба распорядилась иначе…
Противники сошлись 8 апреля 1708 года на реке Лисковатке у Красной Дубравы. Оба войска выстроились друг против друга на широкой поляне, но никто не рисковал первым начать сражение. Противники присматривались, оценивая силы другой стороны, ее слабые и сильные позиции. После первых оценок стало ясно, что на сей раз силы и боевой подъем и настрой явно на стороне булавинского войска. Вспомнился Кондрату октябрь прошлого года: тогда Лукьян с Ефремом диктовали ему свою волю, ныне все поменялось. Бесцельно выжидая чего-то, Максимов топтался на месте, не решаясь напасть на бунтовщиков. Ко всему добавилась неприятность: казаки верховых городков, находившиеся в его войске, заявили Максимову, что необходимо учинить с булавинцами “пересылку и разговор”.
- Нечего понапрасну лить кровь казацкую! – хмуро заявили верховские казаки атаману.
Скрепя сердцем, войсковой атаман вынужден был пойти на переговоры, обещая послать к Булавину послов. Идти вызвался Ефрем Петров. Войско черкасских казаков замерло в ожидании, когда Ефрем, решительно отделившись от своих, двинулся в лагерь Кондрата.
Его встретили у развесистого дуба и, спросив по какому поводу он явился, проводили к Булавину.
- Здоров буди, Кондрат! – увидев Булавина, сдержанно проговорил Ефрем.
- И тебе, Ефрем, желаю здравствовать! – откликнулся Булавин. – С чем явился. Ужель переговорщиком пришел, Ефрем? Стал быть вы с Лукьяном сила нашей ноне испужались и полюбовно договориться решили…
- Что-то вроде этого…, - неопределенно, с достоинством ответил Петров. – Кровь казацкую лить не хочется, вить христиане мы и казаки…
- А помнишь прошлую осень!… - взвился Булавин, - Помнишь, сучий сын, как топили и вешали моих казаков! Чтой-то в те поры вы позабыли, что и христиане мы и казаки донские…
Петров хладнокровно промолчал… Это молчание и почти спокойный взгляд Ефрема несколько умиротворили Булавина и он продолжал уже спокойным голосом:
- Вы с Лукьяном изменили делу казачьему, Ефрем. А за измену войску Донскому сам ведаешь, что бывает: в куль, да воду!
- Смерти я не боюсь, Кондрат! – поднял глаза на Булавина Ефрем. – Сам знаешь, не раз смотрел ей проклятой в пасть. Мы умрем, но и вам жизни не будет, ибо поднялись вы спроть силы огромной. Вы и сами не ведаете, какую кашу заварили. Не будет вам победы, даже если сегодня вы разгромите войско наше, ибо сюда на Дон, спешат скорым маршем полки государевы, и они раздавят вас. Опомнись, Кондрат, принеси с казаками повинность великому государю, а мы с Лукьяном выхлопочем всемилостивейшее прощение.
- Не надобно мне милости вашей, Ефрем. Не предам я дело казацкое. Испокон веку слаще жизни была для казаков свобода и волюшка-вольная, посему буду бороться до конца. А ежели суждено мне умереть, то умру достойно вольным человеком, а не презренным холопом. Прощай, Ефрем, и не доведи Господь нам встренутца на бранном поле…
Ни с чем вернулся Ефрем Петров к атаману, столкновение было неизбежным.
Максимов собрал казачий круг. Толкаясь и гомоня, казаки собрались в центр круга, образованного сомкнутыми телегами. Когда гомон немного утих, из-под знамени и бунчука вышел Лукьян Максимов и заговорил о том, что воры и бунтовщики во главе с Кондрашкой Булавиным замыслили худое дело, поднялись бунтом на государя и веру христианскую и что, как бунтовщиков, их надобно разгромить и заводчиков казнить смертью, а самого Кондрашку Булавина отправить в Москву, к государю, как того требует именная государская грамота. Войсковой атаман собирался что-то еще добавить, но тут сторожевые казаки взволнованно сообщили, что булавинцы начали широкую атаку на лагерь.
- К бою, казаки! – скомандовал Максимов, сам занимая удобную позицию за одной из телег. Часть его казаков, все калмыки и солдаты азовского гарнизона последовали его примеру. Однако группа верховских казаков переметнулась на сторону Булавина, усилив панику в войске черкасских казаков.
Лукьян, сраженный только что свершившимся предательством, выглянул из-за телеги: широким потоком булавинцы, конные и пешие, шли на его укрепленный лагерь.
- Пли! – скомандовал Максимов, и недружный залп хлобыстнул из-за телег по булавинцам. Не успели черкасские казаки перезарядить ружья, как атакующие прорвавшись через заслон телег, появились внутри лагеря: началась рукопашная сеча. Стало ясно, что домовитым не устоять, и Максимов, выставив заслон из азовцев и калмыков во главе с полковником Васильевым, приказал отступать. Вскоре сражение затихло, пороховой дым и радостные крики победителей повисли над лагерем, где совсем недавно заседал войсковой круг и где атаман Максимов грозился разбить булавинцев, а самого Кондрата в цепях отправить в страшный Преображенский приказ.
В обозе домовитых, доставшемся булавинцам, было обнаружено четыре пушки, много пороха, свинца, ядер и других припасов. В металлическом ящике, брошенном в спешке отступившими черкассцами, оказалось восемь тысяч рублей.
Собрав своих соратников, Булавин поздравил их с нелегкой победой, велев поровну “подуванить” доставшуюся добычу.
Путь на Черкасск был открыт, и всем было ясно, что будет он триумфальным, ибо не было на этом пути организованной силы, способной противостоять воодушевленным войскам Кондрата…
Михаил Астапенко, историк, член Союза писателей России.