Изысканные манеры, безупречный стиль и интеллигентность. Её хиты из 90-х до сих пор звучат на радио и ТВ, а её чувству юмора завидует сам Александр Ширвиндт. У нас в гостях народная артистка России Роксана Бабаян.
– У Вас всегда был свой оригинальный стиль и в одежде, и во внешности. Вы сами выбирали свой образ?
– Всё, что происходит во мне, я делаю сама. Всё, что касается моего личного пространства, я всё решаю сама. И потом, с Михал Михалычем Державиным в этом смысле мы были очень похожи. При всей нашей разности. Главный принцип – лучше не больше, а качественнее и гармоничнее. Вещь может быть очень красивой, но, если ты её наденешь, она не будет иметь никакого к тебе отношения. Это надо понимать и чувствовать. Многие обращают внимание на принты и лейблы, но иногда можно совершенно по-другому определять себя.
– В период дефицита Вы были всегда очень стильной на сцене. Как у Вас это получалось?
– Из лоскутков шили.
– Сами?
– Ну что вы? Я находила людей, которые из кусочков могли создать шикарное платье, брючный костюм. Как правило, эти люди становились моими друзьями. Была такая история, что раз мы – советские, то считали, что всё у нас должно быть аскетичным, но я приезжала и опровергала этот миф своими нарядами, отношением к музыке, своим поведением.
– Как Вы пережили период пандемии?
– Это была для меня трудная история. Я не поехала на дачу – осталась в Москве, переделала те вещи, на которые раньше не хватало времени. Посмотрела что-то, почитала.
– Вы очень любите гостей. Одиночество Вас угнетало?
– Одиночество – это психологическое состояние. Есть люди, которые существуют в большом коллективе, но они одиноки. Многие этого боятся, поэтому предпочитают шумные компании, гостей, всё то, что заполняет пустоту, нивелирует одиночество. Я отношусь к этому с пониманием. Человек одинок по сути, он существует в большом пространстве, у него активная жизнь, но, когда он остаётся сам с собой, становится таким, какой есть. Многие этого боятся, а одиночества не надо бояться, надо принимать то, что к тебе идёт. А лежать и страдать... Во-первых, это смешно, во-вторых, мало что компенсирует. Я отношусь к этому спокойно. Я могу быть в большом пространстве, но могу быть и одна.
– Как к Вам пришло понимание того, что одиночество – это не страшно?
– Человек одинок по сути: он рождается одиноким и уходит одиноким. Многое зависит от того, как ты относишься к жизни. Человек – личность индивидуальная, сам с собою. Ему нельзя объяснить то, чего он не хочет слышать, нельзя его сделать счастливым насильно. У каждого есть своя жизненная линия, и каждый наш день даёт нам возможность менять себя, двигаться вперёд, смотреть, где ты себя расквасил.
– В детстве вы жили в частном доме. Хозяйство у Вас было?
– Нет, не было. Мой дед был полковником, его брат тоже был военным – полковник медслужбы. Они прошли через суровые вещи, и у них был один дом на двоих. Огромный дом. Мы с двоюродными сёстрами и братьями ходили через шкаф друг к другу.
– Как Ваша семья оказалась в Ташкенте?
– Мой дед – военный строитель, а дед Сурен – военный врач. В войну они оба дошли до Румынии, поэтому им дали большой дом в Ташкенте. В одной половине жил дядя Сурен и его дети – Надя и Маргарита, а во второй – мы.
– Как после окончания технического вуза Вас почти сразу же взяли в профессиональный оркестр…
– Так сложилось, что в Ташкент приехал легендарный джазмен Эдди Рознер с оркестром. Человек, который в 1944 году давал концерт в абсолютно пустом зрительном зале для одного слушателя – Иосифа Сталина. А мама прекрасно знала Рознера – она была в Совете композиторов Москвы. В общем, мы пошли к нему в филармонию. Мама меня ему представила, Рознер попросил спеть. Я исполнила ему какую-то джазовую композицию, потом спела колыбельную, и он сказал: «Роксана должна петь». Но мне предстояла защита диплома. «Защитишь диплом – прилетай! Поедешь на гастроли», – заявил он мне. И, чтобы не расстраивать отца, я сделала всё тихо. Защитилась и сказала ему, что еду отдыхать. И я рванула к Эдди Игнатьевичу. Меня прекрасно встретили в его семье…
– Как папа узнал?
– У меня было всего две репетиции, и мы отправились на гастроли. Приехали в Железноводск, где всегда отдыхал мой папа, так как у него были проблемы с желудком. А Эдди Игнатьевич, чтобы вы понимали, в конце афиши написал и мою фамилию. Папа любил музыку, обожал Рознера, и тут видит мою фамилию на афише. Он едва не упал в обморок, пришёл к Эдди Игнатьевичу и стал возмущаться, а Рознер ему и говорит: «Роксаночка должна петь. Вы сломаете её судьбу, если не позволите ей этого». Но у меня же было распределение… Тогда было с этим очень строго.
– А потом Вы попали в легендарный оркестр Орбеляна…
– Меня же вернули, прошло некоторое время, я уже семь месяцев работала в архитектурной мастерской, когда в Ташкент приехал Константин Орбелян. И мама вновь поучаствовала в моей судьбе, знала, что я задыхаюсь, и меня забрали. Отец снова не знал, но потом я ему позвонила, мы поговорили, и он понял, что против лома нет приёма. Это была стихия…
– Кстати, о стихиях. Вы помните землетрясение 1966 года?
– Конечно.
– Как это было Вашими глазами?
– Все те дворы, о которых я рассказывала, оказались разрушены. Некоторые даже не проснулись – это же произошло ночью. Я хорошо помню, как люди бежали кто куда в чём были. Нас переселили в жуткие многоэтажки в дальних районах. У нас было несколько комнат, но это всё равно было кошмаром. Это была катастрофа, землетрясение разрушило старый Ташкент. Многие люди уехали к родственникам.
– Как долго оно длилось?
– Трясло не один день… Город колбасило долго – никто не знал, что будет. Это была стрессовая ситуация, трагическая история замечательного, тёплого, уютного и хлебосольного Ташкента. Приехали строители, начали клепать блочные дома. Не было ни автобусов, ни троллейбусов, разрушились привычные дороги, закрылись предприятия.
– Когда Вы смогли успокоиться после случившегося?
– Я-то уехала. Мама сказала: «Уезжай». Буквально взашей меня выгнала. И я уехала к Орбеляну, но сердце-то у меня было там. Привести маму никак я не могла – она не хотела, до последнего упиралась.
– Конкурс в 1976 году в ГДР… Это была Ваша первая поездка за границу?
– Дрезден? Да, первая…
– Что Вас удивило там?
– Я про это даже не думала. Для меня важнее был сам конкурс. В моей профессии главное – ощущение и реакция на то, что я буду делать. Я даже не понимала, что есть риск проиграть.
– Вы ехали только за победой?
– Да! Я хотела и знала, что всё сделаю сама. Мама научила меня великому стратегическому мышлению, плюс техническое образование. В общем, у меня даже сомнений не было, что всё получится. Было просто огромное желание это сделать.
– Пробиться на этот конкурс было трудно?
– Для меня не было слова «пробиться».
– Многие же хотели?
– Я настолько честно существовала в этом пространстве, что Господь мне помогал. Во-первых, я перевела песню на немецкий язык, во-вторых, поскольку я всегда увлекалась джазом, мы были в контексте. В-третьих, я приехала как леди, которая приехала из солидной страны, и ей не стыдно… У меня всё было на пятёрку, в том числе шикарное платье, купленное у спекулянтов, которое стоило бешеных денег.
– Сами ходили по спекулянтам?
– Да, они были всем известны. Помню, платье стоило 500 рублей, а зарплаты тогда были 80-100. Более того, мне надо было два платья.
– То есть 1000 рублей…
– Да, я ехала туда полностью экипированная, и мне хотелось это сделать.
– И Вы это сделали…
– Да, причём сделала так, что об этом говорили. Я получила все премии, а потом организовала для руководителей и участников большой приём. Это был жест доброй воли. Когда же мы пересекались с ними, уже после банкета, они вспоминали с возгласом: «О, Роксана!» В общем, хорошо провели время: поели хорошо и выпили. Хочу сказать, что все конкурсы, которые я выиграла потом, были по той же схеме, причём все приключенческие. Я была единственная, кто поехал на Кубу. И когда кубинский артист Рэмберт Эгуэс узнал, что его песню будет петь русская артистка, он орал, кричал и бился головой об стенку. Он не думал, что человек из Советского Союза может спеть такую песню. Но я смогла…
– Но на Кубу Вы поехали уже опытной артисткой. В ГДР же состоялся Ваш дебют. Как он изменил Вашу жизнь?
– Он мне дал толчок двигаться дальше.
– Первая заграница…
– Я её и не видела даже. Конкурс, второй конкурс, гала-концерт - и домой.
– Как отнесся к Вашим успехам отец? Признал, что был неправ?
– Конечно, он сдался. Мои родители тогда уже жили врозь, поэтому я могла манипулировать этими вещами. Он поцеловал меня и ничего не сказал.
Продолжение следует...
Из второй (заключительной) части интервью с Роксаной Бабаян вы узнаете, при каких обстоятельствах она познакомилась с Михаилом Державиным, на чем сошлась с его бывшей женой и как создавался легендарный номер Державина и Ширвиндта "Эльдар".
Автор: Юлия Ягафарова (@bianzel)